телей и преимущественно, разумеется, родственников, то первое
столкновение между Шуйским  и  Бельским  необходимо  должно  было  произойти
отсюда; встала вражда, говорит  летописец,  между  великого  князя  боярами:
князь Василий да князь Иван Васильевич Шуйские  стали  враждовать  на  князя
Ивана Федоровича Бельского да на Михаила  Васильевича  Тучкова  за  то,  что
Бельский и Тучков советовали великому князю пожаловать боярством князя  Юрия
Михайловича  Голицына   (Патрикеева),   а   Ивана   Ивановича   Хабарова   -
окольничеством, князья же Шуйские этого не хотели; и многие были между  ними
вражды за корысти и за родственников: всякий о своих делах печется, а  не  о
государских, не о земских. На стороне Бельского был митрополит Даниил и дьяк
Федор Мишурин. Но сторона Шуйских была сильнее: Бельского снова  посадили  в
заключение, советников его разослали  до  деревням.  Знатные  враги  Шуйских
подверглись только заключению или ссылке, зато горькая участь постигла дьяка
Мишурина. Мы видели этого дьяка в числе самых приближенных людей к  великому
князю Василию; ловкость его и важное  значение  доказываются  уже  тем,  что
летопись указывает  на  него  рядом  с  митрополитом  Даниилом,  Бельским  и
Тучковым как на лицо, навлекшее на себя ненависть Шуйских. Шуйские захватили
Мишурина на своем дворе, велели княжатам, боярским детям и дворянам ободрать
его, нагого  велели  положить  на  плаху  и  отрубить  голову  у  тюрем  без
государева  приказания.  Василий  Шуйский  скоро  умер;  брат   его,   Иван,
наследовал его значение и продолжал тот же образ действия; Василий из врагов
своего рода оставил нетронутым митрополита Даниила, Иван  свергнул  Даниила,
на место которого был возведен игумен Троицкого  Сергиева  монастыря  Иоасаф
Скрыпицын в феврале 1539  года.  Но  Иоасаф  недолго  оставался  на  стороне
Шуйского: в июле  1540  года  он  выхлопотал  у  великого  князя  приказание
освободить Бельского, который и явился во дворце. Шуйский и его сторона были
застигнуты врасплох; в сердцах князь  Иван  перестал  ездить  к  государю  и
советоваться с боярами. Правление перешло к Бельскому и митрополиту Иоасафу.
Ходатайству митрополита и бояр летописи приписывают освобождение из  темницы
семейства  удельного  князя  Андрея  Ивановича  -  жены  Евфросинии  и  сына
Владимира; сперва им позволено было только жить  в  Москве  на  дворе  князя
Андрея, а потом, в праздник Рождества Христова, 25  декабря  1541  года,  им
позволили приехать во дворец видеться с великим князем, возвратили Владимиру
отцовский удел, дали бояр и детей боярских, но не отцовских. В то время  как
освободили князя Владимира Андреевича и мать его из темницы, оказали милость
и другому  удельному  князю,  Димитрию,  сыну  Андрея  Ивановича  углицкого,
племяннику Иоанна III, сидевшему около 50 лет в оковах: оковы были сняты, но
темница не отворилась для несчастного. Неравенство милости объясняется  тем,
что у Владимира Андреевича было много доброхотов, тогда как участь  Димитрия
никого уже не занимала.
