стали  на  лугу  в  шатрах,  корму  от
приставов не брали, а послали людей своих по деревням брать  корм  силою,  и
эти люди их начали жечь изгороды и ломать мельницы. В Можайске собирали  для
них корм губные старосты и городовой прикащик. Годунов, не упускавший случая
выставить себя с выгодной стороны, заискать расположение иностранцев, послал
от себя корм на Вязему, в свое село Никольское, и пристав должен был сказать
послам: "Надобно было вам стоять на Вяземе,  а  тут  деревни  в  стороне  от
дороги, и дворцы худы, по боярским селам у великих людей не ставятся: но вот
ко мне указ пришел от конюшего боярина, велит нам с вами стоять в своем селе
на Вяземе; делает он это, желая между великими  государями  любовь  братскую
видеть, а вам, великим послам, почесть оказывая".
   Чего особенно не желали в Москве, то и  случилось:  послы  объявили,  что
царь нарушил перемирие, взявши шведские  города,  и  должен  возвратить  их.
Бояре отвечали, что государь таких безмерных речей  и  слушать  не  захотел.
Бояре выставляли на вид, что царь вследствие челобитья панов  велел  двинуть
войско в северские города на помощь Польше против турок, послы отвечали, что
король и они об этом ничего не  знают.  Месяца  два  толковали  об  условиях
вечного мира; послы  просили  Смоленска,  потом  просили  хотя  какой-нибудь
уступки: "Хотя бы одну деревню государь ваш уступил нашему; а то  как  ничем
не потешить на докончанье?" Бояре  отвечали:  "Деревня  дело  пустое,  нашим
братьям можно уступать друг другу деревни для любви; но великим государям не
деревня дорога,  дороги  государское  имя  да  честь;  как  государю  нашему
отдавать от любви и от соединенья города? Государю нашему не  только  города
не давать, и деревни". Насчет вечного мира  согласиться  не  могли,  большое
затруднение, и для заключения  перемирия  представляли  отношения  шведские;
московское  правительство  хотело  получить  от  Швеции   Нарву;   польское,
поставившее условием избрания Сигизмундова присоединение Эстонии  к  Польше,
никак на это не соглашалось. 1 января 1591 года государь велел быть  у  себя
на соборе духовенству, всем  боярам,  думным  дворянам  и  думным  дьякам  и
говорил, что послы без Нарвы никак перемирья закрепить не хотят, а  шведский
перед государем ни в чем не исправится. И только теперь на шведского послать
войско, а с литовском перемирья не закрепить, то литовский шведскому  станет
помогать, и в том государеву делу  и  земскому,  надобно  думать,  будет  не
прибыльно. И приговорил государь с собором, чтоб теперь Нарвы  не  писать  в
обеих перемирных грамотах, ни в государеву сторону,  ни  в  королевскую;  да
написать о Нарве боярам с послами  договорные  записи:  с  обеих  сторон  не
воевать и города не доступать, пока государевы послы будут у короля и об нем
договорятся. Заключено было перемирие на 12 лет; послы требовали, чтоб  царь
не воевал с Швециею, и царь согласился не воевать с нею  год;  согласился  в
продолжение всех 12 перемирных лет не  трогать,  кроме  Нарвы,  тех  городов
ливонских, которые теперь за шведским, но которые шведский  уступает  Короне
Польской.  В  заключение  бояре  говорили  послам;  "Написано  в  перемирных
грамотах: татя, беглеца, холопа, рабу, должника,  по  исправе,  выдать;  это
пишется исстари, а не  соблюдается,  беглецов  никогда  не  выдают  с  обеих
сторон: и этого слова в грамотах теперь не писать бы?" Послы отвечали:  "Это
слово старинное, отставить нам его нельзя;  ведь  это  не  те  беглецы,  что
отъезжают от государя к государю: бывают беглецы по украйнам, которые  живут
близ рубежа, от шляхты и от детей  боярских  бегают  мужики  своровавши,  да
перешед за рубеж, живут невдалеке, и таких, сыскивая, отдают".
