еда  Скопина  над  Зборовским   сильно   встревожила   Тушино:
самозванец писал Сапеге, чтоб тот, бросив осаду Троицкого монастыря,  спешил
на защиту Тушина: "Неприятель, - пишет Лжедимитрий, - вошел в Тверь почти на
плечах нашего войска. Мы не раз уже писали вам, что не должно терять времени
за курятниками, которые без труда будут в наших руках,  когда  бог  увенчает
успехом наше предприятие. Теперь же, при  перемене  счастья,  мы  тем  более
просим оставить там все и спешить как можно скорее со всем войском  вашим  к
главному стану, давая знать и другим, чтоб спешили сюда же.  Просим,  желаем
непременно и подтверждаем, чтоб вы иначе не действовали".  Не  довольствуясь
этим, самозванец приписал собственноручно: "Чтоб спешил как  можно  скорее".
Но гроза поднималась над Тушином с другой стороны.

Глава 6

ОКОНЧАНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА ШУЙСКОГО

   Польский король Сигизмунд осаждает Смоленск. - Смута в  Тушине  по  этому
случаю. - Самозванец бежит из Тушина в Калугу. - Послы от русских тушинцев у
короля Сигизмунда и  предлагают  русский  престол  сыну  его  Владиславу.  -
Условия избрания Владислава.  -  Положение  Марины  в  Тушине.  -  Положение
самозванца в Калуге. - Марина убегает из Тушина. - Поляки оставляют  Тушино.
- Народная любовь к князю Скопину. - Торжественный въезд  его  в  Москву.  -
Затруднительное положение короля Сигизмунда. -  Смерть  Скопина.  -  Ляпунов
поднимается против царя Василия. - Победа польского гетмана Жолкевского  над
русскими при Клушине.  -  Поход  Жолкевского  к  Москве.  -  Самозванец  под
Москвою.  -  Свержение  Шуйского.   -   Правительственные   распоряжения   в
царствование Шуйского.
   Мы видели, что при вступлении  Шуйского  на  престол  королю  Сигизмунду,
угрожаемому  страшным  рокошем,  было  не  до  Москвы.  Но  рокош   кончился
торжеством короля, который имел теперь возможность заняться делами внешними,
а между тем в дела Московского государства  вмешалась  чуждая  и  враждебная
Польше держава. Сигизмунд еще мог ждать спокойно развязки дел, пока  Шуйский
боролся с самозванцем, но когда Шуйский завел переговоры с шведами, с Карлом
IX, заклятым врагом Сигизмунда и Польши,  когда  между  царем  московским  и
королем шведским заключен был вечный союз  против  Польши,  тогда  Сигизмунд
оставаться в покое не мог; с другой стороны, послы польские,  возвратившиеся
из Москвы,  уверяли  короля,  что  бояре  за  него,  что  стоит  только  ему
показаться с войском в пределах  московских,  как  бояре  заставят  Шуйского
отказаться от престола и провозгласят  царем  королевича  Владислава.  После
Сигизмунд объявлял испанскому королю, что он  предпринял  московскую  войну,
во-первых, для отмщения за недавние обиды,  за  нарушение  народного  права,
потом, чтоб дать силу своим наследственным правам на престол московский, ибо
предок его Ягайло был сыном княжны русской  и  женат  был  также  на  княжне
русской, наконец, чтоб возвратить области, отнятые у  его  предков  князьями
московскими. Поход был,  впрочем,  предпринят  не  из  одних  частных  выгод
короля, но и для блага всего христианства: король видел,  что  колеблющемуся
государству Московскому, с одной стороны, угрожают турки и татары, с  другой
- еретические  государи:  в  войсках  Шуйского  были  татары,  были  еретики
французы, голландцы, англичане, набранные теми  (шведами),  которые  хотели,
заключив союз против Польши с варварами, истребить  католическую  религию  и
основать еретическое государство с титулом империи, который москвитяне  себе
присваивают.
