олее чем когда-либо остерегаться  решительных  действий;  родовое  предание
внушало действовать не вдруг, но мало-помалу, пользуясь  удобными  случаями.
Вот почему и в переговорах с  послом  Альбрехтовым  Василий  не  хотел  дать
обязательства не мириться с Сигизмундом до отнятия у него  всех  прусских  и
русских городов; вот почему Василий принял и посредничество императора.  Для
окончательного улажения дела в апреле  1517  года  приехал  в  Москву  посол
императорский, Сигизмунд Герберштейн. "Всей вселенной  известно,  -  говорил
посол, - что  много  лет  христианские  правители  междоусобными  бранями  и
раздорами себя озлобляли и много христианской крови проливали, а никакой  от
того  христианству  пользы  не  произошло,  потому  что  неверные  и   враги
христианского имени, т. е. турки и татары, от того смелее  и  выгоднее  дела
свои делать могли, много людей  в  плен  побрали,  много  царств  и  городов
завоевали;  все  это  произошло   единственно   от   несогласия   правителей
христианских. Правители христианские должны  всегда  держать  в  мысли,  что
правление вручено им от бога для умножения веры и  чести  его,  для  обороны
общих людей, овец христовых. Римский цезарь Максимилиан изначала это  держит
в мысли, многие войны вел он не из властолюбия, но  для  утверждения  общего
мира в христианстве. И бог его благословил: наивысший  римский  архиерей  со
всею Итальянскою землею теперь с ним в дружбе; внук его Карл, сын  Филиппов,
спокойно правит испанскими королевствами,  которых  числом  двадцать  шесть;
король португальский - родня  ему;  король  английский  и  ирландский  давно
приятель; король датский, шведский и норвежский  женат  на  его  внуке,  сам
телом своим и королевствами своими теперь  в  руках  цесарского  величества;
король польский во всех несогласиях своих положился  на  него  же;  о  твоей
наиясности нечего много  говорить;  сам  знаешь,  что  между  вами  братская
любовь; наконец, даже король французский  и  Венеция,  которые  всегда  свое
особное дело предпочитали общему христианскому, - и те теперь мир заключили.
Обозрит ныне человек вселенную, от востока до запада, от юга до севера и  не
найдет ни одного правителя христианского, который  бы  не  был  с  цесарским
величеством  в  родстве,  братстве  пли  мирном  докончании,  и  нет   нигде
несогласия, только идет война между твоею наиясностью и Сигизмундом, королем
польским; если эта война  будет  прекращена,  то  его  цесарское  величество
достигнет вполне своей цели.  За  этим-то  император  и  послал  меня  сюда,
напомнить вашей наиясности, что мир  будет  прежде  всего  служить  к  чести
вседержителя бога и его непорочной матери,  к  пользам  всего  христианства;
напомнить, сколько выгод земля и люди твои получат от мира, сколько  зла  от
войны, напомнить, как сомнительны бранные случаи. Будучи в Вильне  у  короля
польского, видел я там турецкого посла,  который  объявил,  что  султан  его
победил  султана  египетского,  Дамаск,  Иерусалим  и  все  его  государства
завоевал; если турки и без того были уже так сильны, то чего не задумают они
теперь, после таких завоеваний?"
