ошадей,  собак,  кошек,  сено,
солому, кожи, некоторые тайно отведали, как  пишут,  и  человеческого  мяса;
наконец в декабре неприятель взял город вторым приступом. В начале 1581 года
Делагарди оставил Карелию и неожиданно явился  в  Ливонии  под  Везенбергом,
который после сильного обстреливания сдался в марте под условием  свободного
выхода осажденным. В том же месяце московские воеводы,  по  старому  обычаю,
ходили из Можайска  опустошать  литовские  земли,  были  у  Дубровны,  Орши,
Могилева,  под  Шкловым,  имели  удачную  битву  с  литовскими  войсками   и
возвратились благополучно в Смоленск.
     А между тем Баторий хлопотал о третьем походе, занял деньги  у  герцога
прусского, курфюрстов саксонского и бранденбургского. На сейме, собранном  в
феврале 1581 года, объявил, что мало  радоваться  успехам  военным,  надобно
пользоваться  ими;  если  не  желают  или  не  надеются   покорения   целого
Московского государства, то по крайней мере не должны полагать оружия до тех
пор, пока не закрепят за собою всей  Ливонии.  Потом  объяснял,  как  вредно
каждый год отрываться от войска и спешить на сейм для вытребования  денежных
поборов, что от этого собственное войско  ослабевает,  а  неприятелю  дается
время восстановлять свои силы, что  запоздалое  собирание  денег  заставляет
терять самое удобное для военных действий время, что  единственное  средство
для избежания этих невыгод  -  двухлетний  побор.  Сейм  сначала  противился
королевскому предложению, потом согласился. Но при конце сейма земские послы
просили короля, чтоб следующим, третьим походом постарался  окончить  войну,
ибо шляхта и особенно ее крестьяне  совершенно  изнурены  поборами  и  далее
выносить их не в состоянии. Король отвечал чрез Замойского что  он  не  длит
нарочно войны, предпринятой для  общего  спокойствия  и  выгоды:  неприятель
теперь в таком положении, что легко  довести  его  до  последней  крайности,
продля хотя  немного  войну;  что,  исполняя  желание  земли,  он  не  будет
препятствовать заключению мира, как скоро принудит неприятеля  уступить  ему
всю Ливонию.
     Переговоры о мире продолжались во все это время; Сицкий и  Пивов  ехали
за Баторием от Великих Лук до  Варшавы;  приставы,  державши  долго  послов,
повели их за королем к Полоцку; на дороге литовские люди послов  бесчестили,
посольских людей били, грабили, корму людского и конского послам не  давали,
отчего много лошадей у них попадало. В недостатке корма, впрочем, после пред
послами объяснились и извинились, и Баторий старался вознаградить послов  за
прежние нужды, даря их винами иностранными и медом старым.  Но  потом  опять
послы начали терпеть нужду, и пристав на их жалобы отвечал:  "Вам  все  корм
давай! Ведь доброму делу не бывать; те гроши, что было вам на  корм  давать,
надобны еще на другие дела". В Варшаве паны радные польские говорили  послам
великие задорные речи и непригожие  слова,  да  и,  в  Раде  сидя,  говорили
высокие и задорные слова, а гладко и склонно никто ничего не говорил;  послы
против их разговоров молчали,  а  отговаривали  им  без  брани,  слегка,  по
государеву наказу. Послы предлагали заключить перемирие на том условии,  что
каждому владеть, чем владеет, но паны с этим  предложением  и  к  королю  не
пошли. Царь прислал к королю гонца с требованием опасной  грамоты  на  новых
послов. "Этим послам, - писал  Иоанн,  -  мы  велели  договориться  подробно
насчет Лифляндской земли, как делу пригоже  статься;  тогда  по  договору  и
людей из Лифляндской земли велим вывести, а до тех  пор  ты  бы"  брат  наш,
людей не собирал и убытка казне своей не делал". Гонцу было наказано:  "Если
король о царском здоровье не спросит и против царского поклона  не  встанет,
то об этом ничего не  говорить".  Послами  были  отправлены  думные  дворяне
Пушкин и Писемский; им дан  был  такой  наказ:  "Послы  не  должны  отдавать
верющей грамоты никому, кроме короля; должны требовать, чтоб  их  непременно
представили Баторию, а если станут их укорять, или бесчестить, или  бранить,
или бить, то на укоризну, бесчестье и брань отвечать, смотря  по  делу,  что
будет пригоже и как их бог вразумит, слегка а не  браниться,  против  побоев
терпеть и стоять накрепко, чтоб их отпустили к королю, а, пока у  короля  не
будут, до тех пор грамоты верющей никому не давать и посольства ни перед кем
не править. Если король не встанет и велит о государевом здоровье спрашивать
панам, то и за этим не останавливаться,  о  государевом  здоровье  говорить,
грамоту верющую подавать, посольство править; если будут  их  на  посольстве
бранить или бить - говорить одно, чтоб дали посольство исправить и ни за чем
не останавливаться, самим не задирать и невежливых слов королю не  говорить.