   Послы Сигизмундовы выговорили, чтоб царь целый год не  воевал  с  королем
шведским; но не успели они еще выехать из Московского государства, как Иоанн
в надежде на союз с крымским ханом велел своим воеводам возобновить  военные
действия. Зимою шведы пожгли села близ Ямы и  Копорья;  летом  выслана  была
против них рать  -  в  большом  полку  воевода  Петр  Никитич  Шереметев,  в
передовом - князь Владимир Тимофеевич Долгорукий; этот  передовой  полк  был
разбит, Долгорукий попался в плен; с другой стороны, шведы нашали на  берега
Белого моря, но здесь не имели успеха. А между тем великие московские  послы
- Салтыков и Татищев  отправились  в  Литву  взять  с  Сигизмунда  клятву  в
ненарушении перемирия, ибо всего больше боялись иметь в одно время дело и  с
Польшею, и с Швециею.  Послам  дан  был  наказ:  о  корме  с  приставами  не
браниться, говорить гладко; объявить,  что,  несмотря  на  дурное  поведение
польских послов в Смоленске, по их жалобе для  Сигизмунда  короля,  государь
велел приставов посадить в тюрьму, а воеводу с Смоленска  свел  и  опалу  на
него положил. Наказано было: беречь накрепко, чтоб король на обеих  грамотах
крест целовал в самый крест прямо губами, а не в подножье, и не мимо креста,
и не носом. В  тайном  наказе  говорилось:  "Если  захотят  Нарву  писать  в
королевскую сторону, то, по самой конечной неволе, давать за Нарву до  20  и
до 30000, а по самой  неволе  и  до  50000  золотых  венгерских,  только  бы
перемирье закрепить и Нарву  написать  в  государеву  сторону;  а  по  самой
конечной неволе написать, что и Нарву государю не воевать во все  перемирные
12 лет". С послами отправлены были в запас две опасные  грамоты  на  случай,
если какие-нибудь именитые люди из Польши или из Литвы захотят  отъехать  на
государево имя. В грамотах говорилось: "Как у нас будешь, и мы тебя пожалуем
своим великим жалованьем, устроить велим поместьем  и  вотчиною  и  денежным
жалованьем по  твоему  достоинству".  Послана  была  опасная  грамота  и  на
доктора, который захочет ехать к государю; в ней заключалось то же  обещание
и, кроме того, обещался свободный выезд назад. Наконец, послам  велено  было
жаловаться на малороссийских козаков (черкес), которые в степи побивают и  в
плен берут московских станичников и сторожевых голов, не дают  наблюдать  за
крымцами.
   Салтыков и Татищев встретили дурной прием, их задерживали на дороге. Чтоб
узнать причину задержки, они  напоили  шляхтича,  князя  Лукомского,  и  тот
проговорился, почему их не пускают: король живет в Кракове, и поляки миру не
хотят, а литовские паны и шляхта миру рады и хотят, чтоб послы были у короля
в Литве, а не в Польше. Из Варшавы послы доносили  царю,  что  король  искал
причины разорвать перемирие с Москвою для отца своего, короля  шведского,  и
они, послы, по самой конечной неволе  дали  договорную  запись  не  посылать
войска к Нарве во все продолжение перемирия с Польшею.  Салтыков  и  Татищев
настаивали, чтоб сначала  король  подтвердил  это  перемирие,  а  потом  они
поведут переговоры о тех делах, которые не были решены  в  Москве.  Но  паны
радные сказали им на это: "Мы знаем, для чего вы этого  хотите,  обманываете
нас что глупых пташек: одну поймав, после и всех переловите. Мы вам говорим,
что не постановя о всех  тех  делах,  о  которых  не  договорено,  перемирья
государь сам писать не велит и креста целовать не будет".  Паны  согласились
писать Феодора царем только  тогда,  когда  он  уступит  королю  Смоленск  и
Северскую землю. На предложение денег за Нарву паны отвечали: "Это не товар;
государи великих городов не продают; вот у вашего государя Псков и Смоленск:
только б их продали, и мы бы собрали с своего государства деньги большие  да
за Псков и Смоленск дали".
   Московское правительство обязалось не действовать против  Нарвы;  но  это
обязательство не препятствовало ему отомстить шведам опустошением  Финляндии
около Выборга и Або зимою 1592 года. В  ноябре  того  же  года  умер  король
Иоанн;  Сигизмунд  стал  королем  шведским,  но   не   надолго:   во   время
кратковременного пребывания своего в Швеции для коронации он возбудил против
себя народ явною враждебностию к протестантизму, явным  нарушением  условий,
вытребованных у него чинами перед коронациею. Когда Сигизмунд возвратился  в
Польшу, правителем Швеции остался дядя  его  Карл,  который  успел  привлечь
любовь народную  поведением,  противоположным  Сигизмундову.  Король  сильно
охладел к интересам протестантской, явно враждебной  ему  Швеции;  правитель
был занят внутренними делами, приготовлениями к разрыву с племянником;  это,
разумеется, заставляло обоих желать скорейшего заключения  мира  с  Москвою.
