го-
ревых, сочинитель Слова опять начинает говорить  об  усобицах:  "встонал
Киев тугою, а Чернигов напастями; тоска разлилась по  Русской  земле;  а
князья сами на себя крамолу ковали, а поганые наезжали на Русскую землю,
брали дань по белке от двора". В этом отношении замечательна также жало-
ба старого Святослава киевского, когда он узнал о беде сезерских князей:
"Все зло мне происходит от княжого непособия; благоприятное время от не-
го упущено... Великий князь Всеволод (III)! чтоб  тебе  перелететь  сюда
издалека, отцовского золотаго стола поблюсти! Ведь ты можешь Волгу раск-
ропить, а Дон шлемами вычерпать; если бы ты был здесь, то была бы у  нас
половецкая раба по ногате, а раб по резани". Сочинитель от имени Святос-
лава обращается также и к другим князьям с  требованием  помощи  Русской
земле и мести поганым за обиду Игореву. Обращаясь к племени  Всеславову,
князьям полоцким, он упрекает их как  зачинщиков  усобиц,  которые  дали
возможность поганым нападать на Русскую землю: здесь  разумеется  первая
усобица по смерти Ярослава, начатая Всеславом полоцким. "Ох! - прибавля-
ет сочинитель, - стонать Русской земле, припомнивши первую годину и пер-
вых князей: того старого Владимира (Мономаха) нельзя было пригвоздить  к
горам Киевским"(tm).
   В древних русских стихотворениях  из  лиц  исторических  описываемого
времени является действующим новгородец Василий Буслаев(tm). Песня в не-
которых чертах верно изображает старину новгородскую, в некоторых стари-
ну общую русскую. "В славном великом Новгороде жил Буслай  до  девяноста
лет; с Новгородом жил, не перечился, с  мужиками  новгородскими  поперек
словечка не говаривал. По смерти Буслая осталась вдовою жена его  Амелфа
Тимофеевна да сын молодой, Василий Буслаевич". Этот-то Василий представ-
лен в песни образцом и предводителем новгородской буйной молодежи, слав-
ной походами своими на севере, ходившей всюду без  новгородского  слова,
не дававшей покоя ни своим, ни чужим. Василий стал водиться с пьяницами,
безумницами, удалыми добрыми молодцами, пьяный стал буйствовать по  ули-
цам, бить, уродовать прохожих. Пошли жалобы на молодого буяна; новгород-
цы, однако, не попытались его взять и  наказать;  над  ним  была  другая
власть, к которой и обратился город с жалобой, - власть  старухи-матери:
к ней посадские, богатые мужики новгородские принесли великую жалобу  на
буйство сына; она стала журить, бранить Василия;  журьба  не  полюбилась
ему, и он вздумал набрать себе дружину таких же молодцов,  чтоб  с  ними
буйствовать безнаказанно; он кликнул клич: "Кто хочет пить и есть  гото-
вое, вались к Ваське на широкий двор, пей и  ешь  готовое,  носи  платье
разноцветное". Охотники нашлись, собралось их двадцать  девять  человек.
