ти;  в
общих грамотах Иоанн должен был просить об избрании, обозначить  в  грамоте,
что он не еретик, а христианин, крещен во  имя  св.  троицы,  что  поляки  и
русские, будучи одного племени, славянского  или  сарматского,  должны,  как
братья, иметь одного  государя.  Замечательны  образцы  грамот  к  некоторым
вельможам; например, к одному царь должен был написать: "Ты меня знаешь, и я
тебя знаю, что у тебя большая сума (калита); я не калиты  твоей  хочу,  хочу
тебя иметь своим приятелем, потому что ты  умный  человек  на  всякие  дела,
умеешь советовать так, что не только калита, но и сундуки будут".
     Иоанн находился в затруднительном положении: с  одной  стороны,  тяжело
ему было унизиться до  искательства,  неверен  был  успех  и  затруднительно
положение в  случае  успеха;  с  другой  -  неприятно  было  и  видеть  себя
обойденным, особенно когда выбор падет на человека  нежеланного,  с  которым
надобно  будет  опять  начинать  войну  за  Ливонию.  Выслушавши   донесение
Ельчанинова, царь приговорил послать гонца Бастанова к панам  с  требованием
опасной грамоты для больших послов. Бастанов доносил, что, по  всем  слухам,
литовская Рада хочет выбирать московского государя; папский нунций доносил в
Рим, что вельможи ни под каким видом не хотят  московского  царя,  но  народ
показывает к нему расположение; в другом  письме  доносил,  что  московского
государя желает все мелкое дворянство, как  польское,  так  и  литовское,  в
надежде чрез его избрание высвободиться из-под власти  вельмож.  Узнавши  от
Бастанова о возможности успеха, Иоанн велел немедленно  отпустить  в  Польшу
посланника Новосильцева с грамотами к Уханскому, к краковскому  архиепископу
и светским панам; в грамоте к Уханскому царь уверял,  что  веры  и  почестей
духовенства не порушит, самому Уханскому обещал большие  награды,  если  его
старанием будет избран в короли: "Мы тебя за твою службу почестями и  казною
наградим; дай нам знать, какого от нас жалованья хочешь, и мы станем к  тебе
свое великое жалованье держать". Но одних обещаний частным лицам было  мало;
Иоанн ни слова не говорил, отказывается ли он от прежних своих условий, а на
сейме не хотели слышать ни о каких других условиях, кроме  тех,  на  которых
был избран прежде Генрих; кроме того, Новосильцев был посланником  легким  и
потому  не  мог  так  действовать,  как  действовали  уполномоченные  других
соискателей. Эти обстоятельства опять произвели то, что сторона  московская,
особенно между поляками, упала и выдвинулись  вперед  две  стороны:  сторона
вельмож, которые хотели избрать императора Максимилиана, и  сторона  шляхты,
хотевшей избрать Пяста, т.  е.  кого-нибудь  из  природных  поляков  или  по
крайней мере не австрийца, не кандидата стороны вельможеской.
     В ноябре 1575 года начался избирательный сейм; приступили прежде  всего
к  выслушанию  послов  иностранных.  Послы  императорские  от  имени  своего
государя предлагали в короли  сына  его,  эрцгерцога  Эрнеста,  превозносили
достоинства этого князя, говорили, что вследствие частого обращения с чехами
он легко понимает их язык, легко поэтому может  научиться  и  по-польски,  а
прежде чем научиться, будет  употреблять  язык  латинский,  которым  владеет
совершенно свободно и который у поляков во всеобщем употреблении; выставляли
на вид выгоды Эрнестова избрания, вследствие которого Польша вступит в  союз
с  Австрийским  домом,  владетелями   германскими,   италианскими,   королем
испанским и, наконец, с царем московским. После императорских говорили послы
брата Максимплианова, эрцгерцога Фердинанда, также превозносили  достоинства
своего государя, его военное искусство, знание чешского языка, обещали,  что
