ратным  и  всяким  земским  людям  их,  бояр,  во  всем  слушать.  "Приговор
утверждает, чтоб относительно раздачи поместий примеривались, как  было  при
прежних российских  прирожденных  государях.  Поместья  и  отчины,  разнятые
боярами по себе и розданные другим без земского приговора, отобрать назад  и
из них дворцовые  и  черные  волости  отписать  во  дворец,  а  поместные  и
вотчинные земли раздать беспоместным и разоренным детям  боярским.  Отобрать
дворцовые села и черные волости, равно и денежное жалованье, у  всех  людей,
которые, служа в Москве, Тушине или Калуге, получили их не  по  мере  своей.
Поместья, данные кому бы то ни было на имя короля или королевича,  отобрать,
но не отбирать их у тех дворян, у которых, кроме их, других поместий  и  дач
нет. Которые дворяне и дети боярские были отправлены из Москвы с послами под
Смоленск и теперь заложены  в  Литву,  у  тех,  равно  как  у  жен  и  детей
смоленских сидельцев, поместий не отнимать.  Церковных  земель  не  брать  в
раздачу и, которые были прежде отобраны, возвратить. Не отнимать поместий  у
жен и детей умерших или побитых дворян, не отнимать  вотчин  у  сподвижников
Скопина. Бояре, поговоря со всею землею, вольны раздавать вотчины, причем не
должно нарушать  прежнего  приговора  патриарха  Гермогена  (какой  это  был
приговор и когда состоялся, неизвестно). Дворянам, детям боярским  и  всяких
чинов людям, съезжавшим с Москвы, бывшим в Тушине и  Калуге  и  сидевшим  по
городам, давать вотчины против московских сидельцев, а не  против  тушинских
окладов их. Ратным людям, которых поместья находились в порубежных местах  и
разорены от литвы  или  от  крымцев,  дать  поместья  в  других  замосковных
городах, "как им можно  сытым  быть".  Если  дворяне  и  дети  боярские,  не
приехавшие на земскую службу под Москву до 29 мая и  лишенные  за  то  своих
поместий по прежнему боярскому приговору, приедут и будут бить челом  боярам
и всей земле, что они до сих пор не приезжали по бедности, о  таких  сделать
обыск, и если окажется, что они сказали правду, то поместья  им  возвратить,
равно как тем, у которых поместья отобраны по ложному челобитью или  которые
были на Москве поневоле. Дворян и детей  боярских,  посланных  в  города  на
воеводства и на другие посылки и способных к службе, возвратить и велеть  им
быть в полки тотчас, а на их место посылать дворян, которым на  службе  быть
нельзя. В Поместном приказе посадить дворянина из больших  дворян  и  с  ним
дьяков, выбрав всею землею, и велеть  испоместить  наперед  дворян  и  детей
боярских бедных, разоренных, беспоместных и малопоместных.  Если  атаманы  и
козаки служат давно и захотят верстаться поместными и денежными  окладами  и
служить с городов, то их желание исполнить; а которые верстаться не захотят,
тем давать хлебное и денежное жалованье. С городов и из волостей атаманов  и
козаков свести и запретить им грабежи и убийства; посылать по  городам  и  в
волости за кормами  дворян  добрых  и  с  ними  детей  боярских,  козаков  и
стрельцов и велеть корм сбирать по указу. Если же кто  из  ратных  людей  по
городам, в волостях  и  по  дорогам  будет  разбойничать,  таких  сыскивать,
унимать и наказывать, даже казнить смертию, для чего  устроить  Разбойный  и
Земский  приказ  по-прежнему.   Младшие   воеводы   не   должны   самовольно
распоряжаться денежными доходами и брать их  себе,  но  должны  присылать  в
казну. Печать к грамотам о всяких делах  устроить  земскую,  а  при  больших
земских делах у грамот быть руке боярской. Всякие ратные дела большие ведать
боярам и разрядным дьякам в Большом приказе. Которые ратные люди теперь  под
Москвою за православную христианскую веру от литовских  людей  будут  побиты
или от ран изувечены, тех убитых и раненых записывать в Разряде,  а  заслуги
их писать воеводам и головам по полкам  и  присылать  в  Большой  разряд  за