     И вторая милость князю Владимиру Старицкому была оказана по печалованию
митрополита Иоасафа и бояр, говорят  летописи;  здесь  под  боярами  надобно
разуметь князя Бельского и его приятелей. Но в то самое время, как  Бельский
и митрополит обнаруживали свое  влияние,  возвращая  удел  опальному  князю,
против  них  составлялся  страшный  заговор:   бояре,   говорит   летописец,
вознегодовали на князя Бельского и на митрополита за то, что  великий  князь
держал их у себя в приближении.  Эти  бояре  были:  князья  Михайла  и  Иван
Кубенские, князь Димитрий Палецкий, казначей Иван Третьяков, с ними княжата,
дворяне и дети боярские  многие  и  новгородцы  Великого  Новгорода  -  всем
городом. Эти люди, или принадлежа к стороне Шуйского  и  желая  восстановить
его влияние, или считая необходимым действовать во имя этого могущественного
боярина, начали пересылаться  с  ним.  Шуйский  находился  в  это  время  во
Владимире, оберегая восточные области от набега казанцев. Имя Шуйского может
объяснить нам, почему в заговоре участвовали новгородцы всем  городом:  один
из Шуйских был последним воеводою  вольного  Новгорода;  и  мы  увидим,  что
новгородцы останутся навсегда преданы этой фамилии.  Московские  заговорщики
назначали Ивану Шуйскому и его советникам срок - 3 генваря 1542  года,  чтоб
быть в этот день в Москву из Владимира;  Шуйский  привел  к  присяге  многих
детей боярских - действовать с ним заодно - и ночью на 3 генваря  приехал  в
Москву с своими  советниками  без  приказания  великокняжского;  прежде  его
приехал сын его, князь  Петр,  да  Иван  Большой  Шереметев  с  300  человек
дружины. В ту же ночь, со 2 на 3 число, Бельский был схвачен на своем дворе,
и утром на другой день отослан на Белоозеро в заточение;  но  живой  он  был
страшен и на Белоозере, и потому в мае месяце трое преданных  Шуйским  людей
отправились на Белоозеро и  умертвили  Бельского  в  тюрьме.  Двоих  главных
советников  Бельского  разослали  по  городам:  князя  Петра  Щенятева  -  в
Ярославль, Ивана Хабарова - в Тверь; Щенятева взяли у  государя  из  комнаты
задними дверями. Митрополит Иоасаф был разбужен камнями, которые заговорщики
бросали к нему в келью; он кинулся во дворец; заговорщики ворвались за ним с
шумом в спальню великого князя, разбудили последнего за три часа  до  свету;
не найдя безопасности во дворце, подле великого князя, приведенного в  ужас,
Иоасаф уехал на Троицкое подворье, но туда за ним прислали  детей  боярских,
новгородцев с неподобными речами;  новгородцы  не  удовольствовались  одними
ругательствами, но чуть-чуть не убили митрополита,  только  троицкий  игумен
Алексей именем св. Сергия да боярин князь Димитрий Палецкий успели  удержать
их от убийства; Иоасафа взяли  наконец  и  сослали  в  Кириллов  Белозерский
монастырь, на его место возведен был в митрополиты новгородский  архиепископ
Макарий; мы видели, что новгородцы всем городом  участвовали  в  низвержении
Бельского и Иоасафа; видно также, что Макарий и прежде имел связь с Шуйским.
Иван Шуйский недолго жил после  этого;  власть  перешла  в  руки  троих  его
родственников - князя Ивана и Андрея Михайловичей  Шуйских  и  князя  Федора
Ивановича Скопина-Шуйского;  между  ними  первенствовал  князь  Андрей,  уже
известный нам по своим сношениям с удельным князем  Юрием.  По  свержении  и
смерти Бельского у Шуйских не могло быть соперника, сильного по  собственным
средствам; но опасность являлась с другой стороны: великий князь вырастал  и
могли  выступить  на  сцену  люди,  страшные  не  собственными  силами,   но
доверенностию государя, теперь уже не младенца; и вот Шуйские  сведали,  что
расположением  Иоанна  успел  овладеть  Федор  Семенович  Воронцов  -   брат
известного уже нам Михаила Семеновича. 9 сентября 1543 года трое  Шуйских  и
советники их - князь  Шкурлятев,  князья  Пронские,  Кубенские,  Палецкий  и
Алексей Басманов - взволновались в присутствии великого князя и  митрополита
в столовой избе у государя на совете, схватили Воронцова, били его по щекам,
оборвали платье и хотели убить до смерти; Иоанн послал  митрополита  и  бояр
Морозовых уговорить их, чтоб не убивали Воронцова, и они не убили, но повели
с дворцовых сеней с позором, били, толкали и  отдали  под  стражу.  Государь
прислал опять митрополита  и  бояр  к  Шуйским  сказать  им,  что  если  уже
Воронцову и сыну его нельзя оставаться в  Москве,  то  пусть  пошлют  их  на
службу в Коломну. Но Шуйским показалось  это  очень  близко  и  опасно;  они
сослали Воронцовых в Кострому. "И  когда,-  говорит  летописец,-  митрополит
ходил от государя к Шуйским, Фома  Головин  у  него  на  мантию  наступал  и
разодрал ее".
