Дашковичу
хотелось взять Рязань хитростию; для этого он предложил ее жителям  покупать
пленных, чтобы, уловив случай, вместе с покупателями пробраться в  городские
ворота; с своей стороны  хан  для  вернейшего  успеха  в  предприятии  хотел
заманить к себе воеводу Хабара и послал  ему,  как  холопу  своего  данника,
приказ явиться к себе в стан; но Хабар велел отвечать ему,  что  он  еще  не
знает, в самом ли деле великий князь обязался быть  данником  и  подручником
хана, просил, чтоб ему дали на это доказательства, - и хан в  доказательство
послал ему грамоту, написанную в Москве. В  это  самое  время  Дашкович,  не
оставляя своего намерения, все более и более приближался к  Рязани;  он  дал
нарочно некоторым пленникам возможность убежать  из  стана  в  город;  толпы
татар погнались за беглецами и требовали их выдачи; рязанцы выдали  пленных,
но, несмотря на то, толпы татар сгущались все  более  и  более  под  стенами
города, как вдруг раздался залп из городских  пушек,  которыми  распоряжался
немец Иоган Иордан; татары рассеялись в ужасе; хан послал  требовать  выдачи
Иордана, но Хабар отвергнул это требование.  Магмет-Гирей,  как  мы  видели,
пришел не за тем, чтоб брать города силою; не успевши взять Рязань хитростию
и побуждаемый известием о неприятельских движениях астраханцев,  он  ушел  и
оставил в руках Хабара грамоту, содержавшую в  себе  обязательство  великого
князя платить ему дань. Тем не менее следствия Магмет-Гиреева нашествия были
страшные; молва преувеличила число пленных, выведенных крымцами и  казанцами
из Московского государства, простирая это число  до  800000;  но  самое  это
преувеличение уже показывает сильное  опустошение;  крымцы  продавали  своих
пленников  в  Кафе,  казанцы  -  в  Астрахани.  Такая   добыча   разлакомила
Магмет-Гирея; возвратившись домой, он велел три раза прокликать по торгам  в
Перекопе, Крыме-городе и Кафе, чтоб князья, мурзы и все татары  были  готовы
сами и коней откармливали для  осеннего  похода  в  Московскую  землю.  Этот
осенний поход не состоялся, а на весну 1522 года великий князь  приготовился
встретить хана, выступил сам к Оке с многочисленным войском и с пушками. Хан
не пришел и весною; но его нужно было постоянно сторожить, со стороны Казани
нужно было  также  ожидать  беспрестанно  нападений,  и  нельзя  было  долго
оставлять в ней царствовать  брата  Магмет-Гиреева.  Это  заставило  спешить
заключением перемирия с  Литвою.  В  августе  1521  года,  тотчас  по  уходе
Магмет-Гирея, возобновилась пересылка  с  Сигизмундом.  В  марте  1522  года
приехал из Литвы Станислав Долгирдов (Довкирдович)  и  объявил,  что  король
тогда только пришлет в Москву своих  великих  послов,  когда  великий  князь
объявит, хочет ли он вечного мира  или  перемирия  без  отпуска  пленных.  С
ответом был послан Василий Поликарпов, который должен  был  сказать  королю,
чтоб он присылал своих великих послов, панов радных, что великий князь  мира
и перемирья хочет, как будет пригоже, а пленным свобода на обе  стороны.  Но
Поликарпову дан был еще наказ, что если в  Литве  не  согласятся  на  это  и
станут  его   отпускать,   то   он   должен   сказать:   "Государь   наш   с
Сигизмундом-королем вечного мира хочет, но и перемирья хочет и  без  отпуска
пленных". Вследствие этого последнего объявления в августе приехали в Москву
великие послы литовские - полоцкий воевода Петр Станиславович  и  подскарбий
Богуш Боговитинович - и заключили перемирие на пять лет без отпуска пленных;
Смоленск остался за Москвою; положено было в  эти  пять  лет  сноситься  для
заключения вечного мира. В 1526 году переговоры действительно начались опять
при посредничестве послов  императора  Карла  V  и  опять  кончились  ничем,
продолжено было только перемирие до 1533 года, потом продолжено еще на  год.