руками, чтоб вперед всяких ратных людей служба в забвенье не была.  Крестьян
и людей беглых или вывезенных другими помещиками в Смутное время сыскивать и
отдавать прежним помещикам. Строить землю и всяким земским  и  ратным  делом
промышлять боярам, которых избрали по этому всей земли  приговору;  смертною
казнью без приговору всей земли боярам не по вине не казнить и по городам не
ссылать; семьями (скопом) и заговором никому никого  не  побивать,  недружбы
никакой никому не мстить, а кому до кого дело, бей челом об управе боярам  и
всей земле. А кто станет ходить скопом и заговором, кто кого убьет до смерти
по недружбе или на кого кто скажет  какое  изменное  земское  дело,  про  то
сыскивать  вправду,  а  по  сыску  наказанье  и  смертную  казнь  над   ними
приговаривать боярам, поговоря со всею землею, смотря по вине; а  не  объявя
всей земле, смертною казнью никого не казнить и по городам не ссылать. А кто
кого убьет без земского приговора, того  самого  казнить  смертию.  Если  же
бояре, которых выбрали теперь всею землею для всяких земских и ратных дел  в
правительство, о земских делах радеть и расправы чинить не  станут  во  всем
вправду и по этому земскому приговору всяких земских и ратных дел делать  не
станут и за ними всякие земские дела поостановятся, или которые воеводы бояр
во всяких делах слушать не станут, то нам всею землею вольно бояр  и  воевод
переменить и на их место выбрать других, поговоря  со  всею  землею,  кто  к
ратному и земскому делу пригодится".
   В приговоре этом видим,  с  одной  стороны,  умное  забвение  прошедшего:
служившие Шуйскому в Москве и царику в Тушине и Калуге уравнены; но  с  этою
уступкою, с желанием примирения и забвения прошедшего соединена твердость  в
стремлении восстановить строгую справедливость, требуется, чтоб  все  отдали
полученное ими сверх меры на какой бы то ни было  службе.  Ясно  высказалось
также  охранительное  направление,  чтоб  все  было  по-старому,  стремление
примериваться,  как  было  при  прежних  государях.  Но  это  стремление   к
восстановлению наряда, так  ясно  выразившееся  в  ополчении,  на  этот  раз
оказалось бесплодным по приведенным уже  причинам:  по  характеру  человека,
который стоял в челе именно лучших земских людей в противоположность козака,
по характеру Ляпунова, и потому что чистое было смешано  с  нечистым,  подле
земских людей стояли козаки. Летописи сохранили нам любопытное известие, что
ратные люди били челом троеначальникам, чтоб они  не  попрекали  друг  друга
Тушином: разумеется, этот упрек мог быть делаем только Ляпуновым  Трубецкому
и Заруцкому, которые были тушинские бояре, хотя он был равный им  по  власти
троеначальник, однако по своему боярству Трубецкой и Заруцкий занимали  пред
ним высшие места, он писался третьим, и ему приятно было напоминать  старшим
товарищам, что они не имеют права  величаться  своим  боярством,  добытым  в
Тушине. В начальниках была великая ненависть и гордость,  говорит  летопись:
друг перед другом честь и начальство  получить  желали,  и  ни  один  меньше
другого быть не хотел, всякий хотел один владеть.  Прокофий  Ляпунов  не  по
своей мере вознесся и от гордости его отецким детям много позору и бесчестия
было, не только детям боярским, но и  самим  боярам.  Приходили  к  нему  на
поклон и стояли у его избы долгое время, никакого человека к себе  прямо  не
пускал, а к козакам был очень  жесток,  и  за  то  была  на  него  ненависть
большая. Разумеется, больше всех должен был  ненавидеть  Ляпунова  Заруцкий,
который также хотел исключительного  первенства;  Трубецкой  не  мог  играть
видной роли, был в тени, летопись прямо  говорит,  что  ему  от  Ляпунова  и
Заруцкого чести никакой не было. Значит,  собственно  в  подмосковном  стане
было двоевластие, а не троевластие, начальствовали, т. е. соперничали друг с