Пришли они в братчину Никольщину, Василий заплатил за каждого  брата  по
пяти рублей, за себя пятьдесят рублей, и церковный староста принял их  в
братчину; вечером начались потехи, которые летописец  называет  от  беса
замышленным делом: стали бороться, а в ином кругу на кулачки  биться,  и
от кулачного бою дошло до большой драки: мы видели, как немецкие  купцы,
в договоре с новгородцами, обезопасивали свой двор относительно  обычной
новгородской забавы - драки; недаром в Новгороде  ходило  предание,  что
Перун, когда его тащили в Волхов через большой мост, бросил свою палку и
сказал: "Пусть новгородцы этим меня поминают!" Этою палкою и теперь  бе-
зумные убиваются, утеху творят бесам, прибавляет летописец. Василий вме-
шался в драку и кто-то его очень неловко задел; он закричал  своим,  что
его бьют, дружина выскочила, и началась схватка: "скоро они улицу  очис-
тили, прибили уже много до смерти, вдвое, втрое перековеркали, руки, но-
ги переломали". Буслаевич, видя, что его взяла,  вызывает  на  бой  весь
Новгород, заключает с жителями его  условие,  что  если  он  с  дружиною
побьет новгородцев, то последние платят ему дань по смерть, а если  нов-
городцы побьют его, то он обязан давать им дань. "Началась  у  них  дра-
ка-бой великая. Дерутся день до вечера - Буслаевич с  дружиною  начинает
одолевать; новгородцы, видя, что дело плохо, обращаются опять с просьбою
и подарками к матери Буслаевича, и материнская власть является  во  всей
силе: того, кто вызвал на бой целый Новгород и победил, того одна  мате-
ринская служанка берет за белые руки и тащит на двор  родительский,  где
мать велит запереть его в глубоких погребах, за  железными  дверями,  за
булатными замками. Между тем, пользуясь  отсутствием  вождя,  новгородцы
одолевают дружину Буслаевича; побежденные, увидя служанку матери Васили-
евой, шедшую на Волхов за водою, просят ее, чтоб она не подала их, осво-
бодила их предводителя. Служанка исполняет просьбу, отпирает погреб, где
сидел Василий, и тот, возвратившись к своим, дал снова им победу: "У яс-
ных соколов крылья отросли, у них молодцов думушки прибыло" и "уж мужики
(новгородцы) покорилися, покорилися и помирилися".
   Сложилась и другая песня о том же Буслаеве, как  он  ездил  молиться.
Буслаевич приходит к матери, как вьюн около нее увивается,  просит  бла-
гословение великое идти в Иерусалим град со всею дружиною храброю.  Мать
в ответ говорит ему любопытные слова, резко очерчивающие эпоху: "Если ты
пойдешь на добрые дела, дам тебе благословение великое; если же ты,  ди-
тя, на разбой пойдешь, не дам благословения великого,  не  носи  Василья
сыра земля". Буслаевич поплыл с дружиною в Иерусалим, на дороге встреча-
ет гостей-корабельщиков и на вопрос их, куда погуливает, отвечает  также
очень замечательными словами: "Гой еси вы, гости-корабельщики! А  мое-то
ведь гулянье неохотное: с молоду бито много, граблено, под старость надо
душу спасти". Василий приезжает в Иерусалим: "пришел в церковь соборную,
служил обедни за здравие матушки и за себя Василья Буславьевича; и обед-
ню с панихидою служил по родимом своем батюшке и по всему  роду  своему;
на другой день служил обедни с молебнами про удалых добрых молодцев, что
с молоду бито много, граблено", Буслаевичу не суждено было  возвратиться
домой из этого путешествия: не веруя ни в сон, ни в чох, веруя только  в
свой червленый вяз, он пренебрег предостережением не скакать  вдоль  за-
колдованного камня и убился под ним.  Таким  образом,  разгульная  жизнь
новгородской вольницы оставила по себе память в народе,  и  предводитель
новгородских ушкуйников является в произведениях народной фантазии среди
богатырей Владимирова времени.
   Из исторических лиц описываемого времени является действующим в  ста-
ринных песнях новгородский сотский, Ставр с женою. Летопись под 1118 го-
дом говорит, что Владимир Мономах рассердился на новгородского  сотского
Ставра, вызвал его к себе в Киев и заточил; из летописного известия мож-
но понять, что Ставр был виноват в том же, в чем и другие  заточенные  с
ним вместе бояре новгородские, а именно в грабеже каких-то двух граждан;
но песня приводит другую  вину,  именно  хвастовство  Ставра  своим  бо-
гатством, пред которым он ни во что ставил богатство и великолепие вели-
кокняжеское: "Что это за крепость в Киеве, у великого князя Владимира? у
меня де, Ставра боярина, широкий двор не хуже города Киева: - а  двор  у
меня на семи верстах, а гридни, светлицы белодубовы, покрыты гридни  се-
дым бобром, потолок в гриднях черных соболей, пол, середа одного  сереб-
ра, крюки да пробои по булату злачены". Здесь в этом описании  убранства
Ставрова дома для нас любопытно то, что все украшения состоят в  дорогих
металлах и дорогих мехах; другого ничего фантазия рассказчика  не  могла
представить. Летопись новгородская под 1167 годом упоминает о Садке  Сы-
тиниче, который построил каменную церковь св. Бориса и Глеба. Песня зна-
ет о богатом госте новгородском Садке, который, принесши от Волги поклон
брату ее Ильменю, получил от последнего чудесным образом в подарок  нес-
метное сокровище, так что Садко мог выкупить  все  товары  в  Новгороде:
здесь вместо удалого предводителя вольницы видим богатого  купца,  кото-
рый, подпивши на братовщине, хвастает не силою своею, но богатством: та-
ким образом, и другая сторона новгородской жизни оставила по себе память
в произведениях народной фантазии. Сходство песенного Садка с летописным
заключается в том, что и в песни богатый гость - охотник строить церкви.
