анов будут приводить на то. чтоб избран был или сам  царь,
или сын его Феодор, и потому просил Иоанна дать решительный ответ, сам ли он
хочет быть избран в  короли  или  дать  сына;  в  обоих  случаях  необходимо
обязательство в ненарушении прав и вольностей  шляхетских;  при  определении
границ между государствами Иоанн  должен  уступить  Литве  четыре  города  -
Смоленск, Полоцк, Усвят и Озерище; если же царевич  Феодор  будет  избран  в
короли, то отец должен дать ему еще несколько городов и волостей. Иоанну  нс
понравились речи Гарабурды; он отвечал ему: "Ты говорил, что паны радные так
долго не присылали к нам по причине морового поветрия - это  воля  божия;  а
надобно было бы панам подумать, чтоб дело поскорее уладить, потому  что  без
государя земле быть невыгодно. Паны радные литовские не хотят выбирать  себе
государя без Короны Польской - на то их воля.  Ты  говорил  о  подтверждении
прав и вольностей: дело известное, что, в каких землях  какие  обычаи  есть,
отменять их не годится. Ты говорил, чтоб  мы  возвратили  Литве  Смоленск  и
Полоцк,  Усвят  и  Озерище.  Это  пустое:  для  чего  нам   уменьшать   свое
государство? Хорошо государства увеличивать, а не уменьшать. Для чего я  вам
дам сына своего, князя Феодора, к убытку для своего государства? Хотят, чтоб
я дал сыну еще другие города и волости; но и без наших городов и волостей  в
Короне Польской и Великом княжестве Литовском много есть городов и волостей,
доходами с которых мы и сын наш можем содержать свой двор. И то,  по-нашему,
не годится, что по смерти государя государство не принадлежит потомкам  его,
что Корона Польская и Великое княжество Литовское не будут  в  соединении  с
государством Московским; так нельзя, так мы сына своего, Феодора, не  дадим.
Знаем, что цесарь и король французский прислали к вам; но нам это не пример,
потому что, кроме нас да турецкого  султана,  ни  в  одном  государстве  нет
государя, которого бы род царствовал непрерывно через двести лет; потому они
и выпрашивают себе почести;  а  мы  от  государства  господари,  начавши  от
Августа кесаря из начала веков, и всем людям это известно. Корона Польская и
Великое княжество Литовское - государства не голые, пробыть на них можно,  а
наш сын не девка, чтоб за ним еще приданое давать. Если паны радные польские
и литовские хотят нашей приязни, то  прежде  всего  пусть  пишут  титул  наш
сполна, потому что мы наше царское имя получили от предков  своих,  а  не  у
чужих взяли. Во-вторых, если бог возьмет сына нашего Феодора с этого света и
останутся у  него  дети,  то  чтобы  Корона  Польская  и  Великое  княжество
Литовское мимо детей сына нашего другого государя не искали; а  не  будет  у
нашего сына детей, то Польша и Литва от нашего рода не отрывались бы; и если
кто из нашего рода умрет, тело его привозить для  погребения  сюда.  А  наши
дети и  потомки,  кто  будет  на  Короне  Польской  и  в  Великом  княжестве
Литовском, прав и вольностей их ни в чем нарушать не будут; и пусть Польша и
Литва соединятся с нашим государством, и в титуле нашем писалось бы  наперед
королевство Московское, потом Корона Польская и Великое княжество Литовское;
стоять и обороняться от всех  неприятелей  им  заодно,  а  Киев  для  нашего
царского именования уступить нашему государству. Что прежде наша отчина была
по реку Березыню, того мы для покою христианского отступаемся, но Полоцк  со
всеми пригородами и вся  земля  Ливонская  в  нашу  сторону,  к  государству
Московскому, и без этих условий сына нашего, Феодора,  отпустить  к  вам  на
государство нельзя; к тому  же  он  несовершеннолетний,  против  неприятелей
стоять не может. Что же касается до вечного мира, то мы хотим его  на  таких
условиях: Полоцк со всеми пригородами и Курляндия - к Литве, а Ливония  -  к