Смоленск служил постоянно препятствием для заключения вечного  мира:  король
никак не хотел уступить его навеки Москве, а великий князь также ни  за  что
не соглашался отказаться от своей  отчины,  возвращение  которой  составляло
славу его княжения; какие меры употреблял он  для  укрепления  Смоленска  за
Москвою, видно из следующего наказа  послу  Загрязскому,  отправлявшемуся  в
Литву: "Если спросят (в Литве): для чего великий  князь  смольнян  в  Москву
перевел? - то отвечать: которые люди пригожи государю нашему на Москве,  тем
государь велел на Москву ехать; а которые пригожи ему в Смоленске тем  велел
оставаться в Смоленске. А которым людям государь велел ехать в  Москву,  тех
пожаловал, дал им в Москве дворы и лавки, также дал им  поместья".  Смоленск
остался за Москвою: пленники великой битвы (так называли Оршинскую  битву  в
Литве) остались у Сигизмунда; многие из них в 1525 году не были уже в живых,
живые терпели большую нужду; в списке их, составленном для  короля,  читаем,
что прежде давали им столько-то съестных припасов, а теперь не  дают  и  они
жалуются, что помирают с голоду; о некоторых сказано: "Оброку им  ничего  не
дают, кормятся тем, что сами  Христа  ради  выпросят;  все  сидят  покованы,
стража к ним приставлена очень крепкая".
     Перемирие с Литвою давало великому князю возможность обратить все  свое
внимание на восток. Магмет-Гирей, доставивши брату Казань, наведши страх  на
Москву, спешил исполнить давнее свое желание - овладеть  Астраханью.  И  это
ему удалось: соединившись с  ногайским  князем  Мамаем,  он  успел  овладеть
Астраханью в то время, когда хан ее, Усеин, по единству выгод вел переговоры
о тесном союзе с  князем  московским.  Но  торжество  Магмет-Гирея  не  было
продолжительно: союзники его, ногайские князья, догадались,  что  им  грозит
большая опасность от усиления Гиреев,  напали  нечаянно  на  крымский  стан,
убили  хана,  перерезали  множество  крымцев,  по  следам  бегущих   сыновей
Магмет-Гиреевых вторгнулись в Крым и опустошили его, в то время как с другой
стороны опустошал его также  союзник  Магмет-Гиреев,  Евстафий  Дашкович,  с
своими козаками. Место убитого хана заступил брат его, Сайдат-Гирей,  первым
делом которого было обратиться к великому князю с требованием 60000 алтын  и
мира для Саип-Гирея казанского; под этими двумя  условиями  он  обещал  свой
союз. Но великий князь не был намерен ни посылать  денег  в  опустошенный  и
потому неопасный Крым, ни оставлять в покое Саип-Гирея казанского, тем более
что последний, узнав о торжестве брата своего в Астрахани, велел убить посла
и купцов  московских,  попавшихся  в  плен  при  изгнании  Шиг-Алея.  Послу,
отправленному в Крым, был дан наказ: В пошлину никому ничего  ни  под  каким
видом не давать, кроме того, что послано к хану в подарках или что посол  от
себя кому даст за его добро, а не в пошлину. В пошлину ни под каким видом ни
царю, ни царевичам, ни князьям, ни царевым людям  никак  ничего  не  давать.
Если бросят перед послом батог и  станут  просить  пошлины  у  батога  -  не
давать, а идти прямо к царю  через  батог;  если  у  дверей  царевых  станут
просить пошлины - и тут ничего не давать; пусть посол всякий позор над собою
вытерпит, а в пошлину ничего не должен дать. Не  напишется  царь  в  шертной
грамоте братом великому князю, то грамоты не брать; не писать  в  договорную
грамоту, чтоб быть заодно с царем на Астрахань и ногаев; ведь написано,  что
быть на всех недругов заодно - и довольно. Если царь потребует, чтоб великий
князь помирился с казанским царем Саипом, то  говорить:  помириться  нельзя,
во-первых, потому, что Саип стал царем без ведома великого князя; во-вторых,
потому, что посла московского и торговых людей велел убить, чего ни в  одном
государстве не ведется: и рати между государями ходят, а послов и гостей  не
убивают".