     Иоанну исполнилось уже тогда  13  лет.  Ребенок  родился  с  блестящими
дарованиями;  быть  может,  он  родился   также   с   восприимчивою,   легко
увлекающеюся, страстною природою, но,  без  сомнения,  эта  восприимчивость,
страстность, раздражительность если не были произведены, то по крайней  мере
были развиты до высшей степени воспитанием,  обстоятельствами  детства  его.
Известно, что ребенок даровитый, предоставленный с  раннего  детства  самому
себе и  поставленный  при  этом  в  затруднительное,  неприятное  положение,
развивается быстро, преждевременно во  всех  отношениях.  По  смерти  матери
Иоанн был окружен людьми, которые заботились только о  собственных  выгодах,
которые употребляли его только орудием  для  своих  корыстных  целей;  среди
эгоистических  стремлений  людей,  окружавших  его,  Иоанн  был   совершенно
предоставлен самому себе, своему собственному эгоизму.  При  жизни  отца  он
долго бы находился в удалении от дел;  под  бдительным  надзором,  в  тишине
характер его спокойно мог бы сложиться, окрепнуть, но Иоанн трех лет был уже
великим князем, и хотя не мог править государством  на  деле,  однако  самые
формы, которые соблюдать  было  необходимо,  например  посольские  приемы  и
прочее, должны были беспрестанно напоминать ему  его  положение;  необходимо
стоял он в средоточии  государственной  деятельности,  в  средоточии  важных
вопросов, хотя и был  молчаливым  зрителем,  молчаливым  исполнителем  форм.
Перед его глазами происходила борьба сторон: людей к нему  близких,  которых
он любил, у него отнимали, перед ним наглым, зверским образом  влекли  их  в
заточение, несмотря на его просьбы, потом  слышал  он  о  их  насильственной
смерти; в то же время он ясно понимал свое верховное положение,  ибо  те  же
самые люди, которые не обращали на него никакого внимания, которые  при  нем
били, обрывали людей  к  нему  близких,  при  посольских  приемах  и  других
церемониях  стояли  пред  ним  как  покорные  слуги;  видел  он,   как   все
преклонялось пред ним, как все делалось его именем и, следовательно,  должно
было так делаться; да и было около него много людей, которые из  собственных
выгод, из ненависти к осилившей стороне  твердили,  что  поступки  последней
беззаконны, оскорбительны для него. Таким образом, ребенок видел перед собою
врагов, похитителей его прав, но бороться с ними на деле не мог; вся  борьба
должна была сосредоточиться у него в голове и  в  сердце  -  самая  тяжелая,
самая страшная, разрушительная для человека борьба, особенно в том возрасте!
Голова ребенка была постоянно занята мыслию об этой борьбе, о своих  правах,
о бесправии врагов, о том, как дать силу своим  правам,  доказать  бесправие
противников, обвинить их. Пытливый ум ребенка требовал пищи: он с  жадностию
прочел все, что мог прочесть, изучил священную, церковную, римскую  историю,
русские летописи, творения святых отцов, но во всем, что ни читал, он  искал
доказательств в свою пользу; занятый постоянно борьбою, искал средств  выйти
победителем  из  этой  борьбы,  искал  везде,  преимущественно  в  Священном
писании, доказательств в  пользу  своей  власти,  против  беззаконных  слуг,
отнимавших ее у  него.  Отсюда  будут  понятны  нам  последующие  стремления
Иоанна, стремления, так рано обнаружившиеся,  -  принятие  царского  титула,
желание быть тем же на московском престоле, чем  Давид  и  Соломон  были  на
иерусалимском, Август, Константин и Феодосий -  на  римском;  Иоанн  IV  был
первым царем не потому только, что первый принял царский титул,  но  потому,
что первый сознал вполне все значение царской власти, первый,  так  сказать,
составил себе ее теорию, тогда как отец и  дед  его  усиливали  свою  власть
только практически.
