которая выносится рекою, из  него  вытекающею;  но  туземцы  не  умеют
пользоваться  этим  даром  природы.   Из   промышленности   непервоначальной
иностранцы упоминают об искусном  выделывании  в  Калуге  резных  деревянных
чарок и другой деревянной посуды, которая вывозилась на  продажу  в  Москву,
Литву и другие соседние страны.
     Русские  известия  указывают  нам   рыболовов,   расположенных   целыми
слободами в удобных для их промысла местах,  например  на  озерах  Галицком,
Переяславском;  переяславские  рыбаки   находились   в   ведении   волостеля
стольничего пути, которого права в уставной грамоте  были  определены  точно
так же, как права волостеля Артемонского стана в приведенной  выше  уставной
грамоте. Дошла до нас  также  грамота  великого  князя  Василия  сокольникам
сокольничья пути, жившим в  Переяславле  на  посаде:  они  были  освобождены
из-под ведения наместников и тиунов, не тянули с переяславцами  ни  в  какие
проторы  и  разметы,  кроме  яма,  городового  дела   (постройки   городских
укреплений)  и  посошной  службы;  судил  их  сам  князь  великий  или   его
сокольничий; давали эти сокольники, двадцать человек, оброку полтора рубля в
год; в  числе  этих  двадцати  сокольников  упоминаются  четыре  вдовы,  два
сапожных мастера, один седельник, одна хлебница. Касательно звериной ловли в
пользу князя мы имеем грамоту удельного  князя  Семена  Ивановича  Троицкому
монастырю, по которой крестьяне последнего, жившие в Бежецком Верху, обязаны
были посылать на княжескую ловлю,  на  медведей,  лосей  и  оленей  по  пяти
человек с сохи; надобно заметить, что это  определение  является  здесь  как
льгота.
     По иностранным известиям, жители  Московского  государства  производили
обширную торговлю сырыми произведениями своей страны: все количество смолы и
воска, потребляемое в Европе,  равно  как  дорогие  меха,  привозилось  чрез
Ливонию из  московских  владений;  мы  должны  заметить,  что  не  из  одних
московских владений, ибо большое количество смолы и  воска  шло  за  границу
также из Западной, Литовской Руси; кроме того,  из  Московского  государства
отпускались за границу на западе лес, лучший лен, конопля, воловьи  кожи.  В
Литву и Турцию вывозились кожи, меха и моржовые зубы; к татарам  шли  седла,
узды,  сукна,  кожи,  полотно,  ножи,  топоры,  стрелы,  зеркала,  кошельки.
Привозимые товары большею частию  были:  серебро  в  слитках,  сукна,  шелк,
шелковые ткани и  парчи,  дорогие  камни,  жемчуг,  сученое  золото,  перец,
шафран, вино; купцы чагатайские доставляли шелковые ткани, татарские-лошадей
и превосходные белые материи, не тканые, а свалянные из шерсти,  из  которых
делались япанчи, красивые и защищавшие от  дождя.  Из  ярмарок  славилась  в
Холопьем городе на реке Мологе; ко времени Василиева же  княжения  относится
начало знаменитой Макарьевской ярмарки; в 1524  году  великий  князь,  желая
нанести вред враждебной Казани, запретил русским купцам ездить  на  ярмарку,
бывшую подле Казани, на так называемом Купеческом острове, а назначил  место
для ярмарки в Нижегородской области; но чрез  эту  меру  сначала  не  меньше
вреда потерпело и Московское государство, почувствовало сильный недостаток в
товарах, шедших Волгою из Каспийского моря, из Персии и Армении, особенно же
чувствителен был недостаток в соленой рыбе,  привозимой  с  низовьев  Волги.