Еще в январе 1593 года заключено было двухлетнее перемирие с условием,  чтоб
каждый владел тем, чем владеет.  Послы  московские,  отправляемые  в  Литву,
давали знать государю, что Сигизмунда бояться нечего, несмотря на то, что он
по имени король шведский. Посол  Рязанов,  бывший  у  короля  в  1592  году,
доносил, что Сигизмунда не любят за женитьбу на австрийской принцессе  и  за
то, что несчастлив: как начал царствовать, все голод да мор, что его  ссадят
с престола и все рады видеть королем царя;  только  паны  боятся,  что  царь
повыкупит у них все города  королевские  и,  которая  у  них  шляхта  теперь
служит, та у них  служить  не  будет,  все  будут  служить  государю.  Когда
королевский посол  Хребтович  потребовал,  чтоб  царь  возвратил  Сигизмунду
города, взятые у шведов, то бояре ему отвечали: "Ты своими безмерными речами
большое кроворазлитие всчинаешь; мы идем к государю, а  слушать  твоих  слов
нечего, говоришь безделье, напрасно было тебе с  этим  и  приезжать".  Тогда
Хребтович объявил, что ему велено заключить перемирие на  том,  что  за  кем
есть, и на то время, на какое заключено перемирие с Польшею. Но царь отвечал
Сигизмунду, что относительно Швеции будет держать  перемирие  только  на  то
время, на какое оно было заключено в 1593 году, то есть на два года.
   Пред истечением этого срока, в конце 1594 года,  шведские  послы  -  Стен
Банер, Горн, Бое - съехались с московскими - князем Турениным и Пушкиным  на
русской  земле  у  Тявзина,  близ  Иван-города.  Дело  началось   письменною
перебранкою: шведы грозили тем, что у них  теперь  с  Польшею  один  король;
Туренин отвечал: "Хотя Корона Польская и королевство Шведское и в соединенье
будут, но нам не страшно, да и писать вам  про  это  с  угрозами  к  нам  не
годится". Шведские послы требовали опять тех  городов,  которые  были  взяты
недавно при Феодоре; русские отвечали, чтоб они оставили эти свои непригожие
слова, от которых многие крови движутся, и  поискали  бы  в  себе  дороги  к
доброму делу. Русские послы  требовали  сперва  Нарвы  и  Корелы,  но  потом
ограничились одною  последнею.  Когда  шведы  упомянули,  что  в  Кореле  их
правительством  сделаны  большие  укрепления,  которые  дорого  стоили,   то
московские послы отвечали: "А вам  кто  велел  чужое  брать  не  правдою  и,
взявши, еще укреплять? Чужое сколько за собою ни  держать,  и  хотя  золотым
сделать, а потом отдавать же с кровию, да и своего прибавить". Шведы просили
за Корелу денег  и  требовали  разорения  Иван-города:  "И  многие  жестокие
разговорные слова о Кореле с обеих сторон были". Наконец шведы отдали Корелу
без денег.  Начались  переговоры  о  торговле.  Московские  послы  говорили:
"Сотворил бог человека самовластна и дал ему волю сухим и водяным путем, где
ни захочет, ехать: так вам  против  воли  божией  стоять  не  годится,  всех
поморских и немецких государств гостям и всяким  торговым  людям,  землею  и
морем задержки и неволи чинить непригоже". Шведские  послы  отвечали:  "Мимо
Ревеля и Выборга торговых людей в Иван-город и Нарву с их  товарами  нам  не
пропускать, потому что море наше и в том мы  вольны".  Наконец  уговорились:
для иностранных купцов торговые пристани будут только Выборг и Ревель;  одни
шведские подданные могут приезжать в Нарву, и торгу быть на нарвской,  а  не
на  ивангородской  стороне.  Между  подданными  обоих  государств   торговля
вольная; путь чист  через  шведские  владения  московским  послам  в  другие
государства и послам других государств в Москву;  шведы  обязаны  пропускать
без задержки тех купцов, которые из  иностранных  земель  пойдут  к  царю  с
товарами, годными для его казны; обязаны пропускать также докторов,  лекарей
и  всяких  служилых  людей  и  мастеров,  которые  пойдут  к  царю;  пленные
освобождаются с обеих сторон без окупа и без обмены, кроме тех,  которые  по
своей воле останутся; русским людям вольно посылать людей своих  в  Шведскую
землю отыскивать русских пленных; королю брать дань с лопарей  на  восточной
стороне (Остерботнии) к Варанге, а царю брать  дань  с  лопарей,  которые  к
Двинской и к Корельской земле и к Коле-городу. На этих условиях заключен был
вечный мир 18 мая 1595 года.