     Но в то время как ум был занят мыслию о правах,  дерзко  нарушаемых,  о
средствах,  как  бы  дать  окончательное  освящение  этим  правам,  дать  им
совершенную  недосягаемость,   сердце   волновалось   страшными   чувствами:
окруженный людьми, которые в своих стремлениях не обращали на него  никакого
внимания, оскорбляли его, в своих борьбах не щадили  друг  друга,  позволяли
себе в его глазах насильственные поступки, Иоанн привык не обращать внимания
на интересы других, привык не уважать человеческого достоинства, не  уважать
жизни  человека.  Пренебрегали  развитием   хороших   склонностей   ребенка,
подавлением  дурных,  позволяли  ему   предаваться   чувственным,   животным
стремлениям,  потворствовали  ему,  хвалили  за  то,  за  что  надобно  было
порицать, и в то же время, когда дело доходило до личных интересов боярских,
молодого князя оскорбляли, наносили ему удары в самые нежные, чувствительные
места, оскорбляя память его родителей, позоря, умерщвляя людей, к которым он
был привязан, - оскорбляли, таким образом, вдвойне  Иоанна:  оскорбляли  как
государя, потому что не слушали его  приказаний,  оскорбляли  как  человека,
потому что не слушали его просьб; от этого сочетания потворств, ласкательств
и оскорблений в Иоанне развивались два чувства: презрение к рабам-ласкателям
и  ненависть  к  врагам,  ненависть  к  строптивым   вельможам,   беззаконно
похитившим его права, и ненависть  личная  за  личные  оскорбления  Иоанн  в
ответном письме к Курбскому так говорит о впечатлениях своего  детства:  "По
смерти матери нашей, Елены, остались мы с братом Георгием круглыми сиротами;
подданные наши хотение свое улучили, нашли царство без  правителя:  об  нас,
государях своих, заботиться не стали, начали хлопотать только о приобретении
богатства и славы, начали враждовать  друг  с  другом.  И  сколько  зла  они
наделали! Сколько бояр и воевод, доброхотов отца нашего,  умертвили!  Дворы,
села и имения дядей наших взяли себе и водворились в них! Казну матери нашей
перенесли в большую казну, причем неистово ногами пихали ее вещи  и  спицами
кололи, иное и себе побрали; а  сделал  это  дед  твой  -  Михайла  Тучков".
Описавши поведение князей Шуйских относительно дьяка Мишурина,  князя  Ивана
Бельского, двоих митрополитов, Иоанн  продолжает:  "Нас  с  братом  Георгием
начали воспитывать как иностранцев или как нищих. Какой нужды ни натерпелись
мы в одежде и в пище: ни в чем нам воли не было, ни в  чем  не  поступали  с
нами так, как следует поступать с детьми. Одно припомню: бывало, мы  играем,
а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, локтем  опершись  о  постель
нашего отца, ногу на нее положив. Что  сказать  о  казне  родительской?  Все
расхитили лукавым умыслом, будто детям боярским на жалованье,  а  между  тем
все себе взяли; и детей  боярских  жаловали  не  за  дело,  верстали  не  по
достоинству; из казны отца нашего и деда наковали  себе  сосудов  золотых  и
серебряных и написали на них имена своих родителей, как будто  бы  это  было
наследственное добро; а всем людям ведомо: при матери нашей  у  князя  Ивана
Шуйского шуба была мухояровая, зеленая, на куницах, да и те ветхи; так  если
б у них было отцовское богатство,  то,  чем  посуду  ковать,  лучше  б  шубу
переменить. Потом на  города  и  села  наскочили  и  без  милости  пограбили
жителей, а какие напасти от них были соседям, исчислить нельзя;  подчиненных
всех сделали себе рабами, а рабов  своих  сделали  вельможами;  думали,  что
правят и строят, а вместо того везде были только неправды и нестроения, мзду
безмерную отовсюду брали, все говорили и делали по мзде".
     По словам Курбского, Иоанна воспитывали великие и гордые бояре на  свою
и на детей своих беду, стараясь друг перед другом  угождать  ему  во  всяком
наслаждении и сладострастии. Когда он начал приходить  в  возраст,  был  лет
двенадцати, то стал прежде всего проливать кровь бессловесных, бросая их  на
землю с высоких теремов, а пестуны позволяли ему это  и  даже  хвалили,  уча
отрока на свою беду.  Когда  начал  приближаться  к  пятнадцатому  году,  то
принялся и за людей: собрал около себя толпу знатной молодежи и начал с  нею
скакать верхом по улицам и площадям, бить, грабить  встречавшихся  мужчин  и
женщин, поистине в самых разбойнических делах упражнялся,  а  ласкатели  все
это хвалили, говоря: "О! Храбр будет этот царь и мужествен!"
     Если  признать  верность  показаний  Курбского,  признать,  что   Иоанн
действительно с 12 лет начал обнаруживать  дурные  наклонности,  от  которых
пестуны не удерживали его, то этот возраст  совпадает  с  правлением  Андрея
Шуйского и товарищей его.