Иностранные  писатели  указывают  и  торговые  пути:  так,  они  говорят   о
судоходстве по Москве-реке, затрудняемом извилинами, особенно между  Москвою
и Коломною; говорят, что в 24 германских милях  от  Рязани  находится  место
Донков на Дону: здесь купцы, отправляющиеся в Азов, Кафу и  Константинополь,
нагружают свои суда, что делается  обыкновенно  осенью,  в  дождливое  время
года, ибо в другое время Дон так мелок, что не может  поднимать  судов.  Под
Вязьмою течет река того же имени,  впадающая  в  Днепр:  отсюда  нагруженные
товарами суда спускаются обыкновенно в Днепр и обратно вверх по Днепру  идут
суда до Вязьмы. Дмитров лежит на реке Яхроме, впадающей в Сестру,  а  Сестра
впадает  в  Дубну,  приток  Волги;  вследствие  такого  течения  рек   здесь
производится обширная  торговля.  Любопытны  известия  иностранцев  о  немой
торговле, еще производившейся в XVI веке;  такая  торговля  производилась  с
лапландцами в северных пределах европейской России и за  Уралом,  в  области
Оби. По договору с семьюдесятью ганзейскими городами  1514  года  купцам  их
позволено было торговать в  Новгороде  всяким  товаром  без  вывета,  солью,
серебром, оловом, медью, свинцом, серою, а новгородские купцы получили право
торговать в Немецкой земле также всяким товаром без вывета и  воском.  Купит
немец у новгородца воск и воск окажется нечист,  то  новгородец  обязан  его
обменить. Будет новгородец в немецких городах покупать или продавать  что  в
ласт, то весчего не платит, а начнет продавать или покупать в вес, то  брать
с него весчее; также и немец в Новгороде, если станет продавать соль, сельди
и мед в ласт, то не платит весчего; если же в вес, то платит; даст немец  за
какой-нибудь товар серебро, и окажется  оно  нечисто,  то  ему  это  серебро
обменить. У Герберштейна находим известие о ростах, которые простирались  от
десяти до двадцати со ста. Мы не знаем, с  какою  скоростию  тогдашние  пути
сообщения позволяли купцам перевозить товары;  но  Герберштейн  оставил  нам
известие о ямской гоньбе: когда я, говорит Герберштейн, ехал из Новгорода  в
Москву, то ямщик выставлял заблаговременно по 30, 40 и 50 лошадей, тогда как
мне нужно было не более 12; каждый из нас, таким образом, выбирал себе любую
лошадь. Всякому позволено пользоваться почтовыми лошадьми;  если  на  дороге
лошадь утомится или падет, то вольно взять другую  из  первого  дома  или  у
первого встретившегося проезжего,  исключая  гонца  великокняжеского;  ямщик
обязан отыскать лошадь, брошенную на дороге, также доставить  взятую  лошадь
хозяину и заплатить ему прогоны: за 10 или 20 верст платится  обыкновенно  6
денег. Слуга Герберштейна проехал 600 верст из Новгорода в Москву в 72 часа;
такая скорость езды, заключает наш автор, тем удивительнее, что лошади очень
мелки и содержатся гораздо хуже, чем у нас. Из русских известий о ямах дошла
до нас великокняжеская грамота о починке ветхого строения на Ергольском яму:
"Сказывали ергольские ямщики, что на яму хоромы,  избы,  сенники  и  конюшни
погнили и тын обвалился: велеть их построить крестьянам белозерскими сохами,
всеми без исключения, чей кто ни будь, а с сохи брать по два человека;  теми
же сохами велеть  крестьянам  от  Ергольского  яма  до  Напорожского  дороги
почистить, мосты по рекам, болотам и грязям починить; вместо сгнивших мостов
новые намостить, на реках мосты мостить на клетках, чтоб их вешняя  вода  не
сносила. Отмерить земли к яму ямщикам на пашню, сенокос и ямским лошадям  на
выпуск, и этой  земли  межи  назначить,  ямы  покопать  и  драни  покласть".
Название ямов произошло не от этих межевых ям, которые употреблялись  везде,
но или от русского слова емлю- беру, или, что еще вероятнее,  от  татарского
ям-дорога.
     В Западной Руси король Сигизмунд дал в 1511 году жителям Вильны  право,
по которому приезжие в  их  город  купцы  могли  торговать  только  с  ними,
исключая  ярмарки,  когда  приезжие  купцы  могли  торговать  и  с   купцами
иностранными.  Относительно  искусства  при  Василии  замечательно  известие
летописи о поновлении  старых  икон  греческого  письма,  икон  спасителя  и
богородицы, которые были принесены для этого из Владимира в  Москву  в  1518
году,  торжественно  встречены  митрополитом  Варлаамом  и   всем   народом.