   Король отправился к московским границам, повестив сенаторам, что  едет  в
Литву для наблюдения за войною со шведами в Ливонии и за ходом дел в России,
обещаясь иметь в виду только  одни  выгоды  республики;  в  Люблине  объявил
сеймовым депутатам, что все добытое на войне московской  отдаст  республике,
ничего не удержит для себя. Эти  обязательства  очень  важны  для  нас:  они
устанавливают  точку  зрения,  с  какой  мы  должны  смотреть  на  поведение
Сигизмунда  относительно  Московского  государства.  Мы  не  можем  упрекать
Сигизмунда в близорукости, в безрассудном упрямстве, упрекать его за то, что
он непременно хотел взять Смоленск, не послал тотчас сына своего  Владислава
в Москву, раздражил тем русских и произвел восстание, окончившееся изгнанием
поляков. Мы прежде всего должны обратить внимание на  положение  Сигизмунда,
который не мог заботиться о своих династических выгодах,  обязавшись  думать
только о выгодах республики: как бы он мог возвратиться в Польшу  и  явиться
на сейм, потратив польскую кровь и деньги для  того  только,  чтоб  посадить
сына своего на московский престол, если это посажение не  доставляло  Польше
никакой непосредственной выгоды.  Польский  престол  был  избирательный;  по
смерти Сигизмунда сын  его  Владислав,  царь  московский,  мог  быть  избран
королем  польским  и  нет:  и  прежние  цари  московские  бывали  искателями
польского престола, но не достигали его по невозможности согласить  интересы
польские с московскими, а эта невозможность должна была существовать  и  при
Владиславе, потому что если бы он, сидя на московском престоле, вздумал быть
полезен Польше, то ему могли приготовить участь  Лжедимитрия.  Другое  дело,
если бы Москва покорилась самому королю Сигизмунду, то есть присоединилась к
Польше, это было выгодно для последней, и Сигизмунд мог добиваться этого; но
прежде он должен  был  овладеть  какою-нибудь  областию  для  Польши,  чтобы
достигнуть цели своего похода, доставить Речи Посполитой что-нибудь  верное,
тогда как овладение Москвою было  таким  предприятием,  которого  успех  был
очень сомнителен. Гетман Жолкевский писал к королю, что  все  думают,  будто
король выступил в поход для собственных выгод, а не для выгод республики,  и
потому не только  простой  народ,  и  сенаторы  неохотно  об  этом  говорят,
необходимо, следовательно, уверить  сенаторов  в  противном.  Понятно  после
этого, что Сигизмунд должен был спешить этим уверением не на  словах,  а  на
деле, спешить приобретением для республики,  а  не  для  себя  какого-нибудь
важного места в московских владениях. Издавна Смоленск был  предметом  спора
между Москвою и Литвою; наконец первой удалось  овладеть  им.  Но  Литва  не
могла позабыть  такой  важной  потери,  ибо  этот  город,  ключ  Днепровской
области, считался твердынею неприступною. Сигизмунда уведомляли, что воевода
смоленский Шеин и жители охотно  сдадутся  ему;  король  не  хотел  упускать
такого удобного случая  и  двинулся  к  Смоленску  вопреки  советам  гетмана
Жолкевского,  который  хотел  вести  войско  в  Северскую  землю,  где  худо
укрепленные городки не могли оказать упорного сопротивления.
   Как смотрели в это время в Польше на  дела  московские,  на  цель  похода
Сигизмундова, можно видеть  из  письма  какого-то  Отоевского  из  Польши  к
какому-то Вашийскому в Ливонию от 12 декабря 1608 года.  Отоевский  пишет  о
найме шведами полков на помощь  Шуйскому,  причем  прибавляет:  "Нам  теперь
следует положиться во всем на всемогущего бога и  держать  надежду  на  тех,
которые теперь в Русской земле пасутся, потому что им до сих пор все сходило
с рук счастливо:  русские  своим  государям,  которым  они  крест  целовали,
толпами изменяют и землю свою нашим отдают, и теперь  здесь  мирская  молва,
что наши мало не всею Русскою землею овладели,  кроме  Москвы,  Новгорода  и
других небольших городов. Я вам объявляю, что на  будущем  сейме  постановят
такое решение: видя легкоумие и непостоянство московских людей, которым ни в
чем верить нельзя, надобно разорить шляхту и купцов и развести в Подолию или
в другие дальные места, а на их место посадить из наших земель добрых людей,
на которых бы можно было в нужное время положиться. Теперь  нам  этим  делом
надобно промыслить раньше: прежде чем  придут  шведы,  надобно  Шуйского  со
всеми его приятелями разорить и искоренить до основания". Из этого письма мы
видим, как союз Шуйского со шведами вывел поляков из бездействия, понудил их
ускорить решительными мерами относительно Москвы. С другой  стороны,  видим,
что  целию  королевского  похода  для  поляков  было  покорение  Московского
государства Польше, а не возведение на московский престол сына королевского.