     Летом 1523 года великий князь сам отправился в Нижний, откуда  отпустил
на Казань хана Шиг-Алея с судовою ратью по Волге, а других воевод - с конною
ратью сухим путем,  велев  пленить  казанские  места;  воеводы  возвратились
благополучно и привели с собою много черемисских пленников, но поход этим не
ограничился: на устье Суры, в земле Казанской, срубили город Васильсурск;  в
Москве митрополит Даниил очень хвалил за это великого  князя,  говорил,  что
новопостроенным городом он всю землю  Казанскую  возьмет;  действительно,  в
этом деле высказывалось намерение стать твердою ногою  на  земле  Казанской,
положить начало ее полному покорению, ибо подручнические  отношения,  клятвы
царей  казанских  и  народа  уже   два   раза   оказывались   ручательствами
недостаточными;  Василий,  построив  Васильсурск,  сделал   первый   шаг   к
совершенному покорению Казанского  царства;  сын  его,  Иоанн,  как  увидим,
построением Свияжска сделает второй; третьим будет взятие самой Казани.
     Летом 1524 года  отправилась  опять  под  Казань  многочисленная  рать,
которую полагают во 150000 и более,  под  главным  начальством  князя  Ивана
Бельского.  Саип-Гирей  испугался  и,  оставив  в  Казани  тринадцатилетнего
племянника Сафа-Гирея, убежал в Крым, обещая казанцам возвратиться с войском
турецким. Казанцы, провозгласивши царем молодого  Сафа-Гирея,  приготовились
выдерживать осаду. Князь Бельский отправился из  Нижнего  Волгою  на  судах;
Хабар Симский с конницею шел сухим путем; князь Палецкий, нагрузивши на суда
наряд и съестные припасы, должен был плыть Волгою за главным войском. 7 июля
Бельский вышел на берег, расположился  станом  в  виду  Казани  у  Гостиного
острова и двадцать дней дожидался конницы - она не приходила;  а  между  тем
загорелась стена  в  деревянной  казанской  крепости;  московские  полки  не
двинулись ни для того, чтоб воспользоваться пожаром и овладеть крепостью, ни
для того, чтобы после мешать  казанцам  в  строении  новой  стены.  28  июля
Бельский перенес стан на берег Казанки; недалеко отсюда стоял и Сафа-Гирей и
несколько  раз  покушался  тревожить  русский  стан  пешею   черемисою,   но
понапрасну. Время шло; ни конница, ни судовая рать  с  пушками  и  съестными
припасами не приближались; начал  сказываться  голод,  потому  что  черемисы
опустошили все вокруг, засели на всех дорогах, не позволяя  русским  отрядам
добывать кормов прервали все сообщения, так что нельзя  было  дать  вести  в
Москву о состоянии войска. В это время, когда рать Бельского начала  упадать
духом от голоду, разнесся слух, что конное  войско  потерпело  поражение  от
татар; ужас напал на воевод; стали  думать  об  отступлении;  скоро  узнали,
однако, что слух был ложный: потерпел поражение один только небольшой  отряд
конницы, главная же рать, шедшая под начальством Симского, в двух встречах с
татарами на Свияге одержала верх. Но если конница счастливо  преодолела  все
опасности, то не могла преодолеть их судовая  рать,  шедшая  с  Палецким:  в
узких местах между островами черемисы загородили дорогу камнями и деревьями,
а с берега осыпали русских стрелами и бросали бревна; только  немногие  суда
могли спастись и с воеводою достигли главной рати. Несмотря, однако, на  это
несчастие, когда пришла конница, Бельский 15  августа  обложил  Казань.  Под
защитою конницы, сдерживавшей натиски казанской конницы, осадные машины были
придвинуты к стенам; казанцы отстреливались, но скоро  они  потеряли  своего
пушечного мастера, который один только и был в  городе.  Это  обстоятельство
заставило их просить мира с  обязательством  отправить  в  Москву  послов  с
челобитьем. Бельский обрадовался и снял осаду, потому что  войско  не  могло
долее выдерживать голод. Послы действительно явились в Москву бить челом  от
всей земли Казанской за свою вину и просить,  чтоб  великий  князь  утвердил
царем Сафа-Гирея. Василий согласился на их просьбу, но против воли:  не  для
того посылал он такую многочисленную рать против казанцев, чтоб  оставить  у
них царем  Гирея;  поход  не  удался,  не  оправдал  ожиданий,  и  вот,  как
обыкновенно  бывает,  послышались   обвинения   против   главного   воеводы,
Бельского, обвинения не только в неискусстве, робости, но даже в  измене,  в
том, что  он  отступил  от  Казани,  будучи  подкуплен  ее  жителями.  Самое
основательное, по-видимому, обвинение против Бельского состояло в том, зачем
он терял время у  Гостиного  острова,  зачем  не  воспользовался  пожаром  в
крепости  и  позволил  казанцам  беспрепятственно  возобновить   стену.   Но
последующий  рассказ  об   осаде   объясняет   удовлетворительно   поведение
Бельского: он не мог ничего предпринять без  конницы,  которая  должна  была
защищать  главную  рать  от  нападений  казанской   конницы,   от   черемис,
рассеявшихся всюду и не дававших сделать ни  малейшего  движения.  Бельского
оправдывает в наших глазах рассказ о последней казанской осаде,  когда  царь
Иоанн Васильевич находился точно в таком же положении: войско его  не  имело
времени  отдыхать  и   томилось   голодом,   потому   что   было   постоянно
обеспокоиваемо татарскою конницею  князя  Япанчи,  и  наконец  царь  нашелся
принужденным разделить  войско:  одну  часть  оставить  при  себе  а  другую
назначить для действий против Япанчи.