Фердинанд будет вносить в Польшу большую часть доходов своих, именно  150000
талеров ежегодно, и еще 50000 талеров на поправку  и  постройку  пограничных
крепостей,  приведет  и  сильные  полки  немецкой   пехоты   для   отражения
неприятеля. Посол шведский начал свою речь увещаниями сейму  употребить  все
усилия для войны с Москвою, обещая, что  шведский  король  с  своей  стороны
употребит для этой цели третью часть податей; для прекращения же  споров  за
Ливонию между Польшею и Швециею предлагал, чтоб поляки уступили Швеции  свою
часть Ливонии, а король шведский откажется за это от всех  своих  претензий:
от  денег,  которые  польское  правительство  взяло  у  него  взаймы  и  уже
четырнадцать лет не платит, от приданого своей жены, не отданного еще ей, от
денег и земель, следующих ей по наследству; или  пусть  Польша  отдаст  свою
часть Ливонии навеки в  ленное  владение  шведскому  королевичу  Сигизмунду,
которому отец отдаст и свою часть  этой  страны.  Потом  посол  приступил  к
главному вопросу: предлагал избрать или короля своего, Иоанна, или, что  для
последнего будет одинаково приятно,  избрать  в  королевы  сестру  покойного
Сигизмунда-Августа, Анну;  приводил  в  пример  англичан,  которые,  поручив
правление королеве  Елисавете,  достигли  наивысшей  степени  благоденствия;
говорил, что только одним этим способом уладятся дела польские  и  шведские,
ливонские  и  московские;  будет  крепкий   союз   между   двумя   соседними
государствами, будет у них мир с турками, татарами и  Германиею,  москвитяне
будут изгнаны из Ливонии, нарвская торговля,  столь  вредная  для  Польши  и
столь выгодная для Москвы, прекратится; королева Анна, зная  язык  и  обычаи
народные, могла бы выслушивать каждого и всякому  оказывать  справедливость,
не была бы из числа тех, которые сидят на троне глухими и немыми и презирают
обычаи  польские  (намек  на  Генриха);  все  права  и  привилегии  были  бы
подтверждены. А если бы тут  же  сейм  назначил  наследником  королевы  Анны
единственного  сына  шведского  короля  и  по  матери  единственную  отрасль
Ягеллонова рода,  Сигизмунда,  знающего  в  совершенстве  языки  польский  и
шведский и достаточно латинский, италианский  и  немецкий,  тогда  король  и
королева шведские ничего не пожалели бы для сына своего, который явился бы в
Польшу с значительною суммою денег для шляхты.  Еще  прежде,  в  1574  году,
после бегства Генриха, султан присылал грамоту с требованием, чтоб поляки не
выбирали австрийца, который необходимо вовлечет их в войну с  Портою;  пусть
выберут кого-нибудь из своих, например Яна Костку, воеводу сендомирского;  а
если хотят  из  чужих,  то  короля  шведского  или  Стефана  Батория,  князя
седмиградского. Посол от Батория явился на сейм и после обычного  исчисления
доблестей своего князя приступил к  обещаниям:  сохранять  ненарушимо  права
панов и шляхты, сообразоваться во всем  с  их  волею;  заплатить  все  долги
королевские; обратно завоевать все отнятое Москвою, для чего  приведет  свое
войско; сохранять мир  с  турками  и  татарами;  лично  предводительствовать
войсками; прислать 800000  злотых  на  военные  издержки,  выкупить  пленную
шляхту из земель  русских,  захваченную  в  последнее  татарское  нашествие.
Наконец, выступил посол от Альфонса II, герцога феррарского, который,  между
прочим, обещал снабдить  Краковскую  академию  людьми  учеными,  привести  в
Польшу художников и содержать их на своем жалованьи, воспитывать в Италии на
свой счет пятьдесят молодых шляхтичей польских. Московских послов не было  -
никто не восхвалял достоинств Иоанна, никто не говорил о его обещаниях.