Но  если  поляки  хотели  воспользоваться  смутным  состоянием   Московского
государства для его завоевания, то это завоевание не могло быть легко, когда
бы поляки вступили в московские области с  явно  враждебным  видом,  с  явно
высказанною целию завоевания. Москва была разделена между  двумя  искателями
престола; чтоб облегчить себе завоевание  русских  областей,  Польша  должна
была выставить также искателя, именно королевича Владислава, на которого еще
при жизни первого Лжедимитрия указывали бояре, о котором  некоторые  из  них
думали и теперь, как доносили  Сигизмунду;  итак,  посажение  Владислава  на
престол московский было только предлогом для достижения цели,  но  не  могло
быть целию Сигизмундова похода.
   Обо всех замыслах и движениях в  Польше  знал  смоленский  воевода  Шеин,
который посылал в Литву, за  рубеж,  своих  лазутчиков;  они  приносили  ему
вести, слышанные ими от своих сходников, т. е. людей подкупленных,  которые,
сходясь в условленных местах с русскими лазутчиками, уведомляли их обо всем,
что у них делалось. Но не от одних лазутчиков-крестьян узнавал Шеин польские
новости: у него  был  подкуплен  в  Польше  какой-то  Ян  Войтехов,  который
непосредственно на письме доносил ему обо всем. В марте 1609  года  Войтехов
писал ему, что по окончании сейма королевич хотел было идти  на  Москву,  но
приехал воевода сендомирский и посол от  Лжедимитрия  вместе  с  послами  от
тушинских поляков с просьбою к королю и панам, чтоб королевича на Московское
царство не слали, ибо они присягнули тушинскому царю головы  свои  положить,
хотя б и против своей братьи. Войтехов сообщил также вести и  из  Тушинского
стана, писал, что крутиголова Димитрий хочет оставить Тушино  и  утвердиться
на новом месте, потому что весною смрад  задушит  войско;  весною  же  хочет
непременно добыть и Москву. Войтехов  писал,  что  сендомирский  воевода  на
сейме именем Димитрия обязался отдать Польше Смоленск и Северскую  землю,  и
если б Мнишек в этом не присягнул,  то  поляки  непременно  хотели  посадить
королевича на царство Московское. Войтехов писал  также,  что  много  купцов
польских приехало домой из  Тушина  и  сказывают,  будто  Лжедимитрий  хочет
бежать, боясь Рожинского и козаков,  что  у  него  нет  денег  на  жалованье
польскому войску,  которое  будто  бы  говорит:  "Если  бы  царь  московский
заплатил нам, то мы воров выдали бы,  а  из  земли  Московской  вышли",  что
Шуйскому стоит привлечь к себе Заруцкого с его донскими  козаками,  и  тогда
можно сжечь тушинские таборы. О самом себе Войтехов  писал:  "Пришлите  мне,
пожалуйста, бобра доброго черного самородного, потому что меня слово  обошло
за прежнее письмо к вам, так  надобно  что-нибудь  в  очи  закинуть".  Шеину
сообщали также слухи, ходившие  в  Литве  о  самозванцах,  писали,  что  вор
тушинский пришел с Белой на Велиж, звали его Богданом, и жил  он  на  Велиже
шесть недель, а пришел он с Белой вскорости, как убили расстригу,  сказывал,
что был у расстриги писарем ближним; с Велижа  съехал  с  одним  литвином  в
Витебск, из Витебска - в Польшу, а из  Польши  объявился  воровским  именем.
Петрушка, что сидел в Туле, и теперь живет в Литве, и  прямой  он  сын  царя
Феодора, а вместо его в Москве повесили мужика. Борисов сын, Федор  Годунов,
также жив и теперь у цесаря христианского.
   Между  тем  у  пограничных  жителей  московских  и  литовских  по  обычаю
происходили ссоры, наезды. По этому поводу начальники пограничных областей -
староста велижский Александр Гонсевский, бывший недавно послом в  Москве,  и
смоленский воевода  Шеин  должны  были  войти  в  сношения  друг  с  другом.