Москве; Двина будет границею, а Полоцку и его пригородам  с  нашими  землями
граница будет по старым межам; и быть бы  всем  трем  государствам  на  всех
неприятелей заодно, а в короли выбрать цесарского сына, который должен  быть
с нами в братстве и подтвердить вечный мир; мы готовы жить с цесарским сыном
точно так же, как бы жили с своим сыном Феодором, если  б  дали  его  вам  в
государи. Знаю, что некоторые из поляков  и  из  ваших  хотят  выбрать  меня
самого в короли, а не сына моего, и гораздо лучше, если б я  сам  был  вашим
государем". Гарабурда отвечал на это, "что паны и шляхты рады выбрать его  в
государи,  но  чтобы  он  объявил,  как  этому  статься?  Он  должен   будет
беспрестанно переезжать из одного государства в другое и все по отдаленности
не будет в состоянии надлежащим образом оборонять свои государства;  большое
будет затруднение и относительно суда королевского;  наконец,  без  принятия
римской веры он не может  быть  коронован".  Царь  велел  ему  приезжать  за
ответом на другой день и, когда посол явился, стал опять ему  говорить:  "Мы
на Московском королевстве, в Польше и Литве государем быть хотим и управлять
всеми этими государствами можем и, приезжая, по нескольку времени оставаться
в каждом. Причины, тобою приведенные, делу не мешают; в титуле нашем  стоять
прежде королевству Московскому, потом Польше и Литве, а для имени написать к
Московскому государству Киев один, без пригородов; Полоцк  с  пригородами  и
Курляндию - к Литве, а Ливонию - к нашему  государству  Московскому;  полный
титул будет такой: божиею милостию господарь,  царь  и  великий  князь  Иван
Васильевич веся Руси, киевский, владимирский, московский, король польский  и
великий князь литовский и великий князь русский,  Великого  Новгорода,  царь
казанский, царь астраханский, а потом расписать области русские, польские  и
литовские по старшинству. Вере нашей быть в почете; церкви в  наших  замках,
волостях и дворах, каменные и деревянные, вольно нам ставить; митрополитов и
владык почитать нам по нашему обычаю; прав и вольностей панских и шляхетских
не нарушать, а увеличивать. Вольно нам будет в старости отойти в  монастырь,
и тогда паны и вся земля выбирают себе в государи из наших сыновей,  который
им будет люб; а сам я неугодного им назначать не буду.  А  если  бы  Великое
княжество  Литовское  захотело  нашего  государствования  одно,  без  Короны
Польской, то нам еще приятнее. Мы на Великом княжестве Литовском быть хотим:
хотим держать государство Московское и Великое княжество  Литовское  заодно,
как были прежде Польша и Литва; титул наш будет, как прежде было сказано;  а
которые земли литовские забраны к Короне Польской,  те  будем  отыскивать  и
присоединим их к Литве, кроме одного Киева, который должен отойти к  Москве.
Еще надобно уговориться о дворовых людях, без которых  я  не  могу  ехать  в
Польшу и Литву: этих людей немного (опричнина). И то еще тебе объявляю,  что
буду ездить в Польшу и Литву не один, а с детьми, потому что  они  по  летам
своим еще не могут без нас оставаться; доходят до нас слухи из ваших сторон,
что поляки и литовцы хотят  взять  у  нас  сына  обманом,  чтоб  отдать  его
турецкому. Не знаю, правда ли это, или злые люди выдумали, только  я  должен
тебе об этом объявить,  потому  что  теперь  хочу  все  высказать.  Особенно
объявляю тебе то, что я уже старею,  и  в  такие  три  обширные  государства
ездить мне для управления трудно, так лучше было бы, если бы Польша и  Литва
взяли в государи цесарского сына, а с нами заключили вечный мир на условиях,
какие я уже сказал, - и нам это было бы спокойнее, да  и  землям  также.  Но
если Польша и Литва не хотят цесарского сына, а хотят нас,  то  мы  согласны