   Сношения с Сигизмундом, как польским  королем,  были  не  важны,  зная  о
сильном неудовольствии на  Сигизмунда  в  Польше,  московское  правительство
считало нужным еще усиливать это неудовольствие, указывая панам на унижение,
которое терпят их государства от короля. Так, гонец московский в  1594  году
говорил панам: "Великий государь наш и все  бояре  очень  удивляются,  каким
образом Сигизмунд король такие непригожие дела начинает, что  такие  великие
государства, Корону Польскую и Великое  княжество  Литовское,  под  Шведское
королевство в титуле своем подписал. Ведомо  всем,  как  велики  государства
Польское и Литовское перед Шведским королевством; Корона Польская и  Великое
княжество Литовское издавна в равенстве с великими государствами  бывают,  а
Шведская земля не великая, изначала бывала в подданных у датского короля,  и
были в ней правители, а не короли; короли в ней недавно стали,  а  ссылались
прежние правители с боярами и наместниками новгородскими. Бояре думают,  что
Сигизмунд король так пишется  без  совету  панов  рад,  по  совету  шведских
думцев, а шведских немцев не правда вам самим ведома, не правда их  во  всей
вселенной явна".
   Отношения польские по-прежнему поддерживали сношения московского двора  с
австрийским.  Лука  Новосильцев,  отправленный  к  императору   Рудольфу   с
известием о  воцарении  Феодора,  доносил,  что  приходили  к  нему  нарочно
вельможи и говорили наедине, чтоб великих государей сердца были вместе и как
выйдут перемирные лета с королем Стефаном, то царь с братом своим  Рудольфом
цесарем сослался бы и стали бы они заодно  на  короля  Стефана,  потому  что
король Стефан сидит не на своем государстве, а государь московский и  цесарь
- прирожденные государи и довелось бы им Стефаново государство  между  собою
разделить. По смерти Батория брат Рудольфа, эрцгерцог Максимилиан, прислал в
Москву посла своего с просьбою к царю хлопотать о польской  короне  или  для
себя, или для него, Максимилиана; писал о том же  к  Годунову,  называя  его
дражайшим особенно любительным своим, приятеля своего царя начальным, тайной
думы думцем и властелем; писал  и  к  думным  дьякам  Щелкаловым,  прося  их
помощи, называя избранными, любительными. В январе 1588 года царь приговорил
с боярами послать к  Рудольфу  цесарю  и  брату  его  Максимилиану  гонца  с
грамотами о литовском деле, что на Короне Польской и  на  Великом  княжестве
Литовском государя нет, так об этих государствах промышлять бы сообща,  чтоб
они мимо них, великих государей, к другому государю не прошли.  Ехать  гонцу
через Литовскую землю; грамоты о большом деле везти тайно,  а  другие  везти
явно - о персидском деле, о торговых людях, о заповедных товарах. Персидское
дело состояло в том, что  шах  просил  царя,  императора  Рудольфа,  королей
испанского и французского быть с ним в союзе на всякого  недруга  заодно,  и
царь пожелал быть с ним в крепком докончанье. Относительно торговых людей  и
заповедных товаров царь писал:  "Из  давных  лет,  при  деде  и  отце  нашем
торговые люди изо всей Немецкой земли во Псков, Новгород и Нарву со  всякими
товарами приходили, и что годно нам к ратному  делу,  медь,  олово,  свинец,
серу, селитру и всякий товар привозили  и  с  нашими  гостями  торговали  на
всякий товар без вывета, и прибытка себе искали с обеих сторон. Но когда, но
смерти отца моего, я напомнил тебе об этом, то ты отвечал,  что  от  предков
ваших, Карла V и Фердинанда, по  прошенью  и  совету  курфюрстов  и  князей,
заповедано годные к воинскому делу товары из Римского государства вывозить и
тебе без совета с курфюрстами и князьями переменить этого нельзя.  Мы  очень
подивились, что в прежние года  торговые  люди  ходили  на  обе  стороны  со
всякими товарами без вывета, а теперь, по твоему закону, ваши торговые  люди
не вывозят к нам товаров, надобных к ратному делу".