Гонсевский звал Шеина на порубежный съезд для решения спорных  дел;  Шеин  в
такое Смутное время боялся принять на себя за это ответственность,  особенно
когда ему доносили, что Гонсевский нарочно для того и приехал в Велиж,  чтоб
подговорить смольнян к сдаче королю. Шеин упрекал Гонсевского за то, что  он
не выполнил условий договора, заключенного им с  товарищами  в  Москве,  что
поляки не выведены из Московского государства и оттого  происходит  страшное
кровопролитие. Гонсевский отвечал: "Ты хочешь,  чтоб  польские  и  литовские
люди были выведены из Московского государства, но каким образом это сделать?
Грамотами королевскими? Грамоты были посланы к ним; король хотел послать еще
гонца, и велел мне обо всем этом переговорить с тобою, но вы сами от доброго
дела бегаете, держась своего обычая московского: брат брату, отец сыну,  сын
отцу не верите; этот обычай теперь ввел царство  Московское  в  погибель.  Я
знаю, что у вас, у государей, и в народе такой доверенности, как у нас, нет,
и тебе, по обычаю московскому, нельзя было со мною съезд устроить; зная это,
я писал тебе, чтоб ты объявил о деле архиепископу и другим смольнянам и с их
ведома съезд устроил: но и это не помогло. Припоминая себе дела  московские,
к которым, будучи в Москве, пригляделся и прислушался, также и нынешнее ваше
поведение видя, я дивлюсь тому:  что  ни  делаете,  все  только  на  большее
кровопролитие и на  пагубу  государству  своему".  Гонсевский  был  прав  на
словах, но вовсе не прав на деле, потому  что  он-то  и  известил  короля  о
желании бояр иметь царем Владислава, он-то и теперь всех больше  хлопотал  о
сдаче Смоленска, как прямо сам  король  сказал  Жолкевскому;  следовательно,
известия, полученные Шеиным о замыслах Гонсевского, были вполне  справедливы
и Шеин имел полное право не доверять велижскому старосте.
   Надобно было готовиться к обороне, принимать меры предосторожности; но  в
такое Смутное  время  трудно  было  рассчитывать  на  всеобщее  усердие,  на
всеобщее повиновение: стрелецкие сотники и дети боярские отказывались стоять
на стороже против поляков. А между тем из-за границы  приходили  вести  одна
другой страшнее о движениях Сигизмунда. Донесение  Войтехова,  что  обещания
Мнишка, данные на сейме, удержали поляков от войны, оказалось ложным; в  мае
1609 года лазутчики донесли Шеину, что король строго запретил  сендомирскому
воеводе и всем  вообще  полякам  ходить  к  Москве.  В  июле  доносили,  что
Гонсевский идет с нарядом под Смоленск, что туда же в следующем месяце  ждут
самого Сигизмунда, что Гонсевский приводил  жителей  пограничных  московских
волостей к присяге на имя королевское.  Вести  были  справедливы.  В  Минске
съехался  с  королем  гетман  Жолковский  и  расспрашивал   о   подробностях
касательно предпринимаемого похода, хотел  знать,  что  ручается  королю  за
успех его? Те,  которые  обнадеживали  Сигизмунда,  говорили,  что  пока  он
находится далеко, то боярам московским трудно отозваться  в  его  пользу,  и
потому, чтоб заставить их высказать  свое  расположение,  королю  необходимо
спешить к границам. В Минск пришло письмо от Гонсевского, который настаивал,
чтоб король как можно скорее выступал под Смоленск беззащитный,  ибо  ратные
люди смоленские ушли на помощь к Скопину. Сигизмунд выехал из  Минска,  а  в
Орше свиделся с литовским канцлером Львом  Сапегою,  который  также  убеждал
короля спешить походом. Сапега  пошел  вперед  к  Смоленску,  беспрестанными
записками побуждая к скорости и Жолкевского, которому очень не нравилась вся
эта поспешность и, как ему  казалось,  необдуманность:  опытному  полководцу
странно было предположить, что такая сильная крепость, как Смоленск, захочет
сдаться войску, в котором было  только  5000  пехоты.  Несмотря  на  то,  19
сентября нетерпеливый Сапега уже стоял под Смоленском, 21-го прибыл  туда  и
сам король; всего войска собралось, кроме 5000 пехоты, 12000 конницы,  10000
козаков запорожских и неопределенное число татар литовских; запорожцев  было
также не всегда одинаковое число, потому что часть их отъезжала за  кормами;
в числе 12000 конницы  было  много  волонтеров,  которые,  набравши  добычи,
разбегались. Число осажденных, способных к обороне, полагают до 70000.