     Прежде, когда Иоанн был еще очень  мал,  то  Шуйскне  считали  ненужным
обращать на него большое внимание: князь Иван в его присутствии клал ногу на
постель его отца, Тучков  пихал  ногами  вещи  его  матери,  позабывши,  что
ребенок такие явления  помнит  лучше,  чем  взрослый;  в  это  время  многое
делалось и не так, как хотел ребенок: и платье ему давали дурное и не давали
долго есть. Но  когда  ребенок  стал  вырастать,  то  окружающие  переменили
обращение с ним; стали  готовить  в  нем  себе  будущего  милостивца,  вдруг
перестали видеть в нем ребенка, которого  еще  должно  было  воспитывать,  и
начали смотреть  на  него  как  на  великого  князя,  которому  должно  было
угождать.  Воронцов  счел  для   себя   выгодным   приобресть   расположение
тринадцатилетнего государя, и это расположение Шуйские и товарищи  их  сочли
для себя опасным; по всем вероятностям, и сами Шуйские обходились  теперь  с
Иоанном не так,  как  прежде  их  старшие:  с  их  ведома  пестуны  Иоанновы
позволяли себе те поблажки, о  которых  говорит  Курбский.  Новое  положение
Иоанна в тринадцатилетнем возрасте видно  уже  из  того,  что  при  описании
свержения князя Бельского и митрополита Иоасафа об  Иоанне  сказано  только,
что  он  сильно  испугался;  при  описании  же  происшествия  с   Воронцовым
говорится, что  Иоанн  уже  ходатайствовал  у  Шуйских  за  своего  любимца.
Поступок  Шуйских  с  Воронцовым  был  последним   боярским   самовольством;
неизвестно, как, вследствие особенно чьих внушений и  ободрений,  вследствие
каких приготовлений тринадцатилетний Иоанн решился  напасть  на  Шуйского  -
иначе нельзя выразить тогдашних отношений. Молодой великий князь должен  был
начать свою деятельность  нападением  на  первого  вельможу  в  государстве;
понятно, что это нападение будет такое, к каким  приучили  его  Шуйскне:  29
декабря 1543 года  Иоанн  велел  схватить  первосоветника  боярского,  князя
Андрея Шуйского, и отдать его псарям; псари убили  его,  волоча  к  тюрьмам;
советников его - князя Федора Шуйского, князя Юрия Темкина,  Фому  Головина,
который позволил себе известный нам поступок  с  митрополитом,  и  других  -
разослали.
     Нападение было удачное, враги застигнуты врасплох, напуганы; с тех пор,
говорит летопись, начали бояре от государя страх иметь и послушание.  Прошел
год. Иоанну  было  уже  четырнадцать  лет,  и  опала  постигла  князя  Ивана
Кубенского: его сослали в Переяславль и  посадили  под  стражу.  Князь  Иван
Кубенский с  братом  Михайлом  были  главами  заговора  против  Бельского  и
митрополита Иоасафа, в пользу Шуйского;  Иван  же  Кубенский  упоминается  в
числе бояр, бросившихся на Воронцова с Шуйскими. 16 декабря  1544  года  был
схвачен Кубенский, в мае 1545 был освобожден. 10 сентября Афанасию Бутурлину
отрезали язык за невежливые слова; но в следующем месяце -  опять  опала  на
князя Ивана Кубенского, князя Петра Шуйского,  князя  Александра  Горбатого,
князя Димитрия Палецкого и на Федора Воронцова. Нам  неудивительно,  что  не
могли остаться в покое или не умели сдержать своего неудовольствия Шуйские и
главные их советники, так много потерявшие при новом порядке вещей, -  князь
Петр Шуйский, сын прежнего правителя, князя Ивана,  князь  Кубенский,  князь
Палецкий, которого имя стоит рядом с именем Кубенского при описании заговора
против Бельского и Воронцова; но поражает нас среди  этих  имен  имя  Федора
Воронцова, подвергшегося опале вместе с заклятыми врагами своими. К счастию,
на этот раз летописец объясняет нам дело,  и  совершенно  удовлетворительно.
После казни Андрея Шуйского первым делом великого князя было возвращение  из
ссылки Воронцова, который ничего не потерял из  прежнего  его  расположения;
возвратившись к двору с торжеством, блистательно отомщенный,