время как государские  послы  будут  у  короля,
государь велит готовиться к своему большому походу на Ливонскую землю, велит
всякого запасу и наряду прибавить.
     Согласие короля на уступку всех городов и земель,  занятых  московскими
войсками,  заставило  Иоанна  задуматься;  ему,  естественно,  представлялся
вопрос, следует ли продолжать  тяжелую  войну,  успехи  которой  были  очень
сомнительны. Оршинское поражение, отъезд Курбского  подавали  мало  надежды;
перемирие с  удержанием  всех  завоеваний,  и  каких  завоеваний  -  Юрьева,
Полоцка, - такое  перемирие  было  славно;  притом  король  слаб  здоровьем,
бездетен: вся Литва без войны может  соединиться  с  Москвою!  Но  с  другой
стороны,  отказаться  от  морских  берегов,  отказаться,  следовательно,  от
главной цели войны, позволить литовскому королю удержать  за  собою  Ригу  и
другие важные города ливонские, взятые даром благодаря русскому  же  оружию,
было тяжело, досадно для Иоанна. Он не хотел решить этого вопроса  один;  но
ему было  недостаточно  мнения  опальных  бояр,  мнения  людей,  которых  он
подозревал в неискренности, в злоумышления; ему хотелось знать,  что  думают
другие сословия о войне; но узнать об этом, по его мнению,  было  нельзя  ни
чрез опричников, стоявших враждебно к остальному  народонаселению,  ни  чрез
бояр земских, от которых он не ожидал правды; обращаться  ко  всей  земле  в
виде выборных не было новостию для Иоанна: мы видели,  как  он  в  молодости
своей созывал выборных к Лобному месту, чтоб торжественно очистить  себя  от
обвинения в прежних бедствиях народных и сложить вину их на бояр. Летом 1566
года  царь  велел  собрать   духовенство,   бояр,   окольничих,   казначеев,
государевых дьяков, дворян первой статьи, дворян  и  детей  боярских  второй
статьи, помещиков с западных, литовских границ,  торопецких  и  луцких,  как
людей, которым более других знакомы местные отношения,  дьяков  и  приказных
людей, гостей, лучших купцов московских и смольнян, предложил им условия, на
которых хочет помириться с королем, и спрашивал  их  совета.  Духовенство  -
девять архиереев, четырнадцать архимандритов и игуменов,  девять  старцев  -
совет учинили такой: "Велико смирение  государское!  Во  всем  он  уступает,
уступает королю пять городов в Полоцком повете, по Задвинью  уступает  верст
на 60 и на 70 на сторону,  город  Озерище,  волость  Усвятскую  в  Ливонской
земле, в Курской земле (Курляндии) за Двиною 16 городов, да  по  ею  сторону
Двины 15  городов  ливонских  с  их  уездами  и  угодьями,  пленных  полочан
отпускает без окупу и без размены, а  своих  пленных  выкупает:  государская
перед королем правда великая! Больше ничего уступить нельзя, пригоже  стоять
за те города ливонские, которые король взял в обереганье,  -  Ригу,  Венден,
Вольмар, Ранненбург, Кокенгаузен и  другие  города,  которые  к  государским
порубежным городам, псковским  и  юрьевским,  подошли;  если  же  не  стоять
государю за эти города, то они укрепятся за королем, и вперед из  них  будет
разорение церквам, которые за государем в ливонских городах;  да  не  только
Юрьеву, другим городам ливонским и Пскову будет  большая  теснота,  Великому
Новгороду и других городов торговым людям торговля затворится. А в ливонские
города король вступился и держит их за собою не по правде, потому что, когда
государь наш на Ливонскую землю  наступил  за  ее  неисправление,  магистра,
епископа и многих людей пленом свел, города ливонские побрал и  православием
просветил,  церкви  в  них  поставил,  тогда  остальные  немцы,  видя   свое
изнеможение, заложились за короля с своими городами. А когда государь наш на
Ливонскую землю не наступал, то король мог  ли  хотя  один  город  ливонский
взять? А Ливонская земля от  прародителей,  от  великого  государя  Ярослава
Владимировича, принадлежит нашему государю. А  и  то  королева,  правда  ли?