     Великий князь велел боярам своим отвечать Герберштейну: "Брату  нашему,
цесарю римскому, известно, что война между нами и Сигизмундом началась не  с
нашей стороны, а с королевской; а мы всегда просим бога,  чтоб  христианство
пребывало в тишине. И прежде брат наш, цесарь римский, писал к нам, чтоб  мы
с королем помирились, и мы отвечали: захочет наш недруг, Сигизмунд-король, с
нами мира, и он бы прислал к нам своих послов, как  прежде  присылал;  когда
его   послы   приедут,   то   мы   для   брата   нашего,   Максимилиана,   с
Сигизмундом-королем миру хотим, как будет пригоже". Герберштейн  объявил  на
это, что прежде  император  предлагал  великому  князю  отправить  послов  к
датскому королю, куда съедутся также  послы  императорские  и  польские  для
мирных переговоров, но что великий князь на  это  не  согласился;  отправляя
его, Герберштейна, император дал ему наказ уговорить обе враждующие  стороны
к  посольскому  съезду  на  границах,  но  он  своими  глазами  видел,   что
пограничные города выжжены и разорены, съезду быть негде,  и  потому  просит
великого князя отправить послов в Ригу. Великий  князь  велел  отвечать:  "И
прежде мы брату своему приказывали не один  раз,  что  нам  послов  своих  к
датскому королю и никуда не посылать, а захочет  Сигизмунд-король  мира,  то
пусть шлет своих послов к нам в Москву. Рассуди ты  сам:  хорошо  ли  король
делает, что не хочет  прислать  послов  в  Москву  и  таким  образом  вводит
новизны, а старины не помнит, как  прежде  бывало?"  Герберштейн  настаивал,
чтоб послы съехались на границе, но понапрасну. Тогда он  просил  позволения
отправить своего племянника к королю, с тем чтоб тот прислал послов своих  в
Москву. Племянник был отправлен и возвратился с ответом,  что  король  готов
мириться, но не хочет признавать обычая, по которому  послы  всегда  обязаны
были бы ездить в Москву для мирных переговоров. Сообщая этот  ответ  боярам,
словоохотливый Герберштейн опять говорил длинную речь о том, что  людям  как
существам разумным должно жить в добром согласии друг с другом;  превозносил
умеренность Филиппа Македонского, даровавшего  мир  афинянам  после  победы,
ставил его гораздо выше сына Александра, завоевателя ненасытного; прославлял
своего государя Максимилиана  за  умеренность  и  великодушие,  за  то,  что
возвратил Верону венецианам; указывал на Ксеркса, побежденного  Фемистоклом,
на Пирра, в один час  лишенного  плодов  всех  своих  побед.  Вся  эта  речь
клонилась к тому, чтоб убедить великого  князя  отправить  послов  своих  на
границу; но оратор получил прежний ответ: "Нам своих  послов  на  границы  и
никуда в другое место посылать непригоже; а захочет Сигизмунд-король мира, и
он бы послал к нам своих послов; а прежних нам своих обычаев не рушить,  как
повелось от прародителей наших, как было при отце нашем и при нас;  что  нам
бог дал, мы того не хотим умалять, а с божиею волею хотим  повышать  сколько
нам милосердный бог поможет. И нам своих послов на границы и никуда посылать
непригоже. А что польский король собрался с своим войском и стоит  наготове,
то и мы против своего недруга стоим наготове и дело свое с ним хотим делать,
сколько нам бог поможет".
     После долгих бесполезных переговоров Герберштейн объявил, что,  как  он
понимает ответ королевский, Сигизмунд не отказывается отправить своих послов
в Москву, но только не хочет признать прав московского государя на  это;  он
объявил также, что хочет вторично отправить племянника  своего  к  королю  с
требованием отправления послов в  Москву  и  написать  красную  ложь,  будто
Максимилиан прислал  трех  гонцов  и  наказал  непременно  привести  дело  к
окончанию. Герберштейн чувствовал неловкость своего положения: государь  его
заключил  с  государем  московским  союз  против  польского  короля,  клялся
действовать заодно против общего недруга, а  теперь  вместо  военной  помощи
предлагает только свое посредничество  к  миру.  Чтоб  оправдать  как-нибудь
Максимилиана, Герберштейн объявил боярам, будто прежний посол императорский,
Сницен-Памер,  переступил  свой  наказ,  поспешивши  заключить  союз   между
императором и  великим  князем  на  короля,  что  так  поступать  неприлично
христианским правителям, которые должны прежде  начала  войны  испытать  все
мирные пути к соглашению, что Максимилиан поклялся выполнять статьи договора
только из  братской  любви  к  великому  князю,  прежде  засвидетельствовав,
однако, что не хочет преступать  обычая  христианского,  тем  более  что  он
занимает  первое  место  между  государями  христианскими.  Но  если  король
польский не согласится на мир, то император готов начать с ним войну  заодно
с великим князем. Если  угодно  будет  вашему  наияснейшему  царю,  заключил
Герберштейн, то я назначу польскому королю срок, когда  он  должен  прислать
своих послов; если не пришлет, то мне здесь нечего больше  делать,  ибо  это
будет знаком, что миру не быть. Бояре отвечали, что Сницен-Памер  уговорился
и все дело сделал так, как обыкновенно послы между государями  дело  делают,
по приказу государей своих; заключенный таким образом договор великий  князь
исполнял  и  хочет  всегда  исполнять;  если  до  сих  пор  Максимилиан   на
Сигизмунда-короля войною еще не поднялся, а подвинул  его  миром  на  доброе
согласие, то это в  великом  князе  не  произвело  никакого  сомнения;  если
Максимилиан хочет быть на всех недругов  заодно  с  великим  князем,  то  он
делает хорошо, что свою клятву и  договор  помнит.  Великий  князь  с  своей
стороны для просьбы императорской  с  Сигизмундом-королем  мира  хочет,  как
будет пригоже. Если Сигизмунд помирится, то пусть Максимилиан будет на  всех
прочих недругов с великим князем заодно; если же не помирится, то пусть,  по
договору,  объявит  и  королю  войну.  После  этого  объяснения  Герберштейн
отправил к королю опасные грамоты на его послов.