другом, Ляпунов и Заруцкий. Ляпунов, несмотря на то что возбудил против себя
негодование отецких детей, опирался на дворян и детей  боярских,  на  чистое
ополчение  северных  или  северо-восточных  областей,   одним   словом,   на
некозаков;  Заруцкий  опирался  на  козаков,  был  их  главным  воеводою   и
представителем. Земский приговор был написан дворянами и  детьми  боярскими;
летопись говорит, что Ляпунов к их совету пристал и велел написать приговор,
тогда как Трубецкому и Заруцкому, козацким воеводам, это дело было нелюбо  и
понятно почему: приговор был  направлен  прямо  против  козаков,  грозил  им
жестоким наказанием за своевольство и грабежи, был  направлен  прямо  против
Заруцкого, который захватил себе много городов и волостей; теперь по  смыслу
приговора он должен был их возвратить. И с этих пор, говорит  летопись,  как
Ляпунов велел написать приговор, начали  думать,  как  бы  его  убить.  Дело
началось тем, что у Николы на Угреше  Матвей  Плещеев,  схватив  28  человек
козаков, посадил их в воду; козаки вынули всех  своих  товарищей  из  воды,"
привели в таборы под Москву, собрали круг и начали шум на  Ляпунова,  хотели
его убить. Летопись умалчивает о подробностях, но видно, что в  этом  случае
козаки имели правду  на  своей  стороне:  если  Плещеев  поймал  козаков  на
грабеже, то обязан был привести их в стан и отдать на суд, а  он  самовольно
посадил их в воду, тогда как в приговоре было утверждено, что смертная казнь
назначается с ведома всей земли. Ляпунов выехал  из  стана,  чтоб  бежать  в
Рязанскую  землю,  но  козаки  нагнали  его  под   Симоновом   и   уговорили
остановиться; козаки должны были понять, как опасно  выпустить  Ляпунова  из
стана и дать ему возможность  собрать  свое  новое  ополчение,  к  которому,
разумеется,  присоединились  бы  все  дворяне  и  дети   боярские.   Ляпунов
переночевал в Никитском острожке; на другое утро пришли к нему всею ратью  и
уговорили возвратиться в стан.
   Но если козаки так сильно желали смерти  Ляпунова,  то  не  меньше  желал
этого Гонсевский в Москве:  козаки  с  Трубецким  и  Заруцким  не  были  ему
страшны, страшно ему было ополчение земских людей, когда  оно  имело  такого
деятельного и талантливого предводителя, как Ляпунов.  На  одной  из  стычек
поляки взяли в плен донского козака, который был побратимом атамана  Исидора
Заварзина, этот Заварзин начал стараться,  как  бы  освободить  товарища,  и
выпросил у Гонсевского позволение повидаться с ним и поговорить, дав заклад.
Гонсевский воспользовался этим случаем,  велел  написать  грамоты  от  имени
Ляпунова, в которых тот писал во все города: "Где поймают козака  -  бить  и
топить, а когда, даст бог, государство Московское  успокоится,  то  мы  весь
этот злой народ истребим". Под  руку  Ляпунова  искусно  было  подписано  на
грамоте. Пленный козак отдал эту  грамоту  Заварзину:  "Вот,  брат,  смотри,
какую измену над нашею  братьею,  козаками,  Ляпунов  делает!  Вот  грамоты,
которые литва перехватила". Взяв грамоту, Заварзин отвечал: "Теперь мы  его,
б.... сына, убьем". Когда Заварзин пришел  в  стан  и  показал  грамоту,  то
козаки собрали круг; Трубецкой и Заруцкий в круг  не  поехали;  посылали  за
Ляпуновым два раза, он не поехал, в  третий  раз  пришли  к  нему  некозаки,
Сильвестр Толстой, Юрий Потемкин, и поручились, что  ему  ничего  не  будет;
Ляпунов вошел в круг: атаман Карамышев стал  кричать,  что  он  изменник,  и
показал грамоту, подписанную его  рукою,  Ляпунов  посмотрел  на  грамоту  и
сказал: "Рука похожа на мою, только я не писал".  Начался  спор  и  кончился
тем, что Ляпунов лежал мертвый под козацкими саблями;  с  ним  вместе  убили
Ивана Никитича Ржевского: Ржевский был Ляпунову большой недруг, но тут, видя
его правду, за него стал и  умер  с  ним  вместе.  По  некоторым  известиям,
Ржевский говорил козакам: "За посмех вы  Прокофья  убили,  Прокофьевой  вины
нет".
