за версту от королевского стана, но кормы давали скудные: на  жалобы  послов
отвечали, что король не в своей земле, а на войне и взять ему самому  негде.
10 числа великие послы представились королю и  били  челом,  чтобы  отпустил
сына своего на царство Московское. Лев Сапега именем королевским  отвечал  в
неопределенных выражениях, что Сигизмунд  желает  спокойствия  в  Московском
государстве и назначит время для переговоров. Между тем в совете королевском
шли споры, соглашаться ли на  просьбу  послов,  отпускать  ли  королевича  в
Москву или нет? Сначала Лев Сапега, отчаявшись в возможности взять Смоленск,
был в числе тех, которые соглашались на отпуск королевича в Москву, но скоро
переменил мнение, особенно когда  получил  письмо  от  королевы  Констанции,
которая писала ему:  "Ты  начинаешь  терять  надежду  на  возможность  взять
Смоленск и советуешь королю на время отложить осаду: заклинаем тебя, чтоб ты
такого совета не  подавал,  а  вместе  с  другими  сенаторами  настаивал  на
продолжение осады: здесь дело идет о  чести  не  только  королевской,  но  и
целого войска". Сапега стал внушать королю, что присяга,  данная  московским
народом Владиславу, подозрительна: не  хотят  ли  москвичи  только  выиграть
время? От этой присяги для Польши больше вреда, чем пользы, потому  что  для
неверного надобно оставить осаду Смоленска, покинуть надежду на приобретение
областей Смоленской и Северской, и все это будет соединено с страшным вредом
и позором,  если  москвичи  обманут  Владислава.  Гораздо  лучше  продолжать
начатое, не выпускать из рук того, что уже в руках, и, взявши свое, вести  с
торжеством Владислава в Москву. Требовавшие выполнения гетманского  договора
с Москвою представляли: король обещал, гетман с войском  присягнули;  нельзя
сделать клятвопреступниками короля, гетмана и целое войско. Народ московский
без государя быть не привык: если им не дать королевича, ими избранного, то,
разрешенные этим от присяги, они обратятся к другому и упорно  будут  стоять
против нас, видя наше клятвопреступление. Силою этой войны нам  не  кончить,
потому что у нас нет достаточных для того средств; если же войны не окончим,
то беда с двух сторон, от Москвы и от своих; от  Москвы,  ибо  изберет  себе
чужого  государя,  от  своих,  потому  что  начнутся  воинские  конфедерации
вследствие неуплаты жалованья; заплатить им из  Польши  трудно,  потому  что
казны нет, а королю надобно прежде всего заботиться о своей славе, ибо  если
славу потеряет, то все потеряет и у своих, и у чужих. Война  не  может  идти
хорошо, потому что не только нет средств продолжать ее,  но  нет  средств  и
долгу заплатить; ратные люди в отчаянии двинутся в Польшу  за  жалованьем  -
отсюда ненависть к королю войска, ненависть шляхты, наконец,  возмущение,  и
тогда уже дело пойдет о жизни и царстве. Если же королевич будет отправлен в
Москву, то будет у нас спокойное  соседство,  легко  могут  быть  возвращены
Лифляндия и Швеция, да и от татар будет меньше вреда; большая  часть  шляхты
могла бы испоместиться в Москве, вследствие чего Речь  Посполитая  могла  бы
быть безопаснее от бунтов, ибо причина восстания - бедность граждан. Король,
давши Москве сына, приобретет себе вечную славу у своих и чужих. Если,  чего
не дай бог, приключится смерть королю и выбор  другого  сына  его  в  короли
встретит препятствия, то старший брат, царь московский, поможет ему.
   Противники возражали: государь молодой, еще ребенок, не  может  управлять
без руководителей, которыми должны быть  или  поляки,  или  москвитяне,  или
смешано из  того  и  другого  народа.  Если  назначить  поляков,  москвитяне
оскорбятся, ибо народ московский иностранцев не терпит, это  показал  он  на
Димитрии, погубив его за  то,  что  допускал  иностранцев  к  делам  тайным.