     Послы явились в сентябре 1517 года -  маршалки  Ян  Щит  и  Богуш;  но,
промедливши  три  года  после  Оршинского  дела,  Сигизмунд  вздумал  начать
наступательные неприятельские действия против Москвы в то самое время, когда
отправил туда послов за миром.  Остановившись  в  Полоцке,  король  отправил
гетмана  князя  Константина  Острожского  с  большим  войском  к  псковскому
пригороду Опочке; но сильный приступ был отбит  наместником  великокняжеским
Васильем Михайловичем Салтыковым-Морозовым с большим уроном для  осаждающих;
несмотря на это, Острожский все держался под Опочкою, от 6 октября до 18-го,
разославши отряды под другие пригородки псковские - Воронач, Велье, Красный.
Но московские войска с разных сторон  спешили  к  Опочке  и  в  трех  местах
одержали верх над  неприятелем,  а  воевода  Иван  Ляцкий  поразил  наголову
литовский отряд, шедший к Острожскому, отнял у него пушки и  пищали.  Гетман
принужден был снять осаду Опочки и выйти из московских владений.
     Когда в одно время узнали в Москве и о приближении послов королевских и
о вторжении Острожского, то великий князь не велел послам въезжать в Москву,
но ждать в Дорогомилове, послав сказать  Герберштейну:  "Сигизмунд-король  к
нам послов своих отправил. Но как прежде умышлял неправые дела, так и теперь
умыслил неправое же дело; к нам отправил  своих  послов,  а  воеводу  своего
большого, Константина Острожского, послал  на  наши  украйны.  Воеводы  наши
против неприятельских людей пошли и  хотят  с  ними  дело  делать,  и,  пока
воеводы наши с неприятелем не переведаются, до тех пор Сигизмундовым  послам
у нас быть непригоже; но так как мы дали опасную грамоту на послов, то велим
честь  им  оказывать  и  корм  давать,  бесчестья  им  никакого  не  будет".
Герберштейн был сильно недоволен этим решением, долго хлопотал,  чтоб  послы
были  допущены  немедленно  к  переговорам,  наконец  18   октября   объявил
письменно, что долее конца этого месяца ждать не станет, выедет  из  Москвы;
ему отвечали прежнее, что, пока воеводы великокняжеские  не  переведаются  с
королевскими, до тех пор литовским послам у государя быть  непригоже.  Но  в
тот самый день, когда Герберштейн  послал  последнюю  записку,  18  октября,
Острожский ушел от Опочки, и великий князь, получивши об этом известие 25-го
числа, послал  сказать  Герберштейну:  "Наши  воеводы  с  литовскими  людьми
переведались, как то милосердному богу  было  угодно,  праведный  владыка  и
нелицемерный судья судил праведно, и мы литовским послам  назначали  у  себя
быть 29 октября, а ты хочешь или не хочешь быть у нас с ними вместе - это  в
твоей воле".