     Раздвоение, соперничество, господствовавшие между вельможами и  шляхтою
в Польше, выразились на сейме; 12  декабря  австрийская  партия,  состоявшая
преимущественно из вельмож, провозгласила королем императора Максимилиана, а
14 шляхта провозгласила королевну Анну, с  тем  чтобы  она  вышла  замуж  за
Стефана Батория. Австрийская сторона имела большие надежды  восторжествовать
над стороною противною, потому что Литва и Пруссия преимущественно держались
Максимилиана; но в начале сам император повредил своему успеху медленностию:
когда явились к нему послы польские от стороны, его избравшей,  с  известием
об избрании, то он стал толковать с ними о перемене условий, на которых  был
избран, условий Генриховых, требовал, чтоб в эти  условия  по  крайней  мере
внесены были два слова: по возможности (pro posse), говорил,  что  некоторые
статьи касаются не одного его, но всей Империи  и  что  так  как  вследствие
двойного избрания он не может без помощи оружия сделаться королем  польским,
то не может ни на что решиться один; предлагал, чтоб  для  примирения  обеих
сторон королевою оставалась Анна, но мужем ее и  королем  был  назначен  сын
его, эрцгерцог Эрнест, вместо Батория.  По  всему  было  видно,  что  старик
Максимилиан, и в молодости  не  отличавшийся  большою  энергиею,  охладел  к
желанию получить польский престол, когда видел,  что  надобно  добывать  его
оружием. Так же медленно вел он и переговоры  с  Москвою,  которой  интересы
были теперь тесно связаны с интересами  Австрийского  дома.  Мы  видели  что
союзы, заключенные между Москвою и Австриею против Польши при Иоанне  III  и
сыне его Василии, кончились ничем; при Иоанне IV сношения  возобновились  по
поводу дел ливонских: в 1559 году император Фердинанд I писал  Иоанну,  чтоб
он не воевал Ливонии, принадлежащей к Священной Римской империи, и возвратил
завоеванные уже места; Иоанн отвечал, что если цесарь захочет быть с  ним  в
любви и братстве, то пусть пришлет великих послов, с которыми обо всех делах
договор учинится. Великие послы не приезжали, и, несмотря на то, мы  видели,
что Иоанн требовал от поляков и Литвы  избрания  австрийского  эрцгерцога  в
короли; это требование царя  объясняется  требованием  султана  не  выбирать
императора или его сына; враждебные отношения Австрии к Турции  обеспечивали
Московское государство в том, что между Польшею и Турциею не будет заключено
союза и что польский король из Австрийского дома, опасаясь постоянно Турции,
будет искать московского союза, для которого не  пожалеет  Ливонии.  В  июле
1573 года приехал в Москву императорский гонец Павел Магнус  с  грамотою,  в
которой Максимилиан II  предлагал  Иоанну  соединенными  силами  противиться
возведению на польский престол Генриха  французского;  гонец  рассказывал  о
Варфоломеевской  ночи,  которая  очень  опечалила  его   государя:   "Король
французский воевал с королем наваррским и умыслил злодейским обычаем, чтоб с
ним помириться; помирившись, сговорил сестру свою за наваррского  короля,  и
тот приехал на свадьбу, и с ним много больших  людей  приехало;  тут  король
французский зятя своего, наваррского короля, схватил и посадил в  тюрьму,  и
теперь сидит в тюрьме, а людей его, всех до одного, с женами и детьми, в  ту
же ночь побил и сказал, что побил их за веру, что они не его веры;  побил  и
своих людей, которые одной веры с королем наваррским: всего в то время побил
до 100000. Всем христианским государям пригоже о том жалеть и кручиниться, а
с тем злодеем французским не знаться. А вот теперь французский король  брата
своего отпускает на Польское королевство по ссылке с турецким султаном, и от
того цесарю кручина. Цесарю хотелось, чтоб на Короне Польской  был  или  сын
его, или государь московский и у них была бы по старине любовь и братство; а
приговорил цесарь, чтоб государство поделить: Польскую Корону - к цесарю,  а
Литовское Великое княжество - к Московскому государству -  и  стоять  бы  им
заодно против турецкого и против всех татарских государей. А если  королевич
французский будет на Короне Польской, то с турецким  у  них  будет  союз,  а
христианству будет большая невзгода и пагуба". Иоанн отправил в  Вену  гонца
Скобельцына выразить императору всю готовность свою стараться  о  том,  чтоб
Польша и Литва не отошли от их государства; о  Варфоломеевской  ночи  писал:
"Ты, брат наш дражайший, скорбишь о кровопролитии, что у французского короля
в его королевстве несколько тысяч перебито вместе и с  грудными  младенцами:
христианским государям пригоже скорбеть, что такое бесчеловечие  французский
король над  стольким  народом  учинил  и  столько  крови  без  ума  пролил".
