ду бесчестья не учини, а только по грехам,  что
станется, то нам и тебе, и всему  нашему  роду  будет  великое  бесчестье  и
закону нашему греческому укоризна. И хотя бы тебе  пришлось  за  веру  и  до
крови  пострадать,  и  ты  бы  пострадала.  А  только  дочка   поползнешься,
приступишь к римскому закону,  волею  или  неволею,  то  ты  от  бога  душою
погибнешь, а от нас будешь в неблагословенье; я тебя за это не  благословлю,
и мать не благословит, а зятю своему мы того не спустим: будет у нас  с  ним
за то беспрестанно рать".
     Для взятия присяги с Александра в  соблюдении  договора  отправились  в
Литву послы Петр Плещеев и Константин  Заболоцкий;  эти  послы  должны  были
сказать Елене от отца: "Писала ты к нам, что люди в Литве надеялись  всякого
добра от твоего приходу, а вместо того к ним с тобою пришло всякое лихо.  Но
это дело, дочка, сталось не тобою; сталось оно неисправлением брата нашего и
зятя, а твоего мужа. Я надеялся, что, как ты к нему придешь, так тобою  всей
Руси, греческому закону скрепление будет; а  вместо  того,  как  ты  к  нему
пришла, так он начал тебя принуждать к римскому закону, а из-за тебя  и  всю
Русь начал принуждать к тому же. Ты ко мне пишешь, что  к  тебе  от  мужа  о
перемене веры никакой присылки не было, а послы  твоего  мужа  нам  от  него
говорили, что папа к нему не раз присылал, чтоб он привел тебя в  послушание
римской церкви; но если к твоему мужу папа за этим не раз присылал,  то  это
все равно, что и тебе приказывает. Я думал, дочка, то ты для своей души, для
нашего имени и родства и для своего имени  будешь  к  нам  обо  всем  писать
правду,  и  ты,  дочка,  гораздо  ли  так  делаешь,  что  к   нам   неправду
приказываешь, будто к тебе о вере никакой посылки не было?"
     Это были явные речи в ответ на явные же речи и письма Елены,  но  послы
получили от Иоанна наказ: "Если спросит  канцлер  королевин  Ивашка  Сапега:
есть ли к королеве ответ от отца на те  речи,  что  я  от  нее  говорил,  то
скажите Сапеге тихо, что ответ есть  и  к  нему  есть  грамота  от  великого
князя". Этот ответ послы должны были сказать Елене  наедине;  он  состоял  в
следующем: "Говорил мне от тебя канцлер твой Ивашка Сапега, что  ты  еще  по
нашему наказу  в  законе  греческом  непоколебима  и  от  мужа  в  том  тебе
принуждения мало, а много тебе за греческий закон укоризны  от  архиепископа
краковского, от епископа виленского и от панов литовских; говорят они  тебе,
будто ты не крещена, и иные речи недобрые на укор нашего  закона  греческого
тебе говорят; да и к папе они же приказывали, чтоб папа к мужу твоему послал
и велел тебя привести в послушание римской церкви; говорил он от тебя,  что,
пока твой муж здоров,  до  тех  пор  ты  не  ждешь  никакого  притеснения  в
греческом законе;  опасаешься  одного,  что,  если  муж  твой  умрет,  тогда
архиепископ, епископы и паны станут тебя притеснять за  греческий  закон,  и
потому просишь, чтоб мы взяли у твоего мужа  новую  утвержденную  грамоту  о
греческом законе, к которой бы архиепископ краковский  и  епископ  виленский
печати свои приложили и руку б епископ виленский на той  грамоте  дал  нашим
боярам, что тебе держать  свой  греческий  закон.  Это  ты,  дочка,  делаешь
гораздо, что душу и  имя  свое  бережешь,  наш  наказ  помнишь  и  наше  имя
бережешь, а я к твоему мужу теперь с своими боярами о грамоте  приказал.  Да
говорил мне от тебя Сапега, что свекровь твоя уже стара, а которые города за
нею в Польше, те города всегда бывают за королевами:  так  чтоб  я  приказал
твоему мужу, если свекрови не станет, то он эти города отдал  бы  тебе.  Дай
бог, дочка, чтоб я здоров был, да мой сын,  князь  великий  Василий,  и  мои
дети, твои братья, да твой муж и ты: как будет нам пригоже о том приказать к
твоему мужу, и мы ему о том прикажем".