Благочестие Садки не осталось без награды:  другая  песня  говорит,  как
Садко, находясь во власти морского царя, спасся от беды советами св. Ни-
колая. Из книжников, сочинения которых неизвестны, упоминается в летопи-
си под 1205 годом, в Галиче, Тимофей, премудрый книжник, родом из Киева;
этот Тимофей притчами говорил против мучителя галичан, венгерского  вое-
воды Бенедикта, "яко в последняя времена тремя  имены  наречется  антих-
рист".
   Но если память о важных событиях и лицах знаменитых, выдавшихся поче-
му бы то ни было из среды современников, сохраняется в народе и  переда-
ется из века в век в украшенных повествованиях; если при условии грамот-
ности являются люди, которые в украшенной речи передают письму  известия
о каком-нибудь важном событии, не позволяя себе никаких  уклонений,  за-
мышлений поэтических, невозможных уже по самой близости события всем из-
вестного, причем очевидно желание высказать господствующую  мысль,  гос-
подствующую потребность времени, какова была в описываемую эпоху потреб-
ность прекращения княжеских усобиц,  княжеского  непособия  друг  другу,
потребность, столь ясно высказавшаяся в Слове о полку Игореву; если  на-
роду, в самом младенческом состоянии,  врождено  стремление  знать  свое
прошедшее, объяснить себе, как произошло то общество, в котором  он  жи-
вет; если религиозное уважение к отцам требует сохранения памяти об них;
если это врожденное человеку уважение заставляет  находить  в  преданиях
старины живое поучение; если все народы с величайшим наслаждением  прис-
лушиваются к сказаниям о делах предков; если эти сказания при отсутствии
грамотности передаются устно, а при зачатках грамотности первые  записы-
ваются; если таков общий закон жизни народов, то нет никакого  основания
предполагать, что в жизни русского народа было иначе, и отодвигать появ-
ление летописей как можно далее от времени появления христианства с гра-
мотностию, тем более, что с Византиею были частые, непосредственные свя-
зи. Византия служила образцом во всем относящемся к гражданственности, и
Византия представила образец летописей, с которыми можно  было  познако-
миться даже и в славянских переводах.
   Сказавши, что  Византия  служила  образцом  во  всем,  относящемся  к
письменности, мы уже решили вопрос относительно формы,  в  какой  должны
были явиться у нас первые памятники собственно исторического содержания:
они должны были явиться в виде летописи  (хроники,  анналов),  погодного
записывания известий о событиях, без всякой собственно исторической, на-
учной связи между ними. Выражения: сухое, краткое записывание  никак  не
могут идти в общих признаках для определения летописи: летописные извес-
тия отличаются сухостию и украшенностию, краткостию и обилием вследствие
различных условий - местных, личных, случайных и постоянных, как  увидим
впоследствии. Теперь же следует вопрос: кто у нас  на  Руси  должен  был
первоначально заняться записыванием событий, составлением летописей?  Мы
видели, что если между князьями, а вероятно и в дружине их, были охотни-
ки собирать и читать книги, то это были только охотники, тогда  как.  на
Руси существовало сословие, которого грамотность была обязанностию и ко-
торое очень хорошо сознавало эту обязанность, сословие духовное.  Только
лица из этого сословия имели в то время досуг и  все  средства  заняться
летописным делом; говорим: все средства, потому что при тогдашнем  поло-
жении духовных, особенно монахов, они имели возможность знать  современ-
ные события во всей их подробности и приобретать от верных людей  сведе-
ния о событиях отдаленных. В монастырь приходил князь прежде всего сооб-
щить о замышляемом предприятии, испросить благословения на него,  в  мо-
настырь прежде всего являлся с вестию об окончании предприятия; духовные
лица отправлялись обыкновенно послами, следовательно,  им  лучше  других