Вверить королевича московским воспитателям - трудно, во-первых, уже  потому,
что там нет таких людей, которые бы умели воспитывать государя как  следует:
если станут  воспитывать  его  в  своих  обычаях,  то  погрузят  в  грубость
государя, подающего такие надежды. Воспитателями,  разумеется,  должны  быть
люди самые  знатные,  но  они  на  таком  месте  не  бывали,  где  бы  могли
пользоваться коротким обхождением с государем (государей своих они чтут, как
божество); короткое обращение и молодость  государя,  участие,  которое  они
будут иметь в правлении, породят в них презрение ко власти  царской,  станут
друг с другом ссориться, и тот, кто осилит всех других  начнет  замышлять  и
против государя; примеров тому  много,  не  у  варваров,  а  в  образованных
государствах,  ибо  честолюбие  сдержать  трудно,   зло   это   вкрадывается
мало-помалу, особенно когда судьба благоприятствует, а народ московский  еще
к этому очень склонен, потому что очень горд и завистлив.  Прежние  государи
сдерживали это в нем страхом, но молодой государь сдержать не сможет. Потом,
кого выбрать в воспитатели? Надобно ведь узнать  добрые  свойства  и  обычаи
человека, прежде чем допустить его до такого места, и кто его  узнает?  Сами
друг другу будут мешать, друг друга чернить, потому что если при  встрече  и
поклонах обнаруживают такое смешное соперничество, то что же будет  в  таком
важном случае? Соединить  поляков  с  москвитянами?  Но  чтоб  они  ужились,
потребно содействие духа святого, потребны люди с умереннейшими характерами.
При молодом  государе  сейчас  между  ними  возникнет  соперничество:  одни,
приверженные к отцу и к  нему  самому,  будут  советовать  ему  только  одно
доброе, но другие будут только угождать, льстить молодому человеку для своих
выгод, одна особенная милость божия может сделать, что он им  не  поддастся.
Согласия между польскими  и  московскими  воспитателями  быть  не  может  по
причине различия нравов. Настоящее состояние Московского государства требует
человека, который бы  оборонил  его  от  врагов  внешних,  усмирил  волнения
внутренние, каждого возвратил в прежнее состояние, потому что если в больном
государственном теле смешавшиеся соки не возвратятся каждый в свое место, то
болезнь возвратится снова: молодой человек этого сделать  не  может,  а  без
этого жизнь и власть его будут в  опасности.  Простой  народ  там  поднялся,
встал на панов, чуть не всю власть в  руках  держит.  Бояре,  вожди  народа,
употребляют  его  как  орудие  для  своих  честолюбивых  целей.  Их  надобно
укротить, потому что без этого надобно  каждую  минуту  опасаться  волнения,
многоглавый зверь может быть укрощен только мечом.  Дитя  этого  сделать  не
может,  а  если  сделает  по  чьему-нибудь  внушению,  то  возбудит  сильное
волнение; притом же государя молодого опасно приучать к  крови.  Попы  имеют
огромное значение, они главы народных движений, с ними и  у  старика  голова
закружится, с ними надобно покончить, в противном случае  яд  останется  без
лекарства; государь не может быть в таком случае безопасен, а  охранять  его
могут только поляки, которых если будет не много, то не  защитят,  а  скорее
погубят. Большого войска держать при себе они не допустят, да и что будет за
жизнь  государю  беспрестанно  в  стане,  в  беспокойствах.  Избранию  их  и
крестному целованию верить нельзя. Если  бы  его  по  желанию  и  по  долгом
размышлении выбрали, то можно было бы надеяться,  что  добровольно  выбрали,
добровольно будут служить, ибо любовь подданных - основа  правительства.  Но
этого ничего нет, только маска да слово добровольного избрания; нужда служит
причиною привязанности; какое тут вольное избрание, когда стоят с саблею над
головою? Пристойным именем только необходимость прикрыли, ибо если королевич
им так сильно полюбился, то зачем не выбирали его прежде, пока были в силах?