Будучи с государем нашим в перемирье, королевские люди пришли да  взяли  наш
город Тарваст и людей свели. И наш совет, что государю нашему от тех городов
ливонских, которые  король  взял  в  обереганье,  отступиться  непригоже,  а
пригоже за них стоять. А как государю за них стоять, в том  его  государская
воля, как его бог вразумит; а нам должно за него, государя, бога  молить;  а
советовать о том нам непригоже. А что королевы послы дают к Полоцку земли по
сю сторону вверх по Двине на 15 верст, а вниз на 5 верст, а за  Двину  земли
не дают, рубежом Двину становят, то можно ли, чтоб городу быть без уезда?  И
села и деревни без полей и без угодий  не  живут,  а  городу  как  быть  без
уезда?"
     Бояре, окольничие и приказные люди говорили: "Ведает бог  да  государь,
как ему, государю, бог известит; а нам кажется, что нельзя немецких  городов
королю уступить и Полоцк учинить в осаде. Если у Полоцка  заречье  уступить,
то и посады заречные полоцкие будут в королевой стороне; по сю сторону Двины
в Полоцком повете все худые места, а лучшие места все за Двиною.  И  если  в
перемирные лета литовские люди за Двиною поставят город, то,  как  перемирье
выйдет, Полоцку не простоять; а если в ливонских городах у  короля  прибудет
рати, тогда и Пскову будет нужда, не только Юрьеву  с  товарищами.  Так  чем
давать королю свою рать пополнять, лучше государю теперь с ним на таком  его
высоком безмерье не мириться. Государь наш много  сходил  ко  всякому  добру
христианскому и на себя поступал; а литовские послы ни на какое доброе  дело
не сошли: как замерили великим безмерием, так  больше  того  и  не  говорят,
потому лучше теперь, прося у бога милости, государю промышлять с королем  по
своей правде; король над государем верха  не  взял:  еще  к  государю  божия
милость больше прежнего. О съезде у бояр, окольничих и приказных людей такая
мысль: литовским послам о съезде отказать; боярам с панами  на  рубеже  быть
непригоже и прежде того не бывало; если же король захочет с государем  нашим
съехаться  и  договор  учинить,  то  в  этом  государи  вольны   для   покоя
христианского. Известно, послы литовские все говорят о съезде для того, чтоб
немного поманить, а между тем с людьми пособраться, с поляками  утвердиться,
Ливонскую землю укрепить, рати в ней прибавить; а  по  всем  вестям,  королю
недосуг, с цесарем у него брань, и если Польша будет в войне с  цесарем,  то
Литовской земле помощи от поляков нечего надеяться. По всем этим государским
делам мириться с королем непригоже; а  нам  всем  за  государя  головы  свои
класть, видя королеву  высость,  и  надежду  на  бога  держать:  бог  гордым
противится; во всем ведает бог да государь; а нам как показалось, так  мы  и
изъявляем государю  свою  мысль".  Печатник  Висковатый  сказал  свою  мысль
отдельно, что можно заключить  перемирие  с  королем  и  не  требуя  уступки
ливонских городов, но только чтоб король вывел из них свои войска и не мешал
государю их добывать,  обязался  бы  также  не  помогать  им  даже  и  после
истечения перемирных лет.  Дворяне  и  дети  боярские  говорили  согласно  с
духовенством и боярами; торопецкие помещики сказали: "Мы, холопи государевы,
за одну десятину земли Полоцкого и Озерищского поветов головы  положим,  чем
нам в Полоцке помереть запертым; мы, холопи  государские,  теперь  на  конях
сидим и за государя с коня помрем. Государя нашего перед королем правда; как
государь наш Ливонской земли не воевал, тогда король не умел  вступаться,  а
теперь вступается. По-нашему, за ливонские города государю стоять крепко,  а
мы, холопи его, на государево дело готовы".  Остальные  отвечали  в  том  же
смысле.