Скобельцын возвратился безо всякого ответа, с жалобами на дурное  обхождение
с ним гонца императорского  Павла  Магнуса;  скоро  приехал  и  последний  с
жалобами на Скобельцына, обвинял его в том, что он не хотел взять  цесаревой
грамоты, о самом цесаре говорил невежливо: "На языке-то у него сладко,  а  у
сердца горько", вел  себя  неприлично.  Царь  велел  позвать  Скобельцына  к
ответу, и тот во всем оправдывался: например, грамоты  императорской  он  не
захотел взять потому, что в ней Иоанн не был  назван  царем.  Иоанн  отписал
императору, что вследствие его жалоб он положил опалу на Скобельцына, но при
этом дал понять, что вина последнего и правота Павла  Магнуса  вовсе  в  его
глазах не доказаны: "Мы велели ближним своим людям  Скобельцына  расспросить
перед твоим гонцом Павлом, и Скобельцын сказывал, что Павел взял  у  него  в
долг 400 ефимков, а отдал только 138 и много бесчестья ему делал, а потому и
взводит на него такие дела. Нашим гонцам на обе стороны  пригоже  таких  дел
вперед не делать и до нас кручин не доносить, чтоб  от  их  бездельных  врак
между нами братской любви порухи не было". Потом приезжали в  Москву  другие
гонцы  с  извинениями,  что  Максимилиан  за  большими  недосугами  не   мог
условиться с царем насчет дел польских; эти извинения очень сердили  Иоанна;
сердило его и то, что вместо послов являлись от императора  купцы,  хотевшие
выгодно поторговать в Москве. Наконец в декабре 1575  года  явились  великие
послы Иоган Кобенцель и  Даниил  Принц.  Пристав,  провожавший  их,  доносил
государю о речах толмачей посольских, взятых в Польше: "Литовским  людям  не
хотелось послов чрез свою землю пропускать, но, боясь цесаря, пропустили,  а
слово об них в Литве такое: идут послы от цесаря к московскому  государю  на
совет, чтоб им заодно промыслить и Литовскую землю между  собою  разделить".
Иоанн хотел дать понять послам, как поздно они приехали, как неприлично было
императору в продолжение столь долгого времени, при  столь  важных  взаимных
интересах, присылать одних гонцов да купцов; он велел  остановить  послов  в
Дорогобуже, куда явились боярин Никита Романович Юрьев, князь Сицкий и  дьяк
Андрей Щелкалов с таким наказом от царя: "Приехавши  в  Дорогобуж,  устроить
съезжий двор и, сославшись с цесаревыми послами, съехаться с  ними  на  этом
дворе и спросить их от имени  государя,  за  каким  делом  присланы  они  от
цесаря? Если послы откажутся объявить, зачем они присланы то понуждать их  к
тому, несколько раз с ними съезжаться  и  говорить  им:  "Не  дивитесь,  что
государь велел вас на дороге спрашивать, не давая  вам  своих  очей  видеть,
всякое дело живет по  случаю:  прежде  не  бывало,  чтоб  послов  на  дороге
спрашивали о деле, но не бывало прежде  и  того,  чтоб  такие  ближние  люди
ездили так далеко говорить с послами о деле; случилось так  потому,  что  от
государя вашего, цесаря Максимилиана, приезжали к государю  нашему  торговые
люди, а сказывались посланниками и гонцами; государь наш  велит  им  почесть
оказывать как пригоже посланникам и гонцам, а посмотрят  -  так  это  гости,
торговые люди! Вот почему теперь государь и послал нас, ближних своих людей,
спросить вас, какие вы люди у цесаря и  по  прежнему  ли  обычаю  приехали?"
Послы отвечали, что такие речи им  очень  прискорбны  и  что  они  не  могут
передать цесаревых речей никому другому,  кроме  самого  великого  государя;
если торговые люди назывались посланниками и гонцами, то цесарь велит их  за
то казнить, а они, послы, ближние люди у цесаря  и  приехали  за  тем,  чтоб
подтвердить прежний союз,  уговориться  и  о  литовском  деле,  и  о  всяком
христианском прибытке. Максимилиан прежде писал, что ему нельзя  вступить  в
переговоры с московским государем за великими недосугами; Иоанн, узнавши  об
ответе Кобенцеля и Принца,  послал  им  такую  грамоту:  "Вы  бы  о  том  не
поскорбели, что мы вам теперь очей своих вскоре видеть не велели, потому что
у нас много дела, были мы в отъезде; а как приедем в Можайск, то  сейчас  же
велим вам быть у нас".