Зачем против гетмана шли, за Шуйского умирали? На отца везде искали  помощи,
клятвопреступником его называли, говорили, что нарушил клятву им и  государю
их. Хорошее доказательство доброго расположения!  Не  любовь  была  причиною
избрания королевича, а необходимость, ибо когда тонешь, то рад, если и самый
злой враг протянет руку. Из условий избрания легко  видеть,  что  о  нас  не
думали; в  двух  из  них  обнаружили  свое  нерасположение:  чтоб  королевич
крестился в греческую веру и чтоб полякам не давать пограничных  мест.  Если
креститься християнину велят, то, значит, за християнина его не  считают,  а
какое расположение можно  иметь  к  нехристиянину?  Говорят,  что  королевич
окрестится: хорошо же думают они о  своем  кандидате,  что  за  кусок  хлеба
согласится быть отступником и быть в поругании  у  всех  народов  и  у  них.
Говорят, что это условие патриарх внес, тем хуже. Полякам ничего  не  давать
на границах, но для чего их бояться? И можно ли того любить, кого опасаемся?
Для чего испомещать их внутри государства? Не верят им, а царем кого  берут?
Королевича польского? Крестному  целованию  их  верить,  но  надобно  прежде
посмотреть, что с другими государями делалось: разве Иван не  от  яду  умер?
Говорят, что он был тиран, но Феодор и маленький брат его Димитрий были ни в
чем невинны - и погибли же. Говорят, что это  Годунов  сделал,  но  Годунова
царем выбрали, и если бы бог его не покарал, то сын бы его царствовал, взяли
того в государи, крест целовали и  сейчас  же  убили,  изменником  назвавши;
Шуйскому присягнули и до тех пор при нем стояли,  пока  беда  не  пришла.  А
нашему изменить - первая причина то, что католик, патриарх разрешит.  Трудно
верить народу, который уже привык нарушать клятву; возьмем в пример  Римскую
республику, где перемена государей вошла в обычай; это наследство  досталось
и нынешним итальянцам.
   Говорят: присягнул гетман, все войско, король обещал,  надобно  исполнить
обещание. Надобно выполнить обещание,  но  с  толком,  не  опуская  из  виду
обстоятельств, которые так же важны, как и главное дело.  Дадим  королевича,
устранивши препятствия, потому  что  мы  его  обещали  на  спокойную  землю.
Говорят: если королевича не дадим, то обратятся к  другому  государю.  Но  к
кому обратятся? Ни  один  своего  государства  не  покинет,  а  сына,  кроме
английского короля, ни у кого нет, да и тот еретик, и плохая  надежда,  чтоб
окрестился. Мы ближе всех, нам удобнее всех  действовать.  Столица  в  наших
руках, и наших недостатков знать они не могут, потому что, судя  по  успеху,
ставят нас выше, чем мы сами себя считаем. Правда, что войску будет  тяжело,
но из этого еще не следует непременно, чтоб оно  взбунтовалось,  С  польских
поборов деньги будут, хотя и не все; получивши часть,  подождут  остального.
Ведь они не иностранцы,  а  сыны  отечества,  себе  приобретают,  не  чужому
государю. Говорят, что когда королевича дадим, то Москва все заплатит и Речи
Посполитой даст вознаграждение. Но в казне московской нет ничего  или  очень
мало, где же взять денег? А захотят брать у частных людей, то  всего  скорее
вспыхнет восстание. Обещают возвращение  Ливонии,  оборону  от  татар  и  не
говорят о земле Северской, которую должны будем потерять. Ливонию возвратить
трудно, московского войска скоро употребить в дело не можем, потому что  оно
истощено, надобно дать ему отдохнуть. Будет восстание на короля, если отдаст
сына без воли поляков: если без согласия республики не  может  он  заключать
союзов, то тем более не может давать государя соседнему народу. Король имеет
право заботиться о своем потомстве, но без вреда для республики, а это вред,
когда он отдаст своего сына чужому народу без ведома  республики.  Взвесивши
все доводы за и против, трудно решить, что должно избрать. Если бы королевич
был совершеннолетний и республика дала свое согласие,  то  скорее  бы  можно