     Отобравши такие мнения, Иоанн отправил в Литву боярина  Умного-Колычова
с наказом - не заключать перемирия не  только  без  Ливонии,  по  даже  если
король откажется давать ему титул царя и ливонского и не  согласится  выдать
Курбского; в  наказе  было  также  написано:  "Если  литовские  паны  станут
говорить, чтоб царь дал им на государство царевича  Ивана,  то  отвечать:  с
нами о том наказу никакого нет, и нам о таком великом деле  без  наказа  как
говорить?  Если  это  дело  надобно  государю  вашему  или  вам,  панам,  то
отправляйте к государю нашему послов: волен бог да государь наш, как захочет
делать. Если кто станет спрашивать: для чего государь  ваш  велел  поставить
себе двор за городом, отвечать: для своего государского прохладу; а если кто
станет говорить, что государь ставит дворы для раздела  или  для  того,  что
положил опалу на бояр, то отвечать: государю нашему для этого дворов ставить
нечего: волен государь в своих людях - добрых  жалует,  а  лихих  казнит;  а
делиться государю с кем?  Кто  станет  говорить,  что  государь  немилостив,
казнит людей, и станут  говорить  про  князя  Василия  Рыбина  и  про  Ивана
Карамышева, то отвечать: государь милостив, а лихих везде казнят; и про этих
государь сыскал, что они мыслили над ним и над его землею  лихо.  Если  паны
Рада спросят: вы говорили нашему  государю  на  посольстве,  чтоб  он  отдал
вашему государю князя Андрея Курбского и других детей  боярских,  которые  к
нашему государю приехали, но прежде ни при которых государях не бывало, чтоб
таких  людей  назад  отдавать,  отвечать:  государь  наш  приказал  об  этих
изменниках для того, что они между государями  ссоры  делают  и  на  большее
кровопролитие христианское поднимают. А если спросят: какие от князя  Андрея
государю вашему измены, отвечать: над государем,  царицею  Анастасиею  и  их
детьми умышлял всякое лихое  дело;  начал  называться  отчичем  ярославским,
хотел на Ярославле государить".
     Колычев уведомил Иоанна, что предложения его отвергнуты, что посольству
московскому оказано в Литве большое бесчестье, кормов не давали, что  король
отправил в Москву гонца Быковского с разметом, т. е.  с  объявлением  войны.
Быковский встретил Иоанна на дороге в Новгород; царь  принял  его  в  шатре,
вооруженный, все окружавшие были также в доспехах;  после  жалоб  на  дурное
обращение с Колычевым Иоанн сказал гонцу: "Ты не  дивись,  что  мы  сидим  в
воинской приправе; пришел ты к нам от брата  нашего,  Сигизмунда-Августа,  с
стрелами, и мы потому так и сидим". Быковский  отвечал  жалобою  что  послы,
Колычев с товарищами, ничего доброго не сделали; когда у них решено  было  с
павами не начинать войны до 1 октября 1567 года и начали писать грамоту,  то
послы не захотели взять этой грамоты, потому что в ней Ходкевич  был  назван
администратором ливонским. Свидетельствуясь богом, что не от него начинается
война, король объявлял ее  чрез  Быковского  с  обещанием,  однако,  принять
московского посла. Царь и сын его,  царевич  Иоанн,  выслушавши  королевскую
грамоту, приговорили с боярами задержать Быковского за то, что в грамоте, им
привезенной, писаны супротивные слова; имение Быковского и товары  пришедших
с ним купцов были описаны в  казну.  Иоанн  отправился  в  Новгород,  оттуда
выступил  было  в  поход,  но  на  совете  с  воеводами  решил  ограничиться
оборонительною войною. В начале 1568 года гетман Ходкевич осадил  московскую
крепость Улу, но принужден был снять осаду по причинам,  о  которых  он  так
доносил королю: "Прибывши под неприятельскую крепость Улу, я стоял  под  нею
недели три, промышляя над нею всякими средствами.  Видя,  что  наши  простые
ратные люди и десятники их трусят, боятся смерти, я велел им идти на приступ
ночью, чтоб они не могли видеть,  как  товарищей  их  будут  убивать,  и  не
боялись бы, но и это не помогло. Другие ротмистры шли хотя и нескоро, однако
кое-как волоклись; но простые ратные люди их все  попрятались  по  лесу,  по
рвам и по берегу речному; несмотря на  призыв,  увещания,  побои  (дошло  до
того, что я собственные руки окровавил), никак не хотели идти к крепости  и,
чем больше их гнали, тем больше крылись и убегали, вследствие  чего  ночь  и
утро прошли безо всякой пользы. Также и нанятые мною козаки только что дошли
до рва - и бросились бежать. Тогда я отрядил немцев, пушкарей  и  слуг  моих
(между ними был и Орел-москвич, который перебежал ко мне из  крепости):  они
сделали к стене примет и запалили крепость; но наши ратные люди нисколько им
не помогли и даже стрельбою не мешали осажденным гасить огонь. Видя  это,  я
сам сошел с коня и отправился к тому месту,  откуда  приказал  ратным  людям
двинуться к примету: хотел я им придать духу,  хотел  или  отслужить  службу
вашей королевской милости, или голову свою отдать, но, к несчастию моему, ни
того, ни другого не случилось.  После  долгих  напоминаний,  просьб,  угроз,
побоев, когда ничто не помогло, велел я  татарским  обычаем  кидать  примет,
дерево за деревом. Дело пошло было удачно, но храбрость москвичей и  робость
наших всему помешали: несколько москвичей выскочили из крепости и,  к  стыду
нашему, зажгли примет,  а  наши  не  только  не  защитили  его,  но  и  разу
выстрелить не смели, а потом побежали от шанцев. Когда я приехал  к  пушкам,
то не только в передних шанцах, но и во вторых и в третьих не нашел  пехоты,
кроме нескольких ротмистров, так что принужден  был  спешить  четыре  конные
роты и заставить стеречь пушки ибо на пехоту не было никакой надежды".