Если паны станут говорить, чтоб государя царем не писать,  и  за  этим  дело
остановится, то послам отвечать: государю нашему царское имя бог дал, и  кто
у него отнимет его? Государи наши не со вчерашнего  дня  государи,  извечные
государи; а если государь ваш не велел  нашего  государя  царем  писать,  то
государь наш для покоя христианского не велел себя царем писать; все  равно,
как его ни напиши, во всех землях ведают, какой он государь. Если же  станут
спрашивать, кто же это со вчерашнего дня государь, отвечать: мы говорим  про
то, что нам государь не со вчерашнего дня государь, а кто со вчерашнего  дня
государь, тот сам себя знает. Если не захотят писать государя братом королю,
то  отвечать:  государи  наши  извечные  государи;  государю  нашему  братья
турецкий цезарь и другие великие государи, и то нашему  государю  не  важно,
что с вашим государем писаться братом, и если государь ваш этого  не  хочет,
то мы просто напишем без братства, что взяли перемирье государь с государем.
А если станут говорить, чтоб в перемирной  грамоте  написать  так  от  имени
короля: учинили мы тебя (царя) в братстве и в дружбе, и в любви, - то  и  за
этим  дело  не  останавливать;  если  король  не  согласится   писать   царя
смоленским, то согласиться и на это". Любопытно,  что,  соглашаясь  на  все,
приказывая послам терпеть все, Иоанн не может отказать себе  в  удовольствии
уколоть Батория, что он со вчерашнего дня государь.
     Послы приехали с  предложением  королю  всей  Ливонии,  за  исключением
только четырех городов;  но  король  не  только  по-прежнему  требовал  всей
Ливонии, но прибавил еще  новые  требования:  потребовал  уступки  Себежа  и
уплаты 400000 золотых венгерских за военные издержки. Это вывело из терпения
Иоанна. Послы отказались продолжать переговоры, просили дозволения послать к
своему государю за новым наказом. Есть также известие, что послы дали  знать
ему о  затруднительном  положении  Батория,  который  потерял  брата,  князя
седмиградского, и мог быть вовлечен по этому случаю в большие хлопоты. Когда
явился гонец Баториев с требованием нового наказа  послам,  то  царь  против
королевского имени не встал, о здоровье королевском не спросил, потому что и
король этого не делал; гонцу не было поставлено скамьи, поминков у  него  не
взяли, обедать  не  позвали,  потому  что  Стефан  король  на  кровопролитие
христианское стоит беспрестанно. Иоанн отправил с гонцом к Стефану  грамоту,
начинавшуюся такими словами: "Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея
Руси, по божиему изволению, а не по многомятежному  человеческому  хотению".
Изложивши  условия  мира,  предложенные  послам,  царь  пишет:  "Мы   такого
превозношенья не слыхали нигде и дивимся, что ты  мириться  хочешь,  а  паны
твои такое безмерье говорят. Они говорили  нашим  послам,  что  те  приехали
торговать Лифляндскою землею: наши послы торгуют Лифляндскою землею,  и  это
нехорошо; а это хорошо, что паны твои нами и нашими государствами играют и в
гордости своей хотят того, чему нельзя статься: это не  торговля,  разговор!