было согласиться отпустить королевича в Москву; но  теперь  надобно  избрать
что-нибудь среднее: всего бы лучше, если бы взяли в  государи  короля,  мужа
лет зрелых и опытного в управлении. Но предложить им это опасно:  возбудится
их подозрительность, взволнуется духовенство их, которое хорошо  знает,  что
король  ревностный  католик.  Насчет  королевича,  как  в  нежном   возрасте
находящегося, они имеют надежду, что могут приучить его ко всему, и к  своим
обычаям;  но  насчет  короля  такой  надежды  питать  они  не  могут.  Итак,
предложить им прямо короля нельзя; но в добром деле открытый путь не  всегда
приносит пользу, особенно когда имеем дело  с  людьми  неоткровенными:  если
неудобно дать королю сейчас же царский титул, то по крайней мере  управление
государством при нас останется, а со временем откроется дорога и к тому, что
нам нужно. Мы не будем им отказывать в королевиче, будем стоять при  прежнем
обещании, а Думе боярской покажем причины, почему мы не  можем  отпустить  к
ним сейчас же королевича, укажем, что препятствия к тому не с нашей, но с их
стороны, и медленность эта клонится не к нашей, но к их выгоде, причем нужно
различать знатных людей от  простого  народа:  одним  нужно  говорить  одно,
другому - другое. И знатным людям, и простому народу можно выставить на вид,
что государство еще не успокоено, наполнено врагами внутренними и  внешними,
трудно от всего этого избавиться,  имея  такого  бедного  государя;  надобно
выдавать большие суммы денег из казны  войску,  а  если  приедет  сейчас  же
Владислав, то эти деньги, нужные для войска, надобно будет обратить на царя,
для поддержания великолепия двора.  Доходы  царские  идут  теперь  в  разные
стороны, должности заняты людьми недостойными: все это  надобно  привести  в
порядок до приезда царя, чтоб приехать ему  на  государство  богатое,  а  не
истощенное.  Людей  знатных  надобно  привлекать   частными   обещаниями   и
выставлять им на вид, между прочим, и  то,  что  королевич  молод,  что  для
установления спокойствия в таком расстроенном государстве  надобны  разум  и
время и если не успокоить, то начнется волнение  еще  больше  прежнего,  что
надобно обратить внимание на  безопасность  государя,  потому  что  в  земле
размножились злые люди, которых зовут  ворами;  государь  был  бы  безопасен
только при многочисленном отряде телохранителей, а содержание  этого  отряда
соединено  с  истощением  земли  и  казны,  когда  же  королевич   достигнет
совершенного разума и возраста, то ему уже не надобно будет  телохранителей.
Надобно ждать сейма, просить республику об отпуске королевича,  на  все  это
потребуется время, а между тем как быть без главы государству расстроенному?
Неприятель  воспользуется  этим  и  усилится.  Государь  молодой  не   может
управлять и не может войти в их порядки,  потому  что  не  знает  их.  Пусть
вышлют сыновей  своих  и  людей  знатных  ко  двору  королевскому,  чтобы  и
королевич присмотрелся к их обычаям, и они узнали бы его  обычаи;  тогда  он
приедет в Москву уже как человек  знакомый  и  будет  управлять  по  обычаям
земли. А между тем каждого привлекать на  свою  сторону  обещаниями,  то  же
самое делать  и  с  духовными  лицами,  потому  что  и  между  ними  не  без
честолюбия.  Если  бы  они  согласились  отсрочить  приезд  королевича,   то
говорить, что в это время государство не может быть без  главы,  а  кого  же
ближе признать этим  главою,  как  не  короля,  единственного  опекуна  сына
своего. Конечно, для благоразумнейших важнее всего  будет  жить  спокойно  в
домах и иметь хлеб до тех пор, пока королевич  придет  в  совершенные  лета.
Говорить об этом с послами, которые теперь у нас (с Филаретом и  Голицыным),
не следует: их выслали из Москвы как людей подозрительных;  лучше  отправить
послов в Москву и там толковать с добрыми людьми; но если кто из этих послов
склонится к нам, то хорошо будет также послать его в Москву.