     Возвратившись в Александровскую слободу, Иоанн оттуда писал к боярам  в
Москву, велел им поговорить о литовском деле и отписать к  нему  в  слободу,
мириться ли с королем пли не мириться. И в  то  же  время  велел  обходиться
лучше с Быковским. Бояре отвечали, что надобно Быковского отпустить к королю
и с ним в грамоте отписать  королевские  неправды,  что  король  государевых
послов, Колычева с товарищами, задерживал не по прежним  обычаям,  бесчестил
их, и иные неправды короля припомянуть, а после  в  той  же  грамоте  королю
написать поглаже, для того чтоб сношений с ним не  порвать,  и  если  король
захочет прислать гонца или посланника, то дать ему чистую дорогу; а  рухлядь
Быковскому и купцам отдать или заплатить деньгами, чего стоит. Царь  на  это
отвечал вторым запросом: мириться или не мириться, и если  мириться,  то  на
чем?  Бояре  отвечали,  что,  когда  король  возобновит  сношения,  тогда  и
рассуждать, смотря по его присылке; Ливонской земли не уступать по  прежнему
приговору. Иоанн велел боярам сделать так, как они думают; но  Быковскому  и
купцам всего имения их не отдали, и когда гонец на отпуску жаловался на это,
то Иоанн отвечал ему: "Чем мы тебя пожаловали, что велели тебе дать из своей
казны, с тем и поезжай: пришел ты к нам с разметом, так довольно  с  тебя  и
того, что мы крови твоей пролить не велели; а если будет между нами и братом
нашим, Сигизмундом-королем, ссылка о  добром  деле,  то  твое  и  вперед  не
уйдет". В грамоте к королю Иоанн писал, что он за грубую его  грамоту  хотел
было идти на него войною, но моровое поветрие помешало; задержка  Быковского
объяснялась так: "Исстари велось: которые приедут с разметом, тем живота  не
давывали".
     В  Литве  очень  обрадовались  возвращению  Быковского,   возобновлению
сношений, потому что состояние королевского  здоровья  заставляло  думать  о
важных переменах: в Москву приехал гонец с просьбою об  опасной  грамоте  на
больших послов и в поклоне  от  короля  назвал  Иоанна  царем,  Иоанн  велел
печатнику спросить у гонца  в  разговоре,  что  значит  эта  новость?  Гонец
отвечал, что велели ему  это  сделать  паны  радные,  чтоб  почесть  оказать
государю. Следствием такой почести было то,  что  гонцу  отдали  задержанное
имение Быковского; опасная грамота также была дана. Но уже по отъезде  гонца
пришла  весть,  что  литовские  воеводы,  князья  Полубенские,  из  Вольмара
овладели нечаянно  Изборском;  царь  послал  своим  воеводам  приказ  отнять
Изборск у Литвы, и приказ  был  исполнен.  С  жалобою  на  Полубенских  и  с
требованием отпуска пленного воеводы изборского отправлен был  в  Литву  сын
боярский Мясоедов, которому поручено было разведать: "Которым обычаем  слово
в Литве и Польше носится, что хотят взять на Великое княжество  Литовское  и
на Польшу царевича Ивана, и почему это слово  в  люди  пущено?  Обманом  или
вправду того хотят, и все ли люди того хотят, и почему  то  слово  делом  не
объявится, а в людях носится?" Мясоедову дан был также наказ: "Станет с  ним
говорить князь Андрей Курбский  или  иной  который  государев  изменник,  то
отвечать:  с  изменником  что  говорить?  Вы  своею   изменою   сколько   ни
лукавствуете бесовским обычаем, а бог государю свыше подает на врагов победу
и вашу измену разрушает; больше того не говорить ничего и пойти прочь;  а  с
простым изменником итого не говорить: выбранив его, плюнуть в  глаза,  да  и
пойти прочь".