     В  продолжение  четырех  лет  после  описанных  событий  источники   не
упоминают о делах казанских. В 1529 году  приехали  от  Сафа-Гирея  послы  в
Москву и объявили, что царь их  хочет  во  всем  исправиться  перед  великим
князем, дать клятву в верности и отправляет в  Москву  больших  послов.  Для
взятия клятвы с Сафа-Гирея великий князь послал в Казань Андрея Пильемова, а
для наблюдения за исполнением присяги -  князя  Ивана  Палецкого,  вслед  за
Пильемовым. Но, приехавши в Нижний, Палецкий узнал, что Сафа-Гирей уже успел
нарушить клятву и нанес сильные оскорбления Пильемову. Опять, следовательно,
нужно было прибегнуть к силе, и летом 1530 года  пошла  под  Казань  большая
рать судовая  и  конная:  в  первой  начальствовал  по-прежнему  князь  Иван
Бельский,  во  второй  -  знаменитый   князь   Михайло   Львович   Глинский,
освобожденный  перед  тем  из  заточения.  Отразивши  с  успехом   несколько
нападений неприятеля, Глинский перевезся через Волгу и соединился с  судовою
ратию. 10 июля произошел сильный  бой,  в  котором  русские  полки  одержали
победу, после чего взяли острог и начали добывать самую крепость. Тогда трое
знатных казанцев выехали к  воеводам  и  били  челом  о  прекращении  осады,
обещаясь исполнить волю великого князя. Воеводы,  взявши  со  всех  казанцев
присягу не изменять великому князю, не брать себе царя  иначе,  как  из  его
руки, отступили от города и  вместе  с  послами  казанскими  возвратились  в
Москву. В некоторых летописях прибавлено, что воеводы, взявши  острог,  едва
было не взяли и самого города (крепости), который стоял часа три без  людей:
люди все из города выбежали, и ворота все остались отворены; но в это  время
воевода пешей рати Бельский и воевода конной рати  Глинский  завели  спор  о
местах: кому первому въехать в город; между тем нашла грозная туча,  полился
сильный дождь, посошные и стрельцы, которые  привезли  на  телегах  наряд  к
городу, испугавшись дождя, бросили этот наряд в жертву казанцам. Не отвергая
этого  известия,  мы,  однако,  думаем,  что  в  нем   недостает   некоторых
объяснительных подробностей.
     Послы казанские приложили в Москве свои печати к  клятвенным  грамотам,
на которых потом Сафа-Гирей и  все  казанцы  должны  были  присягнуть  перед
великокняжеским сыном боярским Иваном Полевым;  Полев  должен  был  взять  в
Казани всех пленных русских и  пищали,  захваченные  казанцами  в  последнюю
войну; послы казанские должны были ждать его возвращения в Москве. Но  скоро
Полев дал знать великому князю, что Сафа-Гирей не  присягает  и  пищалей  не
отдает; в то же самое время хан прислал грамоту, в  которой  требовал,  чтоб
великий князь отпустил его послов и с  ними  вместе  отправил  бы  в  Казань
своего большого посла,  чтоб  прислал  также  пушки  и  пищали  и  пленников
казанских, взятых московским войском, и, когда все это будет прислано, тогда
он, Сафа-Гирей, даст клятву в соблюдении договора и отпустит  Ивана  Полева.