     Содержанием  посольских  речей  были   два   требования,   чтоб   Иоанн
содействовал избранию эрцгерцога Эрнеста в короли польские и великие  князья
литовские и чтоб оставил в покое Ливонию.  "Избрание  Эрнеста  в  короли,  -
говорили послы, - будет очень выгодно твоему величеству: ты, Эрнест, цесарь,
король испанский папа римский и другие христианские государи вместе на сухом
пути и на море нападете на главного недруга вашего, султана турецкого,  и  в
короткое время выгоните неверных в Азию; тогда по воле цесаря, папы,  короля
испанского,  эрцгерцога  Эрнеста,  князей  имперских  и  всех  орденов   все
цесарство Греческое восточное  будет  уступлено  твоему  величеству  и  ваша
пресветлость будете провозглашены восточным цесарем".  Иоанн  велел  сказать
послам, что на  основании  прежних  предложений  со  стороны  императора  на
престол польский должен быть возведен  эрцгерцог  Эрнест,  но  Литва  должна
отойти к Московскому государству. Послы отвечали, что этому статься  нельзя,
ибо у Короны Польской с Великим княжеством  Литовским  крепкое  утвержденье,
чтоб друг от друга не отстать и быть под одним государем; что же касается до
Киева, то эрцгерцог Эрнест, как будет избран в короли,  для  братской  любви
уступит его вместе с другими немногими местами царю, ибо и цесарю  известно,
что Киев искони царская  отчина;  о  Ливонии  же  цесарь  велел  нам  только
помянуть а много о ней не велел говорить; просим только, чтоб  государь  ваш
не велел воевать Ливонии до  приезда  других  больших  послов  императорских
князей удельных и великих людей. Иоанн велел отвечать  послам,  и  в  ответе
этом высказалось  сомнение  относительно  цесаревых  обещаний:  "Если  между
государями такое дело начинается о  союзе,  вечном  братстве  и  дружбе,  то
надобно, чтоб это было крепко и неподвижно. У нашего государя в обычае: кому
слово молвит о братстве и о любви, и то живет  крепко  и  неподвижно,  инако
слово его не  живет;  не  так  бы  случилось,  как  с  Владиславом,  королем
венгерским; заключил он союз с цесарем и со  многими  немецкими  государями,
захотели стоять против турецкого султана, а как на него пришел турецкий,  то
цесарь и немецкие государи ему не пособили, выдали его,  и  турки  рать  его
побили и самого убили. Пусть бы  все  союзные  Максимилиану  государи,  папа
римский, короли испанский,  датский,  герцоги,  графы  и  всякие  начальники
прислали к нашему  государю  послов  вместе  с  цесаревыми  и  утвердили  бы
докончанье - стоять всем на  всех  недругов  заодно".  Послы  отвечали,  что
цесарь скорее кровь на себе увидит или государства своего лишится, чем слову
своему изменит. После этих переговоров Иоанн отпустил послов с такими речами
к императору: "Хотим,  чтоб  брата  нашего  дражайшего  сын,  Эрнест,  князь
австрийский, был на Короне Польской, а Литовское Великое княжество с  Киевом
было бы к нашему государству Московскому; Ливонская же земля  изначала  была
наша вотчина, и нашим прародителям ливонские немцы дань  давали,  да,  забыв
правду, от нас отступили, и потому над ними так и сталось; Ливонской земле и
Курской (Курляндии) всей быть к нашему государству, да  и  потому  Ливонской
земле надобно быть за нами, что мы уже посадили  в  ней  королем  голдовника
(подручника, вассала) своего Магнуса: так брат бы наш дражайший, Максимилиан
цесарь, в Ливонскую землю не вступался и этим бы нам любовь свою показал;  а
мы Ливонской земли достаем и вперед хотим искать. К панам  польским  пошлем,
чтоб они выбрали в короли Эрнеста князя, а к литовским - чтоб оставались  за
нами; если Литва не согласится отстать от Польши, то пусть  и  она  выбирает
Эрнеста; если же и Польша и Литва не согласятся иметь государем ни  нас,  ни
Эрнеста, то нам с цесарем Максимилианом  над  ними  промышлять  сообща  и  в
неволю  приводить".  То  же  са