   Со смертию Ляпунова дворяне и дети боярские остались без вождя, во власти
козацких  предводителей.  Летописец  рассказывает,  что  вскоре  по   смерти
Ляпунова принесен был в стан из Казани список с иконы казанской  богородицы;
духовенство и все служилые люди пошли пешком навстречу иконе, а  Заруцкий  с
козаками  выехали  верхом.  Козакам  не  понравилось,  зачем  служилые  люди
захотели отличиться перед ними благочестием, и начали ругать  их.  Летописец
прибавляет, что дворяне и стольники искали себе смерти от насилия и  позора,
многие из них были побиты, многие изувечены; другие разъехались  по  городам
своим и по домам, боясь убийства от Заруцкого и козаков. Нашлись  из  них  и
такие,  которые  купили  у  Заруцкого  воеводства  и  разные   должности   и
отправились по городам наверстывать заплаченные деньги; остались под Москвою
большею частию те, которые привыкли  жить  вместе  с  козаками  в  Тушине  и
Калуге. Стан наполнялся также москвичами, торговыми, промышленными и всякими
черными людьми, которые кормились тем, что держали всякие съестные харчи;  в
стане же были приказы, сидели в них дьяки и подьячие, с городов  и  волостей
на козаков кормы сбирали и под Москву  привозили,  но  козаки  от  воровства
своего не отстали, ездили по дорогам станицами, грабили и побивали.
   В то время когда козаки убийством Ляпунова и разогнанием лучших  служилых
людей остановили ход земского дела под Москвою,  на  северо-западе  Новгород
Великий достался в руки шведам. Мы видели, что последние имели мало  успеха:
им удалось овладеть только Корелою; Ладогу они потеряли, и вторичный приступ
к ней был неудачен, равно как и приступ к Орешку. В марте  месяце  Делагарди
приблизился к Новгороду, стал в семи верстах от него у Хутынского  монастыря
и послал спросить у новгородцев, друзья они или  враги  шведам  и  хотят  ли
соблюдать Выборгский договор? Разумеется, новгородцы отвечали, что это не их
дело, что все зависит от будущего государя  московского.  Узнав,  что  земля
встала против Владислава, Москва выжжена поляками, которые осаждены  земским
ополчением, Карл IX писал к его начальникам, чтоб вперед не  выбирали  чужих
государей, а выбрали бы кого-нибудь из своих. В ответ на  это  приехавший  в
Новгород от Ляпунова воевода Василий Иванович Бутурлин  предложил  Делагарди
съезд, на котором объявил, что вся земля просит короля  дать  на  Московское
государство одного из сыновей.  Начались  переговоры  и  затянулись,  ибо  и
шведы, подобно полякам, требовали прежде всего денег и городов, а между  тем
в Новгороде, происходили явления, которые подавали Делагарди  надежду  легко
овладеть им. По шведским известиям, сам  Бутурлин,  ненавидевший  поляков  и
подружившийся с Делагарди еще  в  Москве,  дал  ему  теперь  совет  овладеть
Новгородом. По русским известиям, между Бутурлиным и старым воеводою, князем
Иваном Никитичем Одоевским Большим,  было  несогласие,  мешавшее  последнему
принять деятельные  меры  для  безопасности  города;  Бутурлин  ссылался  со
шведами, торговые люди возили к ним всякие товары, и когда Делагарди перешел
Волхов и стал у Колмовского монастыря, то Бутурлин  продолжал  съезжаться  с
ним и здесь; к довершению беды, между ратными и посадскими  людьми  не  было
совета. Посадские люди взволновались и перебрались  с  имением  в  город;  и
действительно, 8 июля Делагарди повел приступ, но после жестокой сечи ему не
удалось вломиться в город; посады были сожжены по приказанию Бутурлина. Семь
дней после того шведы стояли в бездействии. Это ободрило новгородцев:  в  то
время как некоторые из них молились день и ночь, другие стали пить,  ободряя
друг друга: "Не бойтесь немецкого нашествия,  нашего  города  им  не  взять,
людей в нем множество". Пьяные  лазили  на  стены,  бесстыдно  ругались  над
шведами. У последних в плену был Иван Шваль, холоп  Лутохина.  Шваль,  зная,
как плохо стерегут город, обещал шведам ввести  их  в  него.  15  июля  (как
рассказывал потом сам Делагарди) приехал  в  шведский  стан  дьяк  Анфиноген
Голенищев от Бутурлина, который велел сказать Делагарди, чтоб шел  прочь  от
Новгорода,  а  не  пойдет,  так  его  проводят,  Делагарди  велел  отвечать:
"Бутурлин меня все обманывает, присылает с угрозами, хочет меня от Новгорода
проводить, так пусть же знает, что я за такие речи буду у него в Новгороде".