Великий князь, получивши эту грамоту, велел сказать  послам  казанским:  "Вы
клялись, что царь и вся земля Казанская будут нам во всем послушны а  теперь
вот какое их послушание!" Послы отвечали: "Гонец царский сказывал нам, что в
Казань пришла весть о посылке ратных людей из Москвы под  Казань,  и  оттого
дело не сталось; но известно, что теперь в Казани  людей  добрых  мало,  все
люди мелкие, землю укрепить некем, все люди врозь, в страхе. Государь  князь
великий сам промыслит о своей земле; волен бог да государь  в  своей  земле;
земля Казанская божия да государева: как он хочет,  так  и  сделает.  А  мы,
холопы божии да государевы, посланы к великому князю бить челом от царя и от
всех людей с правдою, а не с лестию; на чем мы добили государю челом, на том
царь не устоял; пристали к нему крымцы, да ногаи, да тутошние лихие люди,  а
земля с ними не вместе, земля ждет государева жалованья, Сафа-Гирею ли  быть
царем на Казани, или другого  пришлет  государь".  Великий  князь  велел  им
сказать на это: "Только бы Сафа-Гирей был нам послушен  да  была  бы  в  нем
правда, то мне отчего не хотеть его на Казани? Но видите  сами,  что  он  не
прям". Послы отвечали: "Видим сами, что царь не прям, клятву преступил, дело
свое презрел, нас забыл: какому в нем добру быть! А  теперь  ведает  бог  да
государь, как своею землею Казанскою промыслить;  мы  холопы  государевы,  а
царя какого нам государь пожалует, тот нам и  люб".  После  этого  они  били
челом, чтоб государь дал им опять Шиг-Алея, потому  что  Шиг-Алей,  говорили
они, земли Казанской не грабил ничего, а не взлюбили его лихие  люди;  пусть
государь отпустит его на Казань и даст наказ, как его дело беречь и тамошних
людей жаловать; послы просили, чтоб государь отпустил Шиг-Алея,  их  и  всех
пленных казанцев  к  Васильсурску;  отсюда  обещались  разослать  грамоты  в
Казань, к черемисе горной и луговой, к арским князьям, что государь хочет их
жаловать и беречь. Великий князь велел спросить их: "Как вы поехали  к  нам,
был ли вам наказ от князей и от земли просить у нас в цари Шиг-Алея?"  Послы
отвечали: "Такого наказа нам не было: за каким делом нас послали, о том деле
мы и били челом; а теперь бьем челом, чтоб государь нас пожаловал, велел нам
ему служить, а  Сафа-Гирею  служить  не  хотим:  Сафа-Гиреем  мы  умерли,  а
государевым жалованьем ожили. Сафа-Гирей послал нас за великими  делами;  но
что мы здесь ни сделали, он все это презрел, от нас отступился;  а  если  мы
ему не надобны, так и он нам не надобен. А в Казани у нас родня есть, братья
и друзья, а которые попали в руки людям великокняжеским, у тех у всех отцы и
братья, родственники и друзья в Казани. Как только мы придем к  Васильсурску
и пошлем к ним грамоты, так они за нас станут".
     Великий князь, поговорив с  боярами,  послал  в  Казань  гонца  Посника
Головина как  будто  с  ответом  к  Сафа-Гирею,  а  между  тем  наказал  ему
поговорить с двумя казанскими вельможами и разузнать, как они думают.  Гонец
возвратился, как видно, с благоприятным ответом, потому  что  великий  князь
после вторичного совета с боярами отпустил Шиг-Алея и послов, но только не в
Васильсурск,  а  в  Нижний,  что  было  безопаснее,  ибо  ближе  к   Москве.
Сафа-Гирей, узнавши об этих движениях, хотел убить московского посла  Полева
и начать снова открытую войну с великим князем; но как скоро пришли в Казань
грамоты от послов из Нижнего, то вельможи и все казанцы выгнали  Сафа-Гирея,
советников его, крымцев и ногайцев перебили, жену его отослали  к  отцу  ее,
ногайскому князю Мамаю, а к великому князю послали бить челом, чтоб дал им в
цари не Шиг-Алея, которого  они  боятся,  но  младшего  брата  его,  Еналея,
владевшего городком Мещерским.  Великий  князь  согласился  на  их  просьбу,
отпустил Еналея в Казань, а Шиг-Алею дал Каширу и Серпухов; но последний  не
был доволен, стал пересылаться  с  Казанью  и  другими  местами  без  ведома
великокняж