Поновляли их в митрополичьих палатах, и сам митрополит, сказано,  много  раз
своими руками трудился в этом деле; по обновлении  и  украшении  иконы  были
отпущены назад во Владимир также с большим торжеством. В 1531 году также для
поновления  принесли  в  Москву  две  иконы  изо  Ржевы:   одна   изображала
преподобную Параскевию,  а  другая-мученицу  Параскевию.  Стенною  церковною
живописью  славился  русский  мастер  Федор   Едикеев;   упоминается   также
иконописец  Алексей  Псковитин  Малый.  Замечательнейшим   из   строительных
памятников Василиева  княжения  остался  для  нас  Новодевичий  монастырь  в
Москве, основанный в благодарность за взятие Смоленска. Мы уже имели  случай
заметить, что вызов иностранных  художников  и  медиков  продолжался  и  при
Василии; в 1534 году по приказанию великого князя слит был  колокол  в  1000
пуд, лил его Николай немец; одиннадцать каменных церквей были построены  при
Василии в Москве мастером Алевизом Фрязиным; Ивановскую колокольню  построил
Бон Фрязин. Кроме упомянутых при описании болезни Василиевой двоих  немецких
лекарей, Николая Булева и Феофила, был еще третий, родом грек, именем Марко.
     Но в то время как плоды европейской гражданственности принимались, хотя
медленно  и  слабо,  в  Московском  государстве,  русские   люди,   двигаясь
по-прежнему на северо-восток, продолжали полагать среди здешних лесов, среди
дикого   их   народонаселения   основу   гражданственности-христианство,   и
Герберштейн, который так часто смотрит с черной стороны на Московию, не мог,
однако, не заметить, что и в его время русские иноки отправлялись  в  разные
страны на север и восток, преодолевая на пути  величайшие  трудности,  терпя
голод, подвергая опасности жизнь, - все  это  с  одною  целию-распространить
христианство. Описывая Пермь, тот же Герберштейн говорит, что здесь и  после
Стефановой проповеди остается в лесах еще много язычников; но  монахи,  туда
отправляющиеся, не перестают отрывать их от прежних  заблуждений.  Пустынник
Феодорит крестил  кольских  лопарей;  Трифон  распространял  христианство  у
лопарей, живших на реке Печенге.
     В истории русской церкви времен Василиевых сосредоточивают на себе наше
внимание два знаменитых лица: одно уже  известное  нам-Иосиф  Волоколамский,
другое-Максим Грек. Восшествие на престол Василия  обеспечивало  для  Иосифа
торжество над ересью и обещало постоянное покровительство верховной  власти.
Мы уже видели, что Иосиф был еще более муж дела, чем  слова,  был  достойный
преемник  тех   знаменитых   подвижников,   которые   собственным   примером
поддерживали христианскую деятельность в областях  Московского  государства.
Нуждался  ли  крестьянин  в  семенах  для  посева,  терял   домашний   скот,
земледельческие орудия-приходил к Иосифу, и тот снабжал его всем нужным.  Во
время голода в  Волоколамской  области  поселяне  стекались  в  монастырь  к
Иосифу, который кормил около семисот человек  кроме  детей,  построил  подле
монастыря странноприимницу с церковию, велел здесь покоить больных,  кормить
бедных, поставил особого строителя. Когда  истощились  собственные  средства
монастыря, Иосиф делал займы и кормил бедных; увещевал и дмитровского  князя
Юрия Ивановича позаботиться о людях, страдавших  от  голода:  "Бога  ради  и
пречистой   богородицы,   пожалуй,   государь,   попекись   о   православном
христианстве, о  своем  отечестве,  подобно  древним  православным  царям  и
князьям, которые заботились о  своих  подданных  во  время  голода:  который
государь имел у себя много  хлеба,  раздавал  его  неимущим  или  приказывал
продавать недорого, устанавливал цену, поговоривши с боярами,  как  надобно,
полагал запрет страшный на ослушников, как и теперь сделал брат твой великий
князь Василий  Иванович  всея  Руси.  Если  ты  распорядишься  так  в  своем
государстве, то оживишь нищих людей, потому что уже многие теперь люди  мрут
с голоду, а, кроме тебя, некому этой беде пособить; никто  другой  не  может
ничего  сделать,  если  ты  не  позаботишься  и  не  установишь  цены  своим
государским повелением".