Когда   на   вашем   государстве   были   прежние   государи   христианские,
благочестивые, которые о кровопролитии христианском жалели, тогда  паны-рада
с нашими послами разговорные речи говаривали  и  многие  приговоры  делывали
чтоб на обе стороны любо было. Съезжаются, бывало, много раз, и  побранятся,
и опять помирятся, делают долго, не в один час. А теперь видим и слышим, что
в твоей земле  христианство  умаляется,  потому  твои  паны-рада,  не  жалея
христианской крови, делают скоро". Укорив  Батория  в  нарушении  перемирия,
заключенного его послами в  Москве,  Иоанн  продолжает:  "Никогда  этого  не
бывало; и если ты прежних государей  польских  пишешь  предками  своими,  то
зачем по их уложенью не ходишь? Ты пришел со  многими  землями  и  с  нашими
изменниками, Курбским, Заболоцким, Тетериным и другими; наши воеводы и  люди
против тебя худо бились, город Полоцк изменою тебе отдали;  а  ты,  идучи  к
Полоцку, грамоту писал ко всем нашим людям, чтоб они нам изменяли, а тебе  с
городами поддавались, нас за наших изменников карать хвалился; надеешься  не
на воинство - на измену! Мы, не желая чрез  крестное  целование  начинать  с
тобою войну, сами против тебя не пошли и людей больших не послали, а послали
в Сокол немногих людей  проведать  про  тебя.  Но  твой  воевода  виленский,
пришедши под Сокол со многими людьми, город  сжег  новым  умышленьем,  людей
побил и мертвыми  поругался  беззаконно,  чего  и  у  неверных  не  слыхано.
Называешься  государем  христианским,  а  дела  при  тебе  делаются  не   по
христианскому  обычаю.  Христианское  ли  то  дело,  что  твои  паны   крови
христианской не жалеют, а издержек жалеют:  если  тебе  убыток,  так  ты  бы
Заволочья не брал, кто тебе об этом челом бил? Что это за мир: казну  у  нас
взявши, обогатившись, нас изубытчивши, на нашу же казну людей нанявши, землю
нашу Лифляндскую взявши, наполнивши ее своими  людьми,  да  немного  погодя,
собравшись еще сильнее прежнего, нас же воевать и  остальное  отнять!  Ясно,
что хочешь беспрестанно воевать, а не мира ищешь. Мы бы тебе и всю Лифляндию
уступили, да ведь тебя этим не утешишь; и после ты все  равно  будешь  кровь
проливать. Вот и теперь у прежних послов просил одного, а у нынешних просишь
уже другого, Себежа; дай тебе это, ты станешь просить еще и ни  в  чем  меры
себе не поставишь. Мы ищем того, как бы кровь христианскую унять, а ты ищешь
того, как бы воевать; так зачем же нам с тобою мириться? И без  миру  то  же
самое будет". Послам отправлен был  наказ  уступить  королю  завоеванные  им
русские города, но зато требовать в Ливонии Нарвы, Юрьева и 36 других замков
и на таких только условиях заключить перемирие на шесть  или  на  семь  лет.
Паны возразили, что эти условия новые; послы отвечали, что  так  как  король
переменил прежние условия, то и царь сделал то же,  что  другого  им  наказа
нет, и уехали на свое подворье. Переговоры  кончились;  Баторий  выступил  в
поход, а к Иоанну послал грамоту, наполненную  ругательствами,  называл  его
фараоном московским, волком, вторгнувшимся к овцам,  человеком,  исполненным
яда, ничтожным, грубым. "Для чего ты к нам не приехал с своими  войсками,  -
пишет, между прочим, Баторий, - для чего  своих  подданных  не  оборонял?  И
бедная курица перед ястребом и орлом птенцов своих крыльями покрывает, а ты,
орел  двуглавый  (ибо  такова  твоя  печать),  прячешься!"  Наконец  Баторий
вызывает Иоанна на поединок. Гонца, привезшего эту грамоту, государь обедать
не звал и корму вместо стола дать ему не велел.
     Перед выступлением в поход Баторий созвал военный  совет  и  спрашивал,
куда направить путь. Почти все были того мнения, что надобно идти ко Пскову,
ибо овладение этим городом предаст в руки королю всю Ливонию, за  которую  и
ведется, собственно, война. Король и с ним некоторые воеводы были  не  прочь
идти прямо к Новгороду, ибо оттуда приходили вести, что служилые люди готовы
отложиться от Иоанна; но с другой стороны, было  опасно,  идя  к  Новгороду,
оставить за собой такой крепкий город, как  Псков,  где  сосредоточены  были
почти все силы неприятеля. Это соображение заставило Батория  согласиться  с
большинством и выступить ко  Пскову.  Каменные  стены  крепости  Острова  не
устояли против стрельбы, и крепость