был известен ход переговоров; имеем право думать, что духовные лица отп-
равлялись послами, участвовали в заключении договоров сколько из  уваже-
ния к их достоинству,  могущего  отвратить  от  них  опасность,  сколько
вследствие большого уменья их убеждать словами писания и большой  власти
в этом деле, столько же и вследствие грамотности, уменья написать  дого-
вор, знания обычных форм: иначе для чего  бы  смоленский  князь  поручил
священнику Иеремии заключение договора с Ригою? Должно думать,  что  ду-
ховные лица, как первые грамотеи, были первыми дьяками, первыми секрета-
рями наших древних князей. Припомним также, что в затруднительных обсто-
ятельствах князья обыкновенно прибегали к советам духовенства;  прибавим
наконец, что духовные лица имели возможность знать  также  очень  хорошо
самые подробности походов, ибо сопровождали войска и, будучи  сторонними
наблюдателями и вместе приближенными людьми к  князьям,  могли  сообщить
вернейшие известия, чем самые ратные люди, находившиеся в деле. Из одно-
го уже соображения всех этих обстоятельств мы имели бы полное право зак-
лючить, что первые летописи наши вышли из рук духовных лиц, а если еще в
самой летописи мы видим ясные доказательства тому, что она составлена  в
монастыре, то обязаны успокоиться на этом и не искать другого какого-ни-
будь места и других лиц для составления первоначальной, краткой  летопи-
си, первоначальных кратких записок.
   Зная, что дошедшая до нас первоначальная летопись вышла из рук  духо-
венства, мы должны теперь обратиться к вопросу: в каком  виде  дошла  до
нас эта летопись?
   Летопись дошла до нас во множестве списков, из которых самый  древний
не ранее XIV века; из всех этих списков нет ни одного, в котором  бы  не
было заметно явных вставок, следовательно, все списки летописей, древние
и позднейшие, представляются нам в виде  сборников.  При  рассматривании
этих списков мы замечаем, что в них начальная летопись о Русской  земле,
сохраняя явственно одну общую основу, разнится не только по  языку,  что
легко объясняется временем составления того или другого списка или сбор-
ника, но также разнится в подробностях событий, и в одних списках недос-
тает под известными годами таких событий, какие находим в других. Отсюда
рождается первый, главный для историка вопрос:  как  пользоваться  этими
подробностями, этими лишними известиями, которые находятся в одних, пре-
имущественно позднейших, сборниках и недостают в других. Критика истори-
ческая прошедшего столетия решила этот вопрос так,  что  должно  пользо-
ваться только известиями, находящимися в древних списках, и считать при-
бавочные известия поздних сборников за позднейшие сочинения, вымыслы. Но
в наше время при возмужалости исторической критики таким приговором удо-
вольствоваться нельзя. Одно обстоятельство позднего составления сборника
не может в глазах историка заподозрить верности известий, в нем содержа-
щихся, потому что составитель позднейшего сборника, например XVII  века,
мог пользоваться списками древнейшими,  для  нас  потерянными;  следова-
тельно, всякое новое известие, находящееся в позднейших сборниках, долж-
но быть подвергаемо критике само по себе, без отношения к позднему  сос-
тавлению. Обычные старинные выражения, что составитель позднейшего, нап-
ример Никоновского, сборника выдумал то или другое известие, не  находя-
щееся в древних харатейных списках, не имеет  для  нас  теперь  никакого
значения; можно заподозрить грамоту или известие какое-нибудь, если  они
говорят в пользу лица или сословия, имеющего близкое отношение к  соста-
вителю сборника, но и то тогда только, когда эта  грамота  или  известия
будут заключать в себе другие подозрительные  признаки;  легко  заметить
известие, носящее на себе следы народной фантазии, и занесенное  просто-
душным составителем летописи в ряд событий достоверных: за это, впрочем,