быть их государем; только паны должны дать присягу и  грамоту,  что  им  над
нами и над нашими детьми ничего дурного  не  делать  и  ни  одного  государя
против нас не подводить, ни в какое государство  нас  не  выдать  и  никакой
хитрости не замышлять, чтоб нам и детям нашим можно было беспечно  приезжать
для разных дел в Польшу и Литву, как в свою землю. А  если  и  одно  Великое
княжество Литовское, без Польши, захочет нашего государствования, то это нам
еще приятнее. Скажи панам радным, чтоб не выбирали в короли француза, потому
что он будет  больше  желать  добра  турецкому,  чем  христианству;  а  если
возьмете француза, то вы, литва, знайте, что мне над  вами  промышлять.  Еще
объявляю тебе: из ваших земель многие писали ко мне, чтоб я шел с войском  к
Полоцку, и тогда вы будете нам бить челом, чтоб, не  пустоша  земли,  был  я
вашим государем. Другие писали такие  вещи,  которые  к  делу  нейдут,  иные
просили у нас денег и соболей, за что обещали хлопотать, чтоб  сын  наш  был
выбран в короли; скажи это панам радным". Когда  Гарабурда  уже  совсем  был
готов отправиться в обратный путь, пришли к нему  окольничий  Умный-Колычов,
думный дворянин Плещеев, дьяки Андрей и Василий Щелкаловы и сказали от имени
Иоанна: "Если Великое княжество Литовское хочет видеть его своим  государем,
то он на это согласен;  и  будьте  покойны,  Польши  не  бойтесь:  господарь
помирит с нею Литву". Потом из Новгорода присланы были пункты (главизны),  о
которых статьях писарю Гарабурде не изъявлено: 1) Короноваться  и  ставиться
на Корону Польскую и В[еликое]  к[няжество]  Литовское  государю  нашему  по
христианскому обычаю,  от  архиепископов  и  епископов,  и  римского  закона
бискупам по римскому закону в то время не действовать,  а  быть  бискупам  в
своем чину с панами радными. 2) Божьим судом царское величество  и  его  сын
царевич Иван Иванович не  имеют  у  себя  супруг,  а  царевич  князь  Феодор
Иванович приближается к тому возрасту,  когда  жениться  надобно;  так  паны
радные волю бы дали царскому величеству в Русском царстве, в Короне Польской
и В[еликом] к[няжестве] Литовском выбирать и высматривать из подданных, кого
пригоже по их государскому чину. А у государей жениться царскому  величеству
нейдет, к пожитью несхоже, потому что так высмотреть наперед нельзя. А  если
выйдет такой случай, что можно будет жениться и на  государской  дочери,  то
царское величество будет говорить о том с  панами  радными.  А  у  государей
наших издавна ведется,  что  выбирают  и  высматривают  себе  в  супруги  из
подданных своих. 3)  Когда  государь  приедет  с  своими  детьми  на  Корону
Польскую, и учинится мятеж между государем и  землею,  и  помириться  нельзя
будет, то паны должны отпустить царя и детей его безо всякой зацепки.
     Речи  Иоанна  Гарабурде,  высказавшееся  в  них  колебание,  желание  и
нежелание  быть  выбранным,  условия  выбора,  предложенные   царем,   явное
нежелание дать сына в короли - все это не могло усилить  московскую  сторону
на сейме; послы московские не являлись с  льстивыми  словами,  обещаниями  и
подарками для панов, и Ходкевичу легко  было  заглушить  голос  приверженцев
царя. Сторона, хотевшая императора Максимилиана или сына его Эрнеста,  также
не  могла  осилить:   причиною   неуспеха   была,   во-первых,   медленность
Максимилиана; и он думал сначала, что не он поляков, но поляки будут просить
его принять их корону; потом когда были им высланы великие послы Розенберг и
Перштейн, то они уже не могли поправить дела и, кроме того, не  хотели:  оба
посла были чехи, свита их состояла также из чехов; подружившись  с  поляками
на частых пирушках, чехи стали вспоминать, что  и  они  прежде  пользовались