     Послы должны были также передать Елене  от  отца  поручение:  "Сын  мой
Василий и дети мои Юрий и Димитрий, твои братья, уже до того доросли, что их
следует женить, и я хочу их женить, где будет пригоже;  так  ты  бы,  дочка,
разузнала, у каких государей греческого закона  или  римского  закона  будут
дочери, на которых бы было пригоже мне сына Василия женить?" Послы  получили
наказ насчет того же дела: "Были у венгерского короля Матвея  дети  Степана,
сербского деспота, Юрий да Иван; Иван постригся еще во время  Матвея-короля,
а  Георгий  женился  и  детей  прижил,  так  послам  разведывать   накрепко:
Юрий-деспот в Венгрии жив ли еще и есть ли у него дети, сыновья или  дочери,
женаты ли, а дочери замужем ли? Если  королева  Елена  укажет  государей,  у
которых дочери есть, то спросить, каких лет дочери, да о матерях их и о  них
самих не было ли какой дурной молвы". Елена  отвечала:  "Разведывала  я  про
детей  деспота  сербского,  но  ничего  не  могла  допытаться.  У  маркграфа
бранденбургского, говорят, пять дочерей:  большая  осьмнадцати  лет,  хрома,
нехороша; под большею четырнадцати лет, из себя хороша (парсуною ее поведают
хорошу). Есть дочери у баварского князя, каких лет - не знают, матери у  них
нет; у стетинского князя есть дочери, слава про мать  и  про  них  добра.  У
французского короля сестра, обручена была за  Альбрехта,  короля  польского,
собою хороша, да хрома и теперь на себя чепец положила, пошла в монастырь. У
датского короля его милость батюшка лучше меня знает, что дочь есть".  Когда
посол сказал Елене, чтоб  она  послала  в  Венгрию  разведать  о  деспотовых
дочерях и к  маркграфу  бранденбургскому,  и  к  другим  государям,  то  она
отвечала: "Что ты мне говоришь, как мне посылать? Если бы  отец  мой  был  с
королем в мире, то я послала бы. Отец мой лучше меня сам может разведать. За
такого великого государя кто бы не захотел выдать дочь? Да у них, в  Латыни,
так крепко, что без папина ведома никак не отдадут в  греческий  закон;  нас
укоряют беспрестанно, зовут нас нехристьми. Ты государю  моему  скажи:  если
пошлет к маркграфу, то велел бы от старой королевы таиться, потому  что  она
больше всех греческий закон укоряет". Елена давала отцу  также  своего  рода
поручения;  однажды  московский  посол  должен  был  сказать  ей  от   отца:
"Приказывала ты ко мне о горностаях и о  белках,  и  я  к  тебе  послал  500
горностаев да 1500 подпалей, приказывала ты еще, чтоб прислать  тебе  соболя
черного с ногами передними и задними и с когтями; но смерды, которые соболей
ловят, ноги у них отрезывают; мы им приказали соболей  черных  добывать,  и,
как нам их привезут, мы к тебе пошлем сейчас же.  А  что  ты  приказывала  о
кречетах, то теперь их нельзя было к тебе послать: путь  не  установился,  а
как путь установится, то я к тебе кречетов пришлю сейчас же".
     С мужем Елениным у Иоанна происходили беспрерывные сношения,  предметом
которых   по-прежнему   были   ссоры   между   пограничными   жителями,   не
перестававшими нападать друг на друга.  Однажды  Александр  прислал  сказать
тестю, что уже пора  ему  возвратить  Литве  взятые  у  нее  по  перемирному
договору волости, что  ему,  Александру,  жаль  своей  отчины.  Иоанн  велел
отвечать, что и ему также жаль  своей  отчины,  Русской  земли,  которая  за
Литвою, - Киева, Смоленска и других городов. В другой раз Александр  прислал
жаловаться, что его наместник кричевский, Евстафий  Дашкович,  изменил  ему,
убежал  вместе  с  другими  кричевскими  дворянами  в   Москву,   пограбивши
пограничных литовских жителей. Иоанн отвечал: "В наших  перемирных  грамотах
написано так: вора, беглеца,  холопа,  рабу,  должника  по  исправе  выдать;
Евстафий же Дашкович у короля человек был знатный, воеводою бывал во  многих
местах на Украине, а лихого имени про него мы не слыхали никакого; держал он
от короля большие города, а к нам приехал служить добровольно  и  сказывает,
что никому никакого вреда не сделал. И прежде, при нас, и при наших предках,
и при Королевых предках, на обе стороны  люди  ездили  без  отказов;  так  и
Дашкович к нам приехал теперь, и потому он наш слуга".
     Как Иоанн смотрел на перемирие  с  Литвою,  видно  из  наказов  послам,
отправлявшимся в Крым: "Если Менгли-Гирей захочет идти на  Литовскую  землю,
то не отговаривать, только нейти самому с татарским  войском.  Если  приедут
литовские послы в Крым за перемирием, то говорить Менгли-Гирею, чтоб  он  не
мирился, а если он скажет, что великий князь перемирье  взял,  то  отвечать:
"Великому князю с литовским прочного миру нет; литовский  хочет  у  великого
князя тех городов и земель, что у него взяты, а князь великий хочет  у  него
своей отчины, всей Русской земли; взял же с ним теперь перемирье  для  того,
чтоб люди поотдохнули да чтоб взятые города за собою укрепить: которые  были
пожжены, те он снова оградил,  иные  детям  своим  отдал,  в  других  воевод
посажал, а которые люди были недобры, тех он вывел  да  все  города  насадил
своими людьми... С кем Александру стоять? Ведома нам литовская сила!"" Детей
ханских посол должен был уговаривать, чтоб не давали отцу мириться с Литвою:
"Ведь вам тогда не воевать: так у вас весь прибыток отойдет".
     Иоанн имел право говорить: "С кем Александру стоять?", ибо королю  было
мало надежды и  на  помощь  самого  деятельного  союзника  своего,  магистра
ливонского. Мы видели, что в 1460 году с немцами ливонскими  было  заключено
перемирие на пять лет, но еще не дошло двух лет до  перемирного  сроку,  как
начались опять ссоры у псковичей с немцами: в Дерпте посадили в тюрьму посла
и гостя псковского, псковичи посадили в тюрьму немецкого гостя, и  вслед  за
тем зимою явилась немецкая рать к Новому Городку и начала бить пушками в его
стены. Получивши весть, что немцы под  Новым  Городком,  псковичи  собрались
наспех с двумя посадниками в  небольшом  числе  и  поехали  туда,  а  немцы,
услыхав, что идет псковская сила, отбежали от города и запас свой кинули. Но
скоро опять пришла весть, что немцы воюют псковские  села;  тогда  псковичи,
собравшись с пригорожанами, пошли к Городку, но  немцев  уже  не  нашли:  те
убежали в свою землю. Посадники и псковичи стали думать: куда  бы  пойти  за
ними? И решили идти к Воронью камню. Когда вся псковская сила  была  уже  на
озере, пришел доброхот из-за рубежа, чудин,  и  сказал,  что  сила  немецкая
собралась и хочет в ночь ударить на Колпино; псковичи возвратились, пошли  к
Колпину и, подошедши к нему на рассвете, увидали, что немцы жгут и воюют  по
волости, церковь колпинскую зажгли и  добычи  много  набрали.  Псковичи,  не
медля нимало, ударили на немцев, обратили их в бегство и гнали 15  верст  по
двум дорогам. "Не дивно ли и не достойно ли памяти, - говорит  летописец,  -
что в такой страшной сече из псковской рати не был  убит  ни  один  человек,
тогда как немецкие трупы лежали мостом". В то же время другая псковская рать
- охочие люди ходили также воевать Немецкую волость и возвратились с большим
полоном, а воеводою у них был Ивашко-дьяк; изборяне с своей стороны пожгли и
попленили около Нового Городка немецкого. В  старину  этим  и  кончилось  бы
дело, опять до нового набега немцев; но теперь немцы начали войну уже  не  с
одним  Псковом;  Псков  находился  теперь   под   властью   великого   князя
московского, брал наместника от его  руки,  и  вот  по  челобитью  псковичей
явился к ним московский воевода Федор Юрьевич с полками и пошел  с  ними  за
Великую реку, к  Новому  Городку  немецкому.  До  сих  пор  немцы  приходили
осаждать  Псков  и  его  пригороды,  псковичи  довольствовались  обыкновенно
опустошением сел; но теперь псковичи с московским войском  осадили  немецкий
город, стали бить его стены пушками. Осада была неудачна: простоявши четверо
суток, псковичи выстрелили из большой пушки в стену  -  и  пушку  разорвало,
после этого приключения отошла вся  сила  от  Городка,  потому  что  был  он
крепок, замечает летописец.
     Но в то время как главная псковская рать была с московским воеводою под
Городком, в Пскове вспомнили  старый  обычай  и  отпустили  охочих  людей  с
посадником Дорофеем Елевферьичем в  лодках  воевать  Немецкую  землю;  кроме
своих охочих людей набралось много пришлых: в то время удальцы, почуяв рать,
возможность добычи, собирались из разных  мест.  Соединившись  с  псковскими
охочими людьми, эти прихожие люди много воевали Немецкую землю и, узнав, что
главная сила отступила от Городка, возвратились  назад  с  большою  добычею.
Потом, услыхав, что немцы напали на берега Наровы, псковичи  собрались  было
ехать туда, как явился гонец от Ордена  с  просьбою,  чтоб  немецким  послам
вольно было приехать в Псков  на  поговорку  (переговоры  о  мире)  и  опять
отъехать; псковичи дали ему на том руку, что вольно будет послам приехать  и
отъехать. И по той руке прислал магистр послов своих, честных людей и немцев
добрых, бить челом воеводе великого князя, и  наместнику,  и  всему  Пскову,
чтоб не воевать более с юрьевцами (жителями Дерпта) и не гибли бы  головы  с
обеих сторон. Перемирие было заключено на 9 лет: епископ дерптский  обязался
давать дань великому князю по  старине,  Русский  конец  в  своем  городе  и
русские церкви также держать по старине, по старым грамотам, а  не  обижать.
Воевода московский, князь Федор Юрьевич, сказал  псковичам  на  вече:  "Мужи
псковичи, отчина великого князя, добровольные люди!  Бог  жаловал  и  святая
живоначальная троица князя великого здоровьем, с немцами управу взяли вы  по
своей воле, а теперь на вашей чести вам челом бью", -  и  поехал  в  Москву;
псковичи проводили его с большою честью и на прощанье дали  тридцать  рублей
да боярам, которые при нем были, дали всем пятьдесят рублей.
     Еще не вышел срок перемирию, как немцы в  1469  году  пришли  ратью  на
Псковскую землю, побили у псковичей 26 человек и хоромы пожгли;  привели  их
свои переветники -  какой-то  Иван  Подкурский  да  Иван  Торгоша;  псковичи
сначала никак не могли подозревать этих  людей  в  измене,  потому  что  сам
Торгоша и весть привез в город о нападении немцев, за  что  получил  деньги;
только  через  полтора  года  открылось,  что  эти  люди,  живя  на  рубеже,
передавали немцам обо всем, что делается в Псковской области;  когда  измена
их открылась, то Подкурского замучили на бревне, а Торгошу за лытки на  льду
повесили. Набег немцев не имел, впрочем,  никаких  следствий;  в  1471  году
приехал в Псков посол от магистра и объявил на вече, что князь местер  хочет
устроить себе стол в  Вельяде  (Феллине),  переехать  туда  из  Риги;  хочет
держать с  псковичами  мир  крепкий,  но  требует,  чтоб  они  уступили  ему
некоторые земли и воды. Псковичи дали  ответ:  "Волен  князь  местер  -  где
хочет, там и живет, и княжение держит, город ему свой, а что он там о  земле
и воде говорит, то земля и вода святой  Троицы,  псковская  вотчина,  добыта
трудом великих князей всея Руси, там у нас теперь и города стоят, а  мир  мы
хотим держать до срока". В 1473 году был съезд послам ливонским и  псковским
в Нарве, но не могли ни в чем согласиться  и  разъехались  без  мира.  Тогда
псковичи отрядили послов в Москву бить челом великому князю,  чтоб  оборонил
их и на коня сел за дом святые Троицы, как и прежде его  прародители  стояли
против немцев; вследствие этого челобитья в конце того  же  года  знаменитый
воевода московский, князь Данило Димитриевич  Холмской,  явился  в  Псков  с
большим войском, какого никогда еще не видывали псковичи.  Сначала  было  от
него Пскову тяжко, ратники  начали  было  делать  разные  насилия,  грабить,
потому что с москвичами приехало много татар, но потом воеводы и ратные люди
стали брать у  посадников  все  кормы  по  уговору.  Убытки  псковичей  были
вознаграждены тем, что немцы испугались московской силы и  прислали  просить
мира на всей воле псковичей. Князь местер велел объявить, что отступается от
земли и воды св. Троицы и псковичей, своих  соседей,  обязывается  из  своей
волости тайно пива и меду не пускать, путь псковским послам и гостям  давать
чистый, колоду (заставу) отложить по всей своей державе.  Заключили  договор
на тридцать лет; договор этот дошел до нас. "Государи наши,  -  говорится  в
грамоте, - благоверные великие князья русские и цари, Иван Васильевич и  сын
его Иван Иванович, прислали воеводу своего, князя  Данила  Димитриевича,  со
многими князьями и боярами в дом св. Троицы, в свою отчину, Великий Новгород
и Псков, оборонять свою отчину, обид своих поискать на немцах, на  юрьевцах,
своих даней и старых даней, своих залогов (недоимок) и новгородских старин и
псковских обид и старин. И прислали честной бискуп юрьевский, и посадники, и
все юрьевцы послов своих, и прикончали мир на  тридцать  лет  таков:  святые
божьи церкви в Юрьеве, в Русском конце, и Русский конец держать им честно по
старине и по крестному целованью, а не  обижать.  Дани  благоверных  великих
князей, русских царей, старые залоги честному бискупу юрьевскому  за  восемь
лет отдать тотчас же, по крестному целованью, а от этого времени благоверным
великим князьям, русским царям на честном бискупе юрьевском дань свою  брать
по старине, по тому крестному целованью. А новгородскому послу  и  гостю  по
Юрьевской земле путь чист на Юрьев со всяким товаром, водою и  горою  (сухим
путем), между Псковом и Юрьевом земли и воды по старый рубеж" и проч.
     Тридцатилетнее перемирие не продержалось и шести  лет;  начались  скоро
несогласия: в немецких городах задерживали псковских купцов, отнимали у  них
товары, но открытого разрыва еще не было, как вдруг 1 января 1480 года немцы
явились нечаянно перед Вышгородком, взяли  его,  сожгли,  жителей  перебили.
Ночью приехал гонец в Псков: "Господа псковичи! Городок немцы взяли!",  и  в
ту же ночь посадники дважды собрали вече, где решили  выступить  немедленно;
но, как часто и прежде бывало, псковичи уже не нашли немцев в Вышгородке.  В
ту же зиму немецкая рать явилась под Гдовом, оступила городок,  начала  бить
пушками, пожгла посад. Псковичи послали гонца к великому  князю  в  Новгород
просить  силы  на  немцев;  Иоанн  прислал  воеводу,  который  соединился  с
псковскою ратью, пошел на Юрьевскую волость и взял приступом замок немецкий;
много добра вывезли из него псковичи: и пушек, и зелья  пушечного,  а  немцы
сами дались руками, увидавши свое изнеможение. Сожегши замок, русские  пошли
под Юрьев, города не  взяли,  но  страшно  опустошили  окрестности:  воевода
московский и его сила много добра повезли в Москву с собою, чуди и  чудок  и
ребят  головами  повели  многое  множество  без  числа,  говорит  летописец;
псковичи также возвратились с большою добычею. Но немцы ждали  только  ухода
московской рати, чтобы отплатить псковичам: магистр Бернгард  фон  дер  Борх
пришел под Изборск; не могши взять города, немцы пошли  палить  окрестности;
псковичи, увидав дым и огонь, выступили из города, встретились с  немцами  у
озера и после стычки сторожевых полков главная рать, и немецкая, и псковская
разошлись по домам без боя. Летом немцы пришли опять и начали жечь псковские
городки: в городке Кобыльем погибло в пламени без малого 4000 душ; в августе
месяце пришел магистр со всею землею под Изборск,  но,  простояв  понапрасну
два дня у города, осадил Псков. Немцы били в стены пушками, подъезжали к ним
в лодках, но также ни в чем не успели: псковичи  обратили  их  в  бегство  и
отняли лодки; по свидетельству немецкого  летописца,  магистр  приводил  под
Псков сто тысяч войска. На  этот  раз  мстили  не  одни  псковичи  ничтожным
пограничным набегом: в пределах Ливонии явилась двадцатитысячная  московская
рать, которая вместе с новгородцами и псковичами  гостила  четыре  недели  в
Немецкой земле; без встречи с неприятелем в поле взяли два города - Феллин и
Тарваст - и много золота и серебра вынесли из этих городов, а другого  добра
и счесть нельзя; в плен взяли также бесчисленное множество немцев  и  немок,
чуди и чудок и детей малых. Немецкий летописец в тех же чертах описывает это
впадение русских войск в Ливонию; он говорит: "Сбылось на