     29 октября послы были приняты великим князем; Герберштейн объявил,  что
хочет усердно быть у дела, и 1 ноября переговоры начались.  Мы  видели,  что
уже Иоанн III объявил Киев и все русские города своею отчиною; теперь  бояре
сына его  начинают  переговоры  требованием  от  Сигизмунда  прародительской
отчины их государя - Киева, Полоцка,  Витебска  и  других  городов,  которые
король держит за собою  неправдою;  с  этих  пор  это  требование  сделалось
обычным, сделалось необходимою формою при всех переговорах с  Литвою;  форма
эта имеет важное историческое значение: она показывает характер борьбы между
двумя государями, из которых  один  назывался  великим  князем  литовским  и
русским,  а  другой  -  великим  князем  всея  Руси;  чем  бы  ни  кончились
переговоры, на каких бы условиях на этот  раз  ни  заключены  были  мир  или
перемирие, в Москве считали необходимым всякий раз наперед предъявить  права
великого князя или царя,  потомка  св.  Владимира,  на  все  русские  земли,
принадлежавшие последнему, опасаясь умолчанием об  этих  правах  дать  повод
думать, что московский государь позабыл о них, отказывается от них;  в  этом
обычае,  введенном  государями  московскими,  ясно  виден   также   характер
последних: раз назначивши себе какую-нибудь цель, никогда не упускать ее  из
виду, постоянно  напоминать  о  ней  себе  и  другим,  видна  необыкновенная
верность преданию отцовскому и дедовскому, верность, которая преимущественно
помогла  Московскому  государству  достигнуть   своей   цели   -   сделаться
Всероссийскою  империей:  что  раз  усвоил  себе  отец,  от  того   сын   не
отказывался;  при  Иоанне  литовские  послы  вели  переговоры  в  Москве,  и
Герберштейн напрасно старается склонить Василия к  тому,  чтоб  он  отправил
своих послов на границы.
     Кроме означенных городов московские бояре требовали:  наказания  панам,
поступившим непочтительно с великою княгинею Еленою, уступки всех городов  и
волостей, которыми владела Елена в Литве, уступки  ее  движимого  имущества,
казны.  Литовские  послы  с  своей  стороны  потребовали  сначала   половины
Новгорода Великого, Твери,  Вязьмы,  Дорогобужа,  Путивля  и  всей  северной
страны. После этих объявлений Герберштейн был позван один во дворец, и бояре
сказали ему: "Сницен-Памер заключил  договор,  чтоб  императору  и  великому
князю быть заодно на короля Сигизмунда  и  великому  князю  доставать  своей
отчины, русских городов: Киева, Полоцка, Витебска  и  других,  а  императору
доставать прусских городов. Так ты размысли, хорошо ли это королевские послы
говорят, будто великий князь держит за собою королевские  города,  а  король
будто за собой государевой отчины не держит?" Герберштейн мог отделаться  от
этого трудного для него вопроса только тем  средством,  которое  он  заранее
поспешил выставить; он опять объявил  боярам,  что  Сницен-Памер  переступил
наказ императорский: ему было  приказано  только  говорить  о  союзе,  а  не
заключать его; но что если уже союз заключен, то император  будет  исполнять
его условия. О своем посредничестве Герберштейн сказал: "Делал бы я,  да  не
умею: среднего пути не знаю; вы говорите высоко, и королевские  послы  также
высоко говорят, а  среднего  пути  не  знаю.  Если  бы  я  знал,  что  между
государями дело сделается, то я  бы  здесь  еще  пожил;  а  не  будет  между
государями доброго  дела,  то  государь  отпустил  бы  меня  прочь  к  моему
государю".