   Гонец дал знать из  Смоленска,  что  он  встретил  государева  посланника
Ржевского, который сказывал ему, что шведского короля сын теперь в  Кракове,
сажают его на королевство не многие паны, и со всею землею он не  укрепился,
а цесарев брат Максимилиан стоит в Польше и с ним многие люди. Гонцу  велено
продолжать путь, а из опасения, что его через Литву не пропустят, отправлена
была  другая  грамота  к  императору,  тайно,  на  Ригу  с  немцем   Лукашем
Павлусовым, третья - с московским торговым человеком Тимохою Выходцем  также
на Ригу или на которые места пригоже, куда проехать  можно;  четвертая  -  с
гонцом Загрязским. Русские гонцы возвратились с литовского рубежа по вестям,
что Сигизмунд утвердился в Польше,  а  Максимилиан  разбит  и  взят  в  плен
Замойским; Тимоху Выходца  в  Риге  схватили  и  посадили  в  тюрьму;  дошла
грамота, посланная с немцем Лукашем. Император отвечал через  посла  Николая
Варкоча, похождения которого на дороге  описаны  в  грамоте  к  царю  Лукаша
Павлусова, возвращавшегося вместе с Варкочем: "Как приехали мы  в  Поморскую
землю, в город Штетин, то нашли тут любского торгового человека  Крона  и  с
ним тайно договорились, что ему нас провезти через Немецкую землю (Ливонию).
И поехали мы врознь для того, чтоб про нас не  проведали;  поехал  цесарский
посол в торговом платье с одним своим человеком, да со мною и с Кроном через
Прусскую землю. Когда мы были уже близко от московского рубежа, в Новгородке
Ливонском, то нам сказали, что  про  нас  заказ  есть  и  стерегут  по  всем
дорогам; на нас напал страх великий: не ведаем,  как  ехать?  Ни  назад,  ни
вперед не смеем. Положа упование на бога, забыв свой живот, пошли на смерть;
вооружились пищалями, самопалами, кортами и сквозь заставу под Новым-городом
пробились силою. За нами погонь  была  великая,  крик,  шум  необычайный,  в
городе звон, хотели нас поймать; но бог  помиловал,  ушли;  гнался  за  нами
державца новгородский на пятнадцати конях за три версты до  Печоры,  но  бог
нас  унес".  Варкоч  приехал  с  благодарностию  от   императора   и   всего
Австрийского дома за раденье в пользу Максимилиана на избирательном сейме  и
с вопросом, какой помощи от царя может ждать император в войне в  Польшею  и
Турциею? О заповедных товарах  посол  объявил  очень  неопределенно:  цесарь
радеет о вольной торговле,  чтоб  торговым  людям  из  Римского  государства
вольно было приезжать торговать в Русскую землю,  а  русские  торговые  люди
ездили бы в Римское государство. Посол привез грамоту и к Годунову,  который
принял его по-царски: сидя, звал к руке,  потчевал  вином  и  медами,  потом
посылал ему на подворье вместо стола корм с своими людьми. Посол  правил  от
императора челобитье Годунову за старание о союзе царя с Рудольфом,  просил,
чтоб он и больше еще промышлял об этом, говорил, что Борис Федорович за свои
добрые дела у цесаря и короля испанского в великой славе, чести и похвале  и
из ласки их  никогда  не  выйдет.  Годунов  о  всех  этих  делах  докладывал
государю, и государь приговорил с боярами, что к цесарю римскому и  к  брату
его Максимилиану от конюшего и боярина Бориса  Федоровича  Годунова  грамоты
писать пригоже ныне и вперед: это царскому имени к чести и прибавленью,  что
его  государев  конюший  и  боярии  ближний  станет  ссылаться  с   великими
государями; да  и  к  иным  ко  всем  государям,  которые