     Но одною этою деятельностью не мог ограничиться  Иосиф;  и  в  княжение
Василия он должен был вести сильную борьбу с своими врагами. Мы видели,  что
при Иоанне III, во время борьбы с ересью жидовствующих, Иосиф,  провозглашая
необходимость строгих мер против еретиков, навлек на себя ненависть многих и
сильных людей. Вопрос об этих мерах продолжался и  при  Василии:  противники
их, в челе которых  находился  инок  Вассиан  Косой,  т.  е.  князь  Василий
Патрикеев, начали опять настаивать, что кающихся еретиков  должно  выпустить
из заточения; Иосиф твердо стоял  при  прежнем  своем  мнении  и,  выставляя
примеры строгости к виновным из Ветхого и  Нового  заветов,  писал  великому
князю: "Молим тебя, государь, чтоб ты своим царским судом искоренил тот злой
плевел еретический вконец". Старцы Кириллова и всех  вологодских  монастырей
написали  колкое   опровержение   этому   мнению,   и   церковные   историки
догадываются, что опровержение  написано  Вассианом.  Великий  князь  принял
мнение Иосифа; однако  враги  последнего  не  были  низложены  окончательно;
Вассиан переехал в Москву, приблизился опять ко двору и действовал иногда  с
успехом против Иосифа.
     Вассиан, по свидетельству одного из современников, враждовал  много  на
Иосифа и хотел  разорить  монастырь  его.  Вассиан  хотел  этого  вследствие
старинной  борьбы,  вследствие  противоположности   убеждений;   по   другим
побуждениям хотел разорить Иосифов монастырь удельный князь Федор  Борисович
волоколамский. Но пусть сам Иосиф  расскажет  нам  о  притеснениях,  которые
монастырь его терпел от удельного  князя:  "Князь  Федор  Борисович  во  все
вступается: что бог пошлет нам, в том  воли  не  дает;  иное  даром  просит,
другое в полцены  берет;  если  его  не  послушаем,  то  хочет  кнутом  бить
чернецов, а на меня  бранится.  И  мы  боялись  его,  давали  ему  все,  что
благочестивые люди дарили монастырю, - коней, доспехи, платье; но он захотел
еще денег и начал  присылать  за  ними-мы  ему  послали  шестьдесят  рублей;
прислал просить еще-послали еще сорок рублей, и эти деньги уже десять лет за
ним; мы вздумали было послать попросить их  назад,  а  он  нашего  посланца,
монаха Герасима Черного, хотел кнутом высечь да денег не отдал. Все, что  ни
пришлют на милостыню или на помин по усопших, все хочет, чтоб у  него  было;
прислал князь Семен Бельский полтораста коп грошей  на  помин  родителей,  и
князь Федор сейчас же прислал к  нам  просить  этих  грошей;  купили  мы  на
полтораста рублей жемчугу на ризы и  на  епитрахиль-и  князь  Федор  прислал
жемчугу просить. К чернецам нашим подсылал говорить: "Которые из  них  хотят
идти от Иосифа в мою отчину, тех берусь покоить; а которые не хотят и заодно
с Иосифом, от тех оборонюсь; голову Павла если не изобью кнутом, то не  буду
я сын князя  Бориса  Васильевича".  И  вот  некоторые  чернецы  побежали  из
монастыря. Увидавши, что князь Федор решился  разорить  монастырь,  я  хотел
было уже бежать из него и объявил  об  этом  братии;  но  братия  стала  мне
говорить: "Бог взыщет на твоей душе,  если  церковь  Пречистыя  и  монастырь
будут пусты, потому что монастырь Пречистая устроила, а не князь  Федор;  мы
отдали все имение свое Пречистой да тебе в надежде, что будешь  нас  покоить
до смерти, а по смерти поминать; сколько было у нас силы, и мы ее истощили в
монастырских работах; а теперь, как нет больше ни имения,  ни  сил,  ты  нас
хочешь покинуть! Тебе известно, что нам у князя Федора жить нельзя, он и при
тебе нас хочет грабить и кнутом бить; знаешь сам хорошо, как князь Федор  на
Возмище, в Селижарове и в Левкиеве  монастыре  не  оставил  ничего  денег  в
казне, и  у  нас  ничего  же  не  оставит;  но  в  тех  монастырях  чернецы,
постригаясь, оставляют имение при себе  и  тем  живут;  а  мы,  постригшись,
отдали все Пречистой да тебе". Я побоялся осуждения  от  бога  и  не  посмел
покинуть монастырь, предать его на расхищение. Мы били челом самым сильным у
князя людям, чтоб просили его жаловать нас, а не грабить; но  они  отвечали:
волен государь в своих монастырях: хочет жалует, хочет грабит. Тогда  я  бил
челом государю православному  самодержцу  великому  князю  всея  Руси,  чтоб
пожаловал монастырь Пречистыя, избавил  от  насильств  князя  Федора;  а  не
пожалует государь, то всем пойти  розно,  и  монастырю  запустеть.  Государь
князь великий не просто дело сделал, думал с князьями и боярами и,  поговоря
с преосвященным Симоном  митрополитом  и  со  всем  освященным  собором,  по
благословению и по совету всех их монастырь и меня грешного с братиею взял в
великое свое государство и не велел князю Федору ни во что вступаться. После
этого жили мы в покое и в тишине два года".  По  прошествии  этих  двух  лет
гроза поднялась снова, потому что князь Федор не хотел отказаться от надежды
получить в свои руки опять Иосифов монастырь; с тремя приближенными  к  себе
людьми он придумал, что нет для этого другого средства, как действовать чрез
архиепископа новгородского, к епархии которого, по старинному  политическому
разделению, принадлежала Волоколамская область; и  вот  по  внушениям  князя
Федора новгородский владыка  Серапион  послал  на  Иосифа  отлучительную  от
священства грамоту в самый великий  пост.  Поступок  этот  произвел  сильное
волнение; при дворе волоцкого князя торжествовали, начали говорить: "Достали
мы Иосифов монастырь: владыка наш замел не одним Иосифом, замел и  Москвою".
Но в Москве  спешили  показать,  что  ее  трудно  замести  уделом:  Серапион
новгородский был  вызван  в  Москву,  лишен  епархии  и  сослан  в  Троицкий
монастырь за то, что без обсылки с великим  князем  и  митрополитом  отлучил
Иосифа, который перешел от волоцкого князя  по  согласию  великого  князя  и
митрополита. Дело это произвело сильное впечатление, стало предметом толков;
у Иосифа было много врагов, и ему дали знать,  что  на  Москве  многие  люди
говорят: лучше было бы Иосифу оставить монастырь и  пойти  прочь,  чем  бить
челом великому князю; вследствие этого Иосиф счел за нужное написать длинное
оправдательное послание с подробным изложением всего дела; ученик  его,  Нил
Полев, также писал в защиту учителя.
     Иосиф умер в 1515 году; Вассиан Косой пережил его и продолжал борьбу  с
его преданиями. К этой старинной борьбе, ведущей  начало  из  времен  Иоанна
III, присоединяется при Василии дело знаменитого Максима Грека. В год смерти
Иосифа великий князь Василий отправил Василья  Копыла  на  Афонскую  гору  с
грамотою к проту и всем игуменам и  монахам  18  монастырей  святогорских  с
просьбою прислать на время в Москву из Ватопедского монастыря старца  Савву,
переводчика книжного. Игумен этого монастыря отвечал,  что  Савва  не  может
отправиться по старости и болезни  в  ногах,  но  что  вместо  него  Ватопед
посылает другого инока, Максима, искусного и годного к толкованию и переводу
всяких книг церковных и так называемых еллинских. Максим, албанский грек  из
города Арты, прежде пострижения своего на Ватопеде путешествовал по  Европе,
учился в Париже, Флоренции,  Венеции.  В  такие-то  руки  досталось  богатое
собрание  греческих  рукописей,  хранившееся  в  московской  великокняжеской
библиотеке и остававшееся без употребления по недостатку сведущих  людей.  К
сожалению, Максим, зная основательно языки-греческий и латинский, не  мог  в
той же степени владеть славяно-русским,  которым  начал  заниматься  уже  по
отправлении своем в Москву; несмотря на то, однако, он успел оказать  важные
услуги русскому просвещению в XVI веке. Прежде всего  он  занялся  переводом
толкования на псалтирь; он переводил его с греческого на латинский  язык,  а
уже с латинского на славянский переводили двое русских толмачей. После этого
перевода Максиму поручено было исправление богослужебных  книг,  наполненных
грубыми ошибками переписчиков; потом  он  перевел  толкования  Златоуста  на
евангелие св. Матфея и Иоанна,  толкования  на  книгу  деяний  апостольских;
впоследствии он перевел псалтирь с греческого на русский язык.  Но  этим  не
ограничивались труды  Максима:  мы  видели,  как  в  предшествовавшее  время
умножились сочинен