историк должен быть только благодарен составителю сборника, а  не  упре-
кать его самого в выдумке; никто не обязывает верить догадке  старинного
грамотея, который старается объяснить название  известных  местностей  и
для этого придумывает ряд небывалых лиц и событий.  Но  никто  не  имеет
права сказать, чтобы составитель позднейшего летописного сборника  выду-
мал событие, случившееся за много веков назад, событие, не имеющее ни  с
чем связи, событие, ничего не объясняющее, например, что в XI веке в та-
ком-то году приходили печенеги на Русскую землю, что Аскольд и Дир ходи-
ли на болгар, что в таком-то году крестился хан печенежский, что  в  та-
ком-то году поймали разбойника; подозрительность  относительно  подобных
известий будет служить не в пользу критика. Но освобождение от  предрас-
судка относительно известий позднейших списков, которых нет  в  древней-
ших, значительно изменяет взгляд наш на летопись. Рассматривая начальную
нашу летопись, как по древним спискам, так и позднейшим,  более  полным,
мы прежде всего должны различать известия киевские и  новгородские,  ибо
единовременно с начальною южною, или киевскою, летописью мы должны поло-
жить и начальную северную,  новгородскую;  известия  обеих  соединены  в
позднейших списках, каковы так называемый Софийский, Никоновский и  дру-
гие.
   Так, например, Киевская начальная летопись не знает, какую брали дань
варяги с северных племен; составитель Софийского списка,  пользовавшийся
начальною Новгородскою летописью, знает: "от  мужа  по  беле  веверице".
Счет годов в Никоновском списке, оканчивающийся Владимиром  Ярославичем,
обличает новгородское составление; известие о Вадиме  также.  Южный  на-
чальный летописец не знает, где были посажены двое сыновей  Владимировых
- Станислав и Судислав; Новгородский знает: Станислав в  Смоленске,  Су-
дислав в Пскове. Под 991 годом явственна вставка новгородского  предания
о Перуне: "Крестився Володимер и взя у Фотия патриарха  у  царьградскаго
перваго митрополита Киеву Леона, а Новугороду архиепискупа Якима  Корсу-
нянина... и прииде к Новугороду архиепискуп Яким, и  требище  разори,  и
Перуна посече и повеле въврещи в Волхов, и повязавше ужи, влечахуть и по
калу, биюще жезлием и пихающе, и в то время вшел бе в Перуна бес, и нача
кричати: о горе, ох мне! достахся немилостивым сим рукам; и вринуша  его
в Волхов. Он же пловя сквозе великий мост, верже палицю свою и рече:  на
сем мя поминают новгородские дети, ею же  и  ныне  безумнии  убивающеся,
утеху творят бесом. И заповеда никому же  нигде  же  переняти  его:  иде
Пидьблянин рано на реку, хотя горнеци везти в город, оли Перун приплы  к
берви, и отрину и шестом: ты, рече, Перунище, до сыта ел и пил, а нынича
поплови прочь; плы из света некощное". Под 1034 годом в Софийском и  Ни-
коновском списке встречаем  явственно  новгородское  известие:  "Великий
князь Ярослав иде в Новгород и посади сына своего Володимера в Новегоро-
де и епископа Жиряту; и людям написа грамоту, рек: "По сей грамоте дади-
те дань". Бяше же хромоног, но умом свершен и храбор на рати, и  христи-
ан, чтяше сам книги". Известие о походе Улеба на Железные Ворота, встре-
чающееся в позднейших списках, есть известие чисто новгородское, и пото-
му его нет в Киевской летописи, равно как известие об епископе Луке  Жи-
дяте и проч. Когда написана первоначальная Новгородская  летопись  -  на
это есть указание: в Софийском списке и в некоторых  списках  собственно
Новгородской летописи под 1030 г. встречаем следующее известие: "Того же
лета преставися архиепискуп ноугородскый Аким: бяше ученик его Ефрем, же
ны учааше". На основании этого известия мы имеем  полное  право  отнести
составление Новгородской начальной летописи к  XI  веку.  Таким  образом
объясняется часть дополнений, внесенных в  начальную  Киевскую  летопись
составителями поздних