такими же вольностями, какие теперь в Польше, но дом Австрийский отнял их  у
них и утесняет  их  поборами,  хочет  истребить  их  язык,  и,  как  братья,
предостерегали поляков, чтоб они береглись австрийского ига. Послы от князей
имперских, явно хлопоча за Эрнеста, сына  Максимилианова,  тайно  советовали
полякам совершенно иное; к этому присоединялось еще извечное  нерасположение
поляков  к  Австрийскому  дому.  При  таких  обстоятельствах  нетрудно  было
французскому послу Монлюку составить многочисленную и  сильную  сторону  для
Генриха Анжуйского, брата французского короля  Карла  IX  и  сына  Екатерины
Медичи. В публичной речи  своей  Монлюк  не  щадил  лести  полякам,  называл
государство их  оградою  христианства,  хвалил  их  обычаи,  утверждал,  что
французы и поляки похожи друг на друга более всех  других  народов,  не  был
скуп и на обещания: по его словам, Генрих заведет флот, посредством которого
всего  скорее  воспрепятствует  нарвской  торговле;  приведет   в   цветущее
состояние Краковскую академию, снабдивши ее учеными людьми; отправит на свой
счет в Париж  сто  польских  шляхтичей  для  занятия  науками;  наберет  для
польской службы отряд гасконских стрелков. Начались  совещания;  послышались
голоса  в  пользу  избрания  одного  из  своих;  но  против  этого  избрания
вооружился славный своими талантами, красноречием, ученостию  Ян  Замойский,
староста   бельзский,   приверженец   шляхетского   равенства,   приверженец
французского принца. При подаче голосов большинство оказалось  за  Генрихом;
Монлюк поспешил присягнуть за него в сохранении  условий,  знаменитых  Pacta
Conventa;  волновались  протестанты  под   предводительством   Фирлея:   им,
разумеется, не хотелось иметь королем брата  Карла  IX  и  ждать  повторения
Варфоломеевской  ночи  в  Кракове  или  Варшаве,  но   Монлюк   успокоил   и
протестантов,  давши  за  Генриха  присягу  в  сохранении  всех  их  прав  и
вольностей. В августе 1573 года двадцать польских послов в сопровождении 150
человек шляхты приехали в Париж за Генрихом. Начали  говорить  об  условиях:
поляки потребовали, чтоб не  только  Генрих  подтвердил  права  протестантов
польских, но чтоб и французские гугеноты получили  свободу  вероисповедания,
ибо таково было обещание Монлюка;  спросили  последнего,  как  он  мог  мимо
наказа давать подобные обещания. Монлюк отвечал, что действительно  не  имел
об этом наказа, но принужден был обещать, чтоб  заградить  уста  неприятелям
Франции,   чтоб   успокоить   протестантов,    взволнованных    вестями    о
Варфоломеевской  резне;  другие  послы,  желая  помешать  избранию  Генриха,
разглашали, что он принимал участие в убийствах; он, Монлюк,  отвергал  это,
уверяя, что резня произошла случайно. "Но  если  она  произошла  без  ведома
королевского, - возражали польские протестанты, - то король обязан  наказать
ее виновников и дать французским протестантам обеспечение их  прав".  "Я  не
знал, что отвечать им, - говорил Монлюк, - и, боясь, чтоб это обстоятельство
не помешало избранию, дал требуемую присягу; но  так  как  это  не  касалось
Польши, то король не обязан исполнять обещание". Польские послы, однако,  не
переставали требовать исполнения  обещания;  тогда  Лавро,  папский  нунций,
взялся уладить дело: в худом платье ночью пробирался он к польским послам из
католиков, к епископу познанскому и  Алберту  Ласкому,  которые  сначала  не
очень склонялись на его требования; наконец угрозами  католикам,  обещаниями
протестантам ему удалось достигнуть того, что послы перестали настаивать  на
исполнении Монлюкова обещания. Это известие всего лучше показывает нам,  как
сильна была в это время протестантская сторона в Польше  и  Литве  и  как  у
самих католиков не было еще религиозной нетерпимости.
     В начале 1574 года Генрих приехал в Польшу; протестанты требовали, чтоб
он повторил присягу в сохранении их  прав;  король  уклонялся;  они  криками
своими  прервали  коронационный  обряд,  волновали  сейм.  Партии  боролись,
Генрих, оказывая явное пристрастие к  Зборовским,  поджигал  еще  более  эту
борьбу; отсюда крики против короля, пасквили,  ссоры  с  французами;  редкий
день проходил без убийства, совершенного тою или  другою  стороною;  наконец
явно была высказана угроза, что Генрих будет свергнут с  престола,  если  не
станет  лучше  исполнять  своих  обязанностей.  Генрих  не  привык  к   этим
обязанностям во Франции и жаловался, что поляки из  королей  хотят  низвести
его до звания парламентского судьи; кроме лени,  страсти  к  пустым  забавам
Генриху было трудно заниматься делами еще  и  потому,  что  он  не  знал  ни
по-польски,  ни  по-латыни;  кроме  своего   языка   знал   только   немного
по-италиански и потому сидел как немой в Сенате и думал только о том, как бы
скорее вырваться из него; целые  ночи  проводил  без  сна  в  пирушках  и  в
карточной игре, проводил все время с своими французами, убегая  от  поляков;
щедрости и  расточительности  своей  не  знал  меры,  во  дворце  был  такой
беспорядок, такая бедность, что иногда  нечего  было  приготовить  к  обеду,
нечем накрыть стол. В таком положении находился Генрих, когда получил  весть
о смерти брата, Карла IX, причем мать, Екатерина Медичи, требовала, чтоб  он
как можно скорее возвращался во Францию. Не успевши затаить этого  известия,
король объявил об нем сенаторам; те  отвечали,  что  надобно  созвать  сейм,
который один может позволить ему выехать из государства; но Генрих знал, как
медленно собирается сейм, не надеялся даже получить его согласия на  отъезд,
слышал о враждебных ему  движениях  во  Франции  и  тайно  ночью  убежал  за
границу.
     По отъезде  Генриха  в  Польше  не  знали,  что  делать:  объявлять  ли
бескоролевье или нет?  Решили  бескоролевья  не  объявлять,  но  дать  знать
Генриху, что если через девять месяцев он не возвратится в Польшу,  то  сейм
приступит к избранию нового короля. В Москву поспешили  отправить  от  имени
Генриха послов с известием о восшествии его на престол и вместе с  известием
об отъезде во Францию, причем будто бы он поручил панам радным  сноситься  с
иностранными государями. Иоанн отвечал, что  уже  отправил  в  Польшу  гонца
своего Ельчанинова с требованием опасной грамоты для послов, которые  должны
ехать к Генриху поздравлять его с восшествием  на  престол;  что  Ельчанинов
будет дожидаться возвращения короля, а у панов  радных  не  будет:  государь
ссылается только с государем, а паны - с боярами; если же прежде была ссылка
между ним, Иоанном, и панами, то потому, что у них  не  было  короля  и  они
присылали бить челом, прося его или сына его на господарство, но теперь есть
у них король, мимо которого с панами ссылаться непригоже. Ельчанинову  долго
было дожидаться Генриха; он дождался сейма, во время которого пришел к  нему
тайно ночью литовский пан, староста жмудский,  и  говорил:  "Чтобы  государь
прислал к нам в Литву посланника своего доброго, а писал бы  к  нам  грамоты
порознь с жаловальным словом: к воеводе виленскому грамоту, другую - ко мне,
третью - к пану Троцкому, четвертую - к маршалку Сиротке Радзивиллову, пятую
- ко всему рыцарству, прислал бы посланника  тотчас,  не  мешкая;  а  королю
Генриху у нас не бывать. Я своей вины пред государем не ведаю ни  в  чем,  а
государь ко мне не отпишет ни о каких делах и себе  служить  не  велит;  нам
безмерно досадно, что мимо нас хотят поляки государя на государство просить,
а наша вера лучше с московскою сошлась, и мы все, литва, государя  желаем  к
себе на государство. Если мы умолим бога, а государя упросим,  что  будет  у
нас в Литве на государстве, то поляки все придут к государю головами  своими
бить челом; а государю известно, что когда у нас прежде был  король  Витовт,
то он всегда жил в Вильне; и теперь нам хочется того же, чтоб у  нас  король
был в Вильне, а в Краков бы ездил на время; но государь как будто через пень
колоду валит". Далее староста говорил, что Литва, согласно царскому желанию,
хочет  избрать  императорского  сына,  но  поляки  хотят  выбрать   приятеля
султанова;   говорил,   что   им   трудно   принять   условие   относительно
наследственности короны в потомстве  царя;  но  если  они  милость  и  ласку
государскую познают, то от потомства его никогда  не  отступят,  хотя  бы  и
другой народ не согласился; потом еще жестоко людям кажется то, что государь
говорит о Киеве и Волынской  земле  и  что  венчать  его  на  царство  будет
митрополит  московский.  Из  поляков  Яков  Уханский,  епископ  гнезненский,
прислал  Ельчанинову  образцы  грамот,  какие   царь   должен   прислать   к
духовенству, панам, ко всему рыцарству и к каждому  пану  в  особеннос