     В 1570 году приехали большие послы литовские Ян Кротошевский и  Николай
Тавлош. При переговорах начались опять споры  о  полоцких  границах,  насчет
которых никак не  могли  согласиться.  Тогда  послы,  чтоб  облегчить  дело,
попросили позволения переговорить с самим царем и объявили, что ему особенно
выгодно заключить мир; когда Иоанн спросил, почему, то послы отвечали: "Рада
государя нашего Короны Польской и Великого княжества Литовского советовались
вместе о том, что у государя нашего детей нет, и если господь  бог  государя
нашего с этого света возьмет, то обе рады не думают, что  им  государя  себе
взять от бусурманских или от иных земель, а желают избрать себе государя  от
славянского рода, по воле, а не в неволю,  и  склоняются  к  тебе,  великому
государю, и к твоему потомству". Царь отвечал: "И прежде  эти  слухи  у  нас
были;  у  нас  божиим  милосердием  и  прародителей  наших  молитвами   наше
государство и без того полно, и нам вашего для чего хотеть? Но если  вы  нас
хотите, то вам пригоже нас не раздражать, а делать так, как мы велели боярам
своим с вами говорить, чтоб христианство было в покое". Иоанн в длинной речи
(занимающей 44 страницы в посольской книге) рассказывал  послам  по  порядку
историю отношений Москвы к Литве в его царствование и заключил, что война не
от него, а от  короля.  Когда  Иоанн  кончил,  то  послы  сказали,  что  они
некоторых речей вполне не поняли, потому что иных русских слов не  знают,  и
потому государь велел бы им дать речь свою на  письме;  Иоанн  отвечал,  что
писарь их все слышал и понял и  может  им  рассказать;  писарь  испугался  и
сказал: "Милостивый государь! Таких великих дел запомнить  невозможно:  твой
государский от бога дарованный разум выше человеческого разума".
     Заключено было перемирие на три года с оставлением всего, как  было,  с
тем чтоб в эти три года переговаривать о мире. Для  подтверждения  перемирия
отправлены были в Литву князья Канбаров и Мещерский, которым дан  был  такой
наказ: "Если станут говорить: государь ваш  в  Новгороде,  Пскове  и  Москве
многих людей казнил, отвечать: разве вам  это  известно?  Если  скажут,  что
известно,  то  говорить:  если  вам  это  известно,  то  нам  нечего  вам  и
рассказывать: о котором лихом деле вы с государскими изменниками лазучеством
ссылались, бог ту измену государю нашему объявил, потому над изменниками так
и сталось: нелепо было это и затевать; когда князь Семен  Лугвений  и  князь
Михайла Олелькович в Новгороде  были,  и  тогда  Литва  Новгорода  не  умела
удержать; а чего удержать не умеем, зачем на то и  посягать?  Если  спросят:
зачем государь ваш казнил казначея Фуникова, печатника Висковатого,  дьяков,
детей боярских и подьячих  многих,  отвечать:  о  чем  государский  изменник
Курбский и вы, паны радные, с этими государскими  изменниками  ссылались,  о
том бог нашему государю объявил; потому они и казнены, и кровь  их  взыщется
на тех, которые такие дела лукавством делали, а Новгороду и Пскову за Литвою
быть непригоже". Дан  был  наказ,  как  поступать  послам  в  случае  смерти
Сигизмунда и избрания нового короля:  "Если  король  умер  и  на  его  место
посадят государя из иного государства, то с ним перемирия не подтверждать, а
требовать, чтоб он отправил послов в Москву. А  если  на  королевстве  сядет
кто-нибудь из панов радных, то послам  на