     Литовские послы дали  знать  Герберштейну,  что  они  говорили  высоко,
приноравливаясь  к  требованиям  боярским:  если  бояре  отстанут  от  своих
требований, то и они ограничатся настоящими условиями, на которых им  велено
заключить мир. Когда вследствие этого объявления начались опять  переговоры,
то литовские послы сказали, что король их полагается во всем на  императора;
тогда Герберштейн должен был принять роль посредника и  начал  ходить  между
боярами и послами, сообщая  взаимные  требования  их.  Послы  объявили,  что
король хочет мира на тех условиях, на каких был заключен мир  между  Иоанном
III и королем Александром. Бояре отвечали, что после этого  было  уже  новое
перемирие между Иоанном и Александром и мир между Василием и Сигизмундом  на
новых условиях; они исчислили все неправды литовского  правительства:  когда
Ахмат приходил к Угре, то проводниками у него были королевские люди -  Савва
Карпов и другие; Александр навел на Москву хана Ших-Ахмата, в проводниках  у
которого был дворянин литовский Халецкий; Сигизмунд  навел  Магмет-Гирея,  у
которого проводником был королевский дворянин  Якуб  Ивашенцов;  после  мира
Сигизмунд опять навел крымцев, обещавшись  давать  им  ежегодную  подать  по
30000 золотых; подробно изложили дело об Елене, как знали о  нем  в  Москве;
после отсылки Елены в Бирштаны паны - воевода виленский, Николай  Радзивилл,
Григорий Остиков, Клочко, тиун виленский Бутрим и казначей земский  Аврам  -
умыслили над королевою такое дело,  каких  в  христианских  государствах  не
бывает, послали к ней королевского человека, волынца Гитовта, потом  вызвали
его к себе в Вильну, дали ему зелье и отпустили опять к королеве,  написавши
ее слугам - Димитрию Феодорову и ключнику Димитрию Иванову, чтоб  верили  во
всем Гитовту и дело панское делали бы так, как он их научит. И вот эти  трое
злодеев - Гитовт, Димитрий Феодоров и Димитрий  Иванов,  приготовивши  лихое
зелье, дали королеве испить в меду, и в тот же день ее не стало. С вестью об
этом поскакал в Вильну к панам Димитрий Иванов и получил в награду имение.
     После  долгих  переговоров  дело  остановилось  на   Смоленске:   послы
требовали его возвращения, бояре никак на это  не  соглашались.  Герберштейн
принял сторону послов и в длинной витиеватой записке убеждал великого  князя
уступить королю Смоленск, опять толковал о  великодушии  Пирра,  отославшего
римлянам их пленных, и Максимилиана, возвратившего венецианам Верону; но при
этом оказались и  следствия  продолжительного  пребывания  Герберштейнова  в
Москве, где он изучал не только современное состояние государства но  и  его
историю что видно из знаменитых его  Комментарий;  к  Пирру  и  Максимилиану
Герберштейн прибавил  Иоанна  III,  который,  завоевавши  Казань,  отдал  ее
туземным ханам. "Если уступишь Смоленск королю, - писал Герберштейн Василию,
- то  превзойдешь  щедростию  и  честию  родителя  своего,  который  татарам
неверным царство Казанское  отдал,  ибо  щедрость  окажешь  не  неверным,  а
христианам, не королю, недругу твоему, но всему христианству; всякий человек
будет тебя провозглашать прибавителем делу христианскому,  и  щедрость  твоя
обнаружит ту любовь, которую питаешь к цесарскому величеству". Василий велел
отвечать ему: "Говорил ты, что брат наш Максимилиан Верону город  венецианам
отдал: брат наш сам знает, каким обычаем он венецианам Верону  отдал,  а  мы
того в обычае не имеем и  вперед  иметь  не  хотим,  чтоб  нам  свои  отчины
отдавать". Переговоры прекратились, послы литовские  и  Герберштейн  уехали;
последний обещал уговорить Сигизмунда к перемирию на год, на два или на три,
в продолжение которых император опять через своих послов будет  стараться  о
вечном мире  между  Москвою  и  Литвою;  на  отпуске  Герберштейн  от  имени
Максимилианова  ходатайствовал  об  освобождении  князя  Михаила  Глинского,
которого император воспитал при своем дворе и который служил  верную  службу
родственнику его, Альберту, курфюрсту саксонскому; Герберштейн  представлял,
что если Глинский виноват, то уже довольно наказан заключением  и  что  если
великий  князь  согласится  отпустить  его  к  императору  на   службу,   то
Максимилиан свяжет его тяжелою клятвою не замышлять  ничего  против  Москвы.
Великий князь велел отвечать: "Глинский по своим делам  заслуживал  великого
наказания, и мы велели уже его казнить; но он, вспомнивши, что отец  и  мать
его были греческого закона, а он, учась в Италии,  по  молодости  отстал  от
греческого закона и пристал к римскому,  бил  челом  митрополиту,  чтоб  ему
опять быть в греческом  законе.  Митрополит  взял  его  у  нас  от  казни  и
допытывается, не поневоле ли он приступает к нашей  вере,  уговаривает  его,
чтоб подумал хорошенько. Ни в чем другом