И действительно, ночью на 16 июля Шваль ввел шведов  в  Чудинцовские  вороты
так, что никто не видал;  жители  только  тогда  узнали,  что  неприятель  в
городе, когда шведы начали бить сторожей  по  стенам  и  по  дворам.  Первое
сопротивление встретили шведы на площади, где расположился Бутурлин с  своим
отрядом, но это  сопротивление  было  непродолжительно:  Бутурлин  вышел  из
города, и при отступлении козаки и стрельцы ограбили лавки и дворы  под  тем
предлогом, что шведы отнимут  же  все.  Было  еще  сильное,  по  бесполезное
сопротивление  в  двух  местах:  стрелецкий  голова  Василий  Гаютин,   дьяк
Анфиноген Голенищев, Василий Орлов да козачий атаман Тимофей Шаров с  сорока
козаками решились защищаться до последней крайности;  много  уговаривали  их
шведы к сдаче, они не сдались и умерли  все  вместе  за  православную  веру.
Софийский протопоп Аммос заперся на своем дворе с несколькими  новгородцами,
долго бился против шведов и много перебил их; Аммос  был  в  это  время  под
запрещением у митрополита Исидора; митрополит служил  молебен  на  городской
стене, видел  подвиг  Аммоса,  заочно  простил  и  благословил  его.  Шведы,
озлобленные сопротивлением, зажгли наконец двор  протопопа,  и  он  погиб  в
пламени со всеми товарищами: ни один не отдался живой в руки шведам.
   Это были последние защитники  Великого  Новгорода.  Исидор  и  Одоевский,
видя, что нет  никого  ратных  людей  в  городе,  послали  договариваться  с
Делагарди. Первым условием была присяга  новгородцев  королевичу  шведскому;
Делагарди с своей стороны обязался не разорять  Новгорода  и  был  впущен  в
кремль; подробности договора были следующие: 1) Между Новгородом  и  Швецией
будет искренняя дружба и вечный мир на  основании  договоров  Теузинского  и
заключенных  при  царе  Василии;  новгородцы  обязываются  прервать   всякие
сношения с Польшею, в покровители и защитники принять короля шведского,  его
преемников мужеского пола и королевство Шведское,  без  ведома  которого  не
будут заключать ни с кем ни мира, ни союза. 2) Новгородцы избирают и  просят
в царя которого-нибудь из сыновей короля Карла  и  утверждают  это  избрание
присягою, вследствие чего и государство Московское  должно  признать  короля
Карла покровителем, а одного из сыновей его - царем своим.  3)  До  прибытия
королевича новгородцы будут повиноваться Делагарди, обязываются вместе с ним
приводить к присяге королю ближайшие города, не щадя при этом  жизни  своей;
обязываются не скрывать ничего от Делагарди, заблаговременно уведомлять  его
обо всех вестях из Москвы или откуда бы то ни было, не предпринимать никаких
важных дел без его ведома и согласия, тем  более  не  умышлять  против  него
ничего враждебного; обещаются объявить без утайки о всех доходах Новгорода с
областями и о  всех  деньгах,  находящихся  налицо  в  казне.  4)  Делагарди
обязуется: если Новгородское и Московское государства признают короля  Карла
и наследников его  своими  покровителями,  то  король  отпустит  на  царство
которого-нибудь из сыновей своих, как  скоро  оба  государства  через  своих
полномочных послов будут просить о том его величество; Делагарди обязывается
как после воцарения королевича, так и теперь,  до  его  прихода,  не  делать
никакого притеснения православной вере, не  трогать  церквей  и  монастырей,
уважать духовенство и не касаться  его  доходов.  5)  Из  городов  и  уездов
новгородских не присоединять ничего к Швеции, исключая Корелы с уездом;  что
же касается до вознаграждения за  издержки  на  вспомогательные  войска  для
Шуйского, то об этом король  постановит  с  боярами  и  народом  русским  по
отпуске сына своего на царство. 6) Запрещается вывозить из России  в  Швецию
деньги, колокола, воинские снаряды без ведома и  согласия  русских;  русских
людей не выводить в Швецию, а шведов не задерживать в России.  Всяких  чинов
люди сохраняют старые  права;  имения  их  остают