   Эти доводы превозмогли: положено было не отпускать королевича. 15 октября
был первый съезд послов с  панами  радными,  которые  объявили,  что  королю
нельзя отступить от Смоленска и вывести войско из  Московского  государства,
ибо он пришел с  тем,  чтобы  успокоить  это  государство,  истребить  вора,
очистить города, а потом дать  сына  своего  на  престол  московский.  Послы
отвечали, что государство гораздо скорее успокоится, если король выведет  из
него  свои  войска,  что  для  истребления  вора  довольно   одного   отряда
Жолкевского, потому что вор теперь  силен  только  польскими  войсками,  что
поход королевский на вора разорит Московское государство,  и  без  того  уже
опустошенное; послы сказали, что им странно даже и толковать  об  этом,  ибо
условие об отступлении короля от Смоленска подтверждено клятвенно гетманом в
договоре с Волуевым и Елецким при Цареве-Займище; в договоре  же  московском
сказано вообще об очистке всех городов к Московскому государству,  и  гетман
обязался просить короля о снятии осады Смоленска, и, следовательно, об  этом
и речи быть не должно. Паны возражали,  что  король  не  может  дать  своего
пятнадцатилетнего сына на престол московский, но хочет прежде  сам  идти  на
вора, после чего поедет на сейм, без согласия которого  не  может  отпустить
королевича в Москву. 17 октября был другой съезд:  паны  повторили  прежнее,
только более резким тоном, и наконец  высказались  прямо  насчет  Смоленска:
"Для чего, - сказали они, - вы не оказали королю до сих пор никакой  почести
и разделяете сына с отцом, зачем до сих пор не отдадите королю Смоленска? Вы
бы велели смольнянам присягнуть королю и королевичу вместе, и тем бы оказали
почесть королю". Послы, выслушав это, спросили у панов:  "Когда  вы  избрали
короля своего, а у него был отец в Швеции,  Яган  король,  то  для  чего  вы
разделили отца с сыном, сыну целовали  крест,  а  отцу  не  целовали?"  Паны
возражали, что  Яган  король  не  приходил  успокаивать  их  государства,  и
заключили так: "Не взяв государю нашему  Смоленска,  прочь  не  отхаживать".
Тогда, желая уклониться  от  переговоров  о  Смоленске  и  выполнить  скорее
главную статью наказа, послы начали говорить, "чтоб теперь  король  исполнил
договор, а сын  его,  царь  московский,  снесется  уже  с  ним  относительно
Смоленска, если не получить этого  города  король  считает  для  себя  таким
бесчестием". "Впрочем, - прибавили послы,  -  честь  государская  состоит  в
ненарушении данного слова, а король не раз объявлял, что предпринял поход не
для овладения городами".
   20 октября был третий съезд. Здесь  паны  прямо  объявили,  что  "если  б
король согласился отступить от Смоленска, то они, паны и все  рыцарство,  на
то не согласятся и скорее помрут, а вековечную свою отчину достанут".  Послы
в ответ на это велели читать гетманский договор; паны с  сердцем  закричали:
"Не раз вам говорено, что нам до  гетманской  записи  дела  нет!"  Несмотря,
однако, на это, они тотчас же начали толковать  о  вознаграждении  королю  и
войску, упомянутом в гетманском договоре; послы отвечали, что странно  будет
платить из московской казны за опустошение Московского государства и что  об
этом вознаграждении царь Владислав снесется  после  сам  с  отцом  своим.  В
заключение послы просили панов донести королю, что до сих пор  все  говорили
не о главном деле, тогда как они желают больше всего знать, даст  ли  король
на царство сына своего и примет ли королевич  православную  веру  греческого
закона? Паны обещались донести об этом Сигизмунду. 23 октября был  четвертый
съезд: паны объявили что король жалует  своего  сына,  но  отпустит  его  не
раньше сейма. Тут же они прочли статьи, на которые соглашался король:  1)  в
вере и женитьбе королевича волен бог да он сам; 2) с папою королевич о  вере
ссылаться не будет; 3) пленных выдать король велит; 4)  о  числе  людей  при
королевиче и о их награде послы должны договориться с самим Владиславом;  5)
насчет  казни  отступникам  от  веры  король  согласен  с  статьею   наказа;
касательно же других статей  будет  решение  на  сейме.  Об  отступлении  от
Смоленска последовал решительный отказ; паны заключили ответ свой так:  "Как
скоро Смоленск поддастся и присягнет королю, то его величество пойдет сам на
вора, истребит его и, успокоив государство, отправится со всем войском  и  с
вами,