   Перейдя границу, Сигизмунд  отправил  в  Москву  складную  грамоту,  а  в
Смоленск  -  универсал,  в  котором  говорится,  что  по  смерти  последнего
Рюриковича, царя Феодора, стали московскими государями люди не царского рода
и не по  божию  изволению,  но  собственною  волею,  насилием,  хитростию  и
обманом, вследствие чего восстали брат на брата, приятель на  приятеля,  что
многие из больших, меньших и средних людей Московского государства и даже из
самой Москвы, видя такую гибель, били челом ему, Сигизмунду,  чтоб  он,  как
царь христианский и наиближайший  родич  Московского  государства,  вспомнил
свойство  и  братство  с  природными,  старинными  государями   московскими,
сжалился над гибнущим государством их. И  вот  он,  Сигизмунд,  сам  идет  с
большим войском не для того, чтоб проливать кровь русскую, но чтоб оборонять
русских людей, стараясь более всего о сохранении православной русской  веры.
Потому смольняне должны встретить его с хлебом и  с  солью  и  тем  положить
всему делу доброе начало,  в  противном  же  случае  войско  королевское  не
пощадит никого. Смольняне отвечали королю, что у них обет положен в  дому  у
Пречистой богородицы: за православную веру, за святые церкви, за царя  и  за
царское крестное целование всем помереть, а литовскому королю  и  его  панам
отнюдь не поклониться. Посады были пожжены,  жены  и  дети  служилых  людей,
бывших в войске Скопина, перебрались из уезда в  крепость,  но  крестьяне  в
осаду не пошли и даточных людей не дали,  потому  что  король  обольстил  их
вольностию. Смольняне посылали челобитные в Москву с просьбою о  помощи,  но
вместо помощи царь Василий  мог  присылать  им  только  милостивые  грамоты.
Несмотря на то, осажденные решились защищаться отчаянно, и если  вступали  в
переговоры с королем, то единственно для того,  чтобы  выиграть  время.  При
этих переговорах смольняне прямо говорили  посланным  королевским,  что  они
хвалят Сигизмунда за его доброе расположение, но опасаются его подданных, на
которых положиться нельзя. Если бы король и обещал что-нибудь  под  клятвою,
то поляки не сдержат его слова по примеру  стоявших  под  Москвою,  которые,
уверяя, что сражаются за русских, сами  забирают  семейства  их  и  разоряют
волости. Таким образом,  кроме  враждебных  пограничных  отношений,  издавна
господствовавших между литвою и  смольнянами,  последние  не  могли  сдаться
Сигизмунду вследствие  слабости  королевской  власти  в  Польше,  вследствие
недостатка ручательства в том,  что  обязательства,  королем  данные,  будут
исполнены его подданными. Некоторые из смольнян объявили  еще,  что  они  не
хотят терпеть от поляков того же, что терпели от них жители Москвы во  время
первого Лжедимитрия, и потому решились умереть верными царю Василию и скорее
собственными руками умертвят своих жен, чем согласятся  видеть  их  в  руках
поляков. Трудно было полагаться и на обещания  самого  Сигизмунда,  который,
уверяя смольнян, что будет охранять их веру, в  Польше  объявил,  что  начал
войну преимущественно для славы  божией,  для  распространения  католической
религии. Между  причинами,  побуждавшими  смольнян  к  сопротивлению,  можно
положить еще и ту, что служилые люди смоленские были  в  войске  Скопина,  а
семейства их сидели в осаде в Смоленске: эти  семейства,  разумеется,  всеми
силами должны были противиться сдаче города Сигизмунду, ибо тогда  они  были
бы разлучены с своими; с другой  стороны,  присутствие  смоленских  служилых
людей в  стане  Скопина  одушевляло  осажденных  надеждою,  что  земляки  их
непременно явятся на помощь к  ним,  на  выручку  семейств  своих.  Наконец,
указывают еще причину сопротивления, именно  со  стороны  богатейших  купцов
смоленских