товары  привозит".  Боус  говорил,  что  английские  купцы
государю служат больше других; бояре отвечали на это, что  английские  гости
начали воровать с недругами государевыми -  шведским  и  датским,  ссылались
грамотами, также посылают в свою землю грамоты укорительные  про  московских
людей и про государство, будто московские люди ничего хорошего  не  знают  и
потому, чтоб присылали из Англии товар худой и гнилой: московские люди толку
не знают! Сукна англичане вывозят рядовые, которые старых гораздо хуже. Боус
отвечал: "Я в сукнах толку не знаю; прежний гость Томас был точно вор; а что
вы говорили, что вместе со шведами пойманы были и англичане,  то  английским
воинским людям везде  вольно  наниматься".  Приступили  к  другим  условиям:
потерявши прибалтийские области, царь хотел, чтоб иностранные послы ездили к
нему чрез Англию, Северный океан и Белое  море;  Елисавета  соглашалась,  но
требовала, чтоб не проезжали в Россию  через  Англию  папские  послы,  послы
государей католических и тех, которые с нею не в докончании,  Иоанн  уступал
относительно папских послов, но не хотел уступить относительно всех  других;
бояре говорили: "Вера дружбе не помеха: вот ваша государыня и не одной  веры
с нашим государем, а государь наш хочет быть с нею в любви и  братстве  мимо
всех государей".
     Наконец дело  дошло  до  сватовства;  на  вопрос  Иоанна,  согласна  ли
Елисавета выдать за него племянницу, Боус отвечал:  "Племянница  королевнина
княжна Марья, по грехам, больна; болезнь в ней великая, да думаю, что  и  от
своей веры она не откажется: вера ведь одна - христианская". Иоанн сказал на
это: "Вижу что ты приехал не дело делать а отказывать; мы больше с тобою  от
этом деле и  говорить  не  станем;  дело  это  началось  от  задора  доктора
Роберта". Посол испугался неудовольствия Иоаннова,  которое  могло  помешать
главному для  англичан  делу,  и  потому  начал  говорить:  "Эта  племянница
королевне всех племянниц дальше в родстве да и некрасива а есть у  королевны
девиц с десять ближе ее в родстве". Царь спросил: "Кто же это  такие?"  Боус
отвечал: "Мне об этом наказа нет, а без наказа я не могу объявить их имена".
"Что же тебе наказано? -  говорил  царь.  -  Заключить  договор,  как  хочет
Елисавета королевна, нам нельзя". Посла отпустили;  он  велел  сказать  чрез
Якоби что хочет говорить с царем наедине; Иоанн велел позвать его к  себе  и
спросил, что он хочет сказать. Посол отвечал: "За мною приказа никакого нет;
о чем ты, государь спросишь то королевна велела мне слушать да  те  речи  ей
сказать". Царь сказал ему на это: "Ты наши государские обычаи  мало  знаешь:
так говорить может посол только с боярами, бояре с послами  и  спорят,  кому
наперед говорить, а ты ведь не с боярами говоришь; нам с тобою  не  спорить,
кому наперед говорить? Вот если бы ваша государыня к нам приехала, то она бы
могла так говорить. Ты много говоришь,  а  к  делу  ничего  не  приговоришь.
Говоришь одно, что тебе не наказано, а нам вчера объявил доктор  Роберт  что
ты хотел с нами говорить наедине: так говори, что ты хотел  сказать!"  Боус:
"Я доктору этого не говорил; а у которых государей я бывал в послах  прежде,
- у французского и у других государей, и я с ними  говорил  о  всяких  делах
наедине". Иоанн: "Что с тобою сестра наша наказала про сватовство, то  ты  и
говори, а нам не образец французское государство; у нас не водится, чтоб нам
самим с послами говорить". Боус: "Я слышал, что  государыня  наша  Елисавета
королевна мимо всех государей хочет любовь держать к тебе;  а  я  тебе  хочу
служить и службу свою являть". Иоанн: "Ты скажи  именно,  кто  племянницы  у
королевы, девицы, и я отправлю своего посла их посмотреть и портреты снять".
Боус: "Я тебе в этом службу свою покажу и портреты сам посмотрю, чтоб  прямо
их написали".
     Не добившись ничего сам от посла, Иоанн велел боярам продолжать  с  ним
переговоры; когда бояре спросили его опять, кто именно девицы,  родственницы
Елисаветы, то посол, которому сильно наскучил этот вопрос, отвечал:  "Я  про
девиц пред государем не говорил  ничего";  когда  же  бояре  уличили  его  в
запирательстве, то он сказал: "Я говорил о девицах, только со мною  об  этом
приказу нет; государю я  служить  рад,  только  еще  моей  службе  время  не
пришло". И бояре  должны  были  прекратить  разговоры  о  сватовстве;  стали
говорить о другом, чтоб Елисавета велела пропустить  чрез  Английскую  землю
царского гонца, отправляющегося к французскому королю Генриху. Боус  отвечал
на это: "Половина Французской земли от своего короля отложилась и била челом
нашей государыне, которая и дала ей помощь;  я  гонца  государева  повезу  и
думаю, что государыня наша его пропустит". После  этого  царь  позвал  опять
Боуса и спросил решительно, какой же дан ему наказ. Боус отвечал, что ничего
не наказано. Тогда Иоанн сказал ему: "Неученый ты человек! Как к нам пришел,
то посольского дела ничего не делал. Нам  главные  недруги  -  литовский  да
шведский, а ты нам решительно не  отвечаешь,  станет  ли  королевна  с  нами
вместе на этих  недругов.  Говоришь  одно,  что  она  прежде  хочет  с  ними
обсылаться, объявлять им об этом,  по  ведь  это  значит  им  на  нас  весть
подавать! И поэтому по первому  нам  с  королевною  быть  в  дружбе  нельзя.
Говорил ты о морских пристанищах,  чтоб  к  ним  приезжали  одни  английские
гости. Но такую великую тягость как нам на свою землю наложить? Давать  дань
не было бы так убыточно. Вот и по другому нам с  королевною  быть  в  дружбе
нельзя, а ведь нам у нее мира не выкупать стать. Говорил  ты  о  сватовстве:
одну девицу исхулил, о другой ничего не сказал; но безымянно кто сватается?"
Вместо ответа посол начал жаловаться на дьяка Щелкалова, что корм  ему  дает
дурной: вместо кур и баранов дает ветчину, а он к такой пище не привык. Царь
велел исследовать дело - дьяка  Щелкалова  удалили  от  сношений  с  послом;
кормовщиков посадили в тюрьму. Царь послал также боярина  Богдана  Бельского
объясниться с Боусом, почему он назвал его неученым,  смягчить  впечатление,
которое должно было произвести на посла  это  слово;  Боус  в  свою  очередь
оправдывался, что ничем не заслужил гнева царского: говорил  он  только  то,
что ему приказано; о девице сказал он так, как она на самом деле;  о  других
девицах сказал, как ему приказала королевна говорить;  в  условиях  договора
волен бог да государь; если государь хочет  с  королевною  любви  и  кровной
связи, то пусть отправляет еще послов в Англию. После этого  разговора  царь
опять позвал к себе Боуса и объявил, что не может  согласиться  на  прошенье
королевны об исключительной  торговле,  что  он  даст  англичанам  известные
пристанища, но на Печору и на Обь пускать их не может: это  страны  дальние,
пристанищ морских там нет; водятся там соболи да  кречеты,  и  только  такие
дорогие товары пойдут в Английскую землю, то нашему государству как без того
быть? Боус отвечал: "В том волен бог да ты, государь, а королевне будет  это
нелюбо; что же говоришь про соболей, то соболи в наше государство нейдут, да
и не носит их никто". Иоанн продолжал: "Моя просьба в  том,  чтоб  королевна
стояла заодно со мною на  литовского,  шведского  и  датского;  литовский  и
шведский - мои главные недруги, а с датским можно и помириться: тот  мне  не
самый недруг". Боус отвечал: "Если дашь английским гостям  прежнюю  грамоту,
то королевна будет с тобою заодно на литовского и шведского; отправь  к  ней
за этим послов, которые вместе и девиц посмотрят". Иоанн  велел  спросить  у
посла: "Если государь все  морские  пристанища  уступит  англичанам,  то  он
напишет  ли  в  договорной  грамоте,  что  королевне  быть  с  государем  на
литовского и шведского заодно?" Боус отказался за неимением  наказа,  причем
сказал: "Государь хочет, чтоб королевна была с  ним  заодно  на  литовского,
чтоб Ливонию взять; но королевна набожна: она не взяла  ни  Нидерландов,  ни
Франции, которые ей отдавались;  Ливония  исстари  ли  вотчина  государева?"
Иоанн оскорбился этим сомнением в справедливости его требований  и  отвечал,
что он сестру свою, Елисавету королевну, не в судьи  просит  между  собою  и
литовским королем; хочет он того, чтоб она была с  ним  заодно  против  тех,
которые его вотчину, Ливонскую землю, извоевали.
     На этом прекратились переговоры с английским послом; из них  мы  видим,
что Иоанн готов уступить англичанам право исключительной торговли,  что,  по
его собственным  словам,  было  тяжелее  дани,  лишь  бы  только  приобрести
деятельный союз европейского  государства  против  главных  своих  недругов,
отнявших у него Ливонию. Понятно, что он искал союза и с  Австрийским  домом
против Батория, но и в этом искании  он  не  имел  никакого  успеха.  Сын  и
наследник Максимилиана II, Рудольф  II,  прислал  известить  царя  о  смерти
отцовской, изъявляя надежду, что Иоанн не убавит к нему и двору Австрийскому
того верного, доброго, прямого, родственного расположения, какое оказывал  к
Максимилиану; но тут же обращался с просьбою,  чтоб  царь  не  велел  бедных
ливонцев войною обижать. Царь отправил  к  Рудольфу  посланника  Квашнина  с
объявлением, что хочет быть с ним в таком же братстве и любви, как и с отцом
его, и стоять на всех недругов заодно. Рудольф отвечал: "Надеемся, что мы  с
вами будем в любви; а до приезда наших послов  вы  бы  на  убогую  Ливонскую
землю меча и огня не посылали". Когда война с  Баторием  приняла  невыгодный
оборот царь весною 1580 года отправил к Рудольфу с гонцом грамоту, в которой
писал: "Послы твои, брата нашего дражайшего и любезнейшего,  к  нам  до  сих
пор, неизвестно почему, не бывали. Ты бы к нам отписал, для чего послы  твои
позамешкались, и послов своих к нам отправил бы не мешкая  и  договор  бы  с
нами утвердить велел, чтоб стоять нам на всякого недруга заодно". Гонцу  был
дан наказ: "Если спросят, как теперь царь с литовским королем, отвечать: как
я поехал от своего государя, гонец литовский был у него и отпущен в Литву, а
государя нашего гонец к королю Стефану поехал; дел  больших  я  не  знаю,  я
паробок у государя своего молодой, большие  дела  между  государей  как  мне
знать можно? А если спросят про Полоцк, каким  образом  король  литовский  у
государя вашего Полоцк взял, то отвечать: были у государя послы литовские  и
перемирье заключили на три года, и государь наш,  на  то  оплошась,  больших
прибылых людей в Полоцке не держал; если крестное целование не крепость,  то
чему верить? Король к Полоцку пришел нечаянно, через крестное целование,  да
и взял; но кто через правду и крестное целование что сделает,  когда  крепко
бывает?" В августе того же года, когда Баторий подошел к Лукам, царь  послал
нового гонца к императору и в  грамоте  писал:  "Послы  твои,  брата  нашего
дражайшего и любезнейшего, к нам до сих пор, неизвестно, по  какому  случаю,
не бывали.  А  Стефан  Баторий,  воевода  седмиградский,  теперь  на  Короне
Польской и на Великом княжестве  Литовском  укрепился  по  присылке  султана
турецкого и, сложась с ним и с  другими  мусульманскими  государями  вместе,
кровь  христианскую  разливает  и  вперед  разливать  хочет.  А  стоят   все
мусульманские государи и посаженник турецкого султана Стефан Баторий на наше
государство и на нас за то, что мы с твоим отцом  и  с  тобою  пересылались,
желали всем христианским государям прибытка, хотели, чтоб, кроме вас,  никто
в Польше и Литве государем не был.  И  ты  бы,  брат  наш,  нам  против  них
способствовал и братскую любовь с нами утвердил; а к Стефану королю  отписал
бы о таком его безмерстве, и о разлитии крови христианской, и  о  складке  с
султаном турецким, чтоб Стефан-король таких дел вперед не  делал.  Писали  к
нам из Любека бурмистры и ратманы, что ты не велел в наше государство возить
на кораблях товары разные: медь, свинец и олово; не желая  ли  нас  с  тобою
поссорить, распускают такие слухи? Ибо я  никак  не  думаю,  чтоб  ты  такой
приказ дал". Рудольф отвечал с первым гонцом: "До сих пор  мы  все  прилежно
помышляли, как бы отправить к вам послов для  убогих  лифляндцев,  но  люди,
которые были для этого посольства назначены, одни померли, а другие  больны.
А Ливонская земля принадлежит Священной Римской империи;  в  нынешнем  вашем
письме  о  ней  ни  слова  не  сказано".  Императорские  придворные  утешали
московского гонца тем, что Баторию скоро нечего будет платить своим  наемным
войскам. С другим гонцом Рудольф отвечал: "Послы не  отправлены  потому  что
еще  не  было  совещания  с  имперскими  чинами  насчет   Ливонии,   которая
принадлежит империи; царь покажет свою дружбу к  имперским  чинам,  если  не
будет  вступаться  в  остальные  ливонские  города;  возить   в   Московское
государство медь, свинец и олово он, Рудольф, не запрещал, а запрещен  вывоз
из империи оружия и всего относящегося к ратному  делу  еще  при  императоре
Карле V, и потом это запрещение подтверждено при императоре Максимилиане II:
и ваша бы любовь себе то поразумели, меня в этом любительно  очистили  и  на
меня не сердились". По окончании войны с Баторием царь вместе  с  Поссевином
отправил одного посланника, Якова Молвянинова, и к папе, и к  императору;  в
грамоте к последнему изъявлял готовность  приступить  к  союзу  христианских
государей против мусульманских, для чего император  и  все  союзники  должны
отправить послов в Москву; и так как дело идет  о  союзе  всех  христианских
государей,  то  император  должен  отменить  запрещение  вывозить  оружие  в
Московское государство.
     Мы видели, что Иоанн в разговоре с английским послом назвал и  датского
короля Фридриха своим недругом. В 1578 году последний прислал в Москву Якова
Ульфельда решить дело об Эстонии, на часть которой  Дания  предъявляла  свои
права. Но царь не  хотел  признать  этих  прав,  и  Ульфельд  принужден  был
заключить пятнадцатилетнее перемирие на следующих условиях:  король  признал
права Иоанна на всю Ливонию и Курляндию, за  что  царь  уступал  ему  остров
Эзель; король обязался не помогать Польше и Швеции в войне их  с  Московским
государством; обязался не задерживать немецких художников, которые поедут  в
Москву чрез его владения. Фридрих не был доволен этим  договором,  осердился
на Ульфельда и начал обнаруживать вражду свою к  Москве  тем,  что  требовал
пошлин с  английских  купцов  на  пути  их  к  Белому  морю,  объявлял  свои
притязания на некоторые пограничные с Норвегиею места.
     Мы видели также, как московские силы в войне  с  Баторием  развлекались
постоянным опасением крымских нашествий. Тщетно  посол  московский  оказывал
учтивости хану, бил ему челом, обещал ежегодные подарки - хан без  Астрахани
не хотел давать шерти; и если не было слышно о крымцах  во  все  продолжение
войны с Баторием, то этим Москва обязана  была  войне  турок  с  персами,  в
которой и хан должен был  участвовать.  Истомленный  этою  войною,  хан  мог
вредить Москве, только поджигая волнения между  черемисами.  "Тридцать  один
год прошел от покорения Казани, - говорит летописец, - и окаянные  бусурманы
не захотели жить  под  государевою  рукою,  воздвигли  рать,  пленили  много
городов. Царь, видя их суровость, послал в Казань бояр и воевод  с  приказом
пленить их. Но поганые, как звери  дикие,  сопротивлялись  рати  московской,
побивали московских людей то на станах, то на походах  бояре  и  воеводы  не
могли их усмирить".


ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     СТРОГАНОВЫ И ЕРМАК

     Первые сношения с Сибирью. - Непрочность ее зависимости  от  Москвы.  -
Первые известия о Строгановых. - Григорий Строганов получает земли по Каме и
строит городки. - Строгановы получают право заводить селения и за Уральскими
горами. - Усиление козачества на  Дону.  -  Враждебные  столкновения  его  с
государством. - Козацкий атаман Ермак у Строгановых и  отправляется  ими  за
Уральские горы. - Гнев царский на Строгановых за это.  -  Успешные  действия
Ермака в Сибири. - Он извещает об них Иоанна. - Отправление  царских  воевод
для принятия  сибирских  городов  у  козаков.  -  Преждевременная  дряхлость
Иоанна; причины ее. - Браки царские. - Убийство сына.  -  Болезнь  и  смерть
Иоанна. - Объяснение его характера и деятельности.

     В то время как на Средней Волге и  Нижней  Каме  дикие  народцы  делали
последние отчаянные усилия, чтоб высвободиться из-под русского подданства, в
то время как на Западе Польша и Швеция благодаря личным достоинствам Батория
успели соединенными силами оттолкнуть Московское государство от моря, успели
отнять у него возможность ближайшего, непосредственного сообщения с Западною
Европою, возможность пользоваться плодами  ее  образованности,  необходимыми
для скорейшего и окончательного торжества над Азиею, - в то  время  движение
русского народонаселения на северо-восток  не  только  не  прекращалось,  но
усиливалось все более и более,  и  русский  человек  перешел  наконец  через
Уральские горы.
     Мы видели, как после завоевания Казани князья ногайские сами предложили
московскому  царю  овладеть   Астраханью,   как   потом   мелкие   владельцы
прикавказские стали обращаться в Москву с  просьбою  о  помощи  друг  против
друга, просились в подданство, чтоб иметь сильного  покровителя  и  надежную
помощь. Точно так же поступил и владелец Сибири, татарского юрта,  лежавшего
в средине нынешней Тобольской губернии, юрта очень незначительного самого по
себе,  но  значительного  в  той  пустынной   стране,   где   на   громадных
пространствах редко разбросаны  были  малочисленные  роды  разноплеменных  и
разнообычных жителей. В генваре 1555 года пришли говорит  летопись  послы  к
царю от сибирского князя Едигера  и  от  всей  земли  Сибирской,  поздравили
государя с царством Казанским и Астраханским и  били  челом,  чтоб  государь
князя их и всю землю Сибирскую  взял  в  свое  имя  и  от  всех  неприятелей
заступил, дань свою на них положил и  человека  своего  прислал,  кому  дань
сбирать. Государь пожаловал, взял князя сибирского и всю землю в свою волю и
под свою руку и дань на них положить велел; послы обязались за  князя  и  за
всю землю, что будут давать с каждого черного человека по соболю и по  белке
сибирской, а черных людей у себя сказали  30700  человек.  Царь  отправил  в
Сибирь посла и дорогу (сборщика дани) Дмитрия Курова, который возвратился  в
Москву в конце 1556 года вместе с  сибирским  послом  Бояндою.  Дани  Едигер
прислал только 700 соболей, об остальной же посол  объявил,  что  воевал  их
шибанский царевич и взял в плен много людей, отчего и  мехов  собрать  не  с
кого. Но Куров говорил, что дань было можно собрать сполна, да не  захотели,
вследствие чего царь положил опалу на Боянду, велел взять у него все имение,
самого посадить под стражу, а в Сибирь отправил служивых татар  с  грамотою,
чтоб во всем исправились. В сентябре 1557 года посланные татары возвратились
с новыми послами сибирскими, которые  привезли  1000  соболей  да  дорожской
пошлины 106 соболей за белку; привезли и грамоту шертную с княжею печатью, в
которой Едигер обязывался быть у царя в холопстве и платить каждый  год  всю
дань беспереводно. Но такая  зависимость  Сибирского  юрта  от  Москвы  была
непрочна: Едигер поддался с целию иметь помощь от русского царя против своих
недругов или по крайней  мере  сдерживать  их  страхом  пред  могущественным
покровителем своим; но помощь трудно было получить ему по  самому  отдалению
его владений от областей московских, и та же отдаленность отнимала  страх  у
врагов его, которые надеялись безнаказанно овладеть Сибирским юртом и  потом
в случае нужды умилостивить  московского  царя  обязательством  платить  ему
такую же дань, какую платил прежний князь. В  Сибири  понимали  хорошо  свое
положение, характер отношений своих к Москве; так, сибирский  князь  говорил
одному из русских людей: "Теперь собираю дань,  к  господарю  вашему  послов
отправлю; теперь у меня война с козацким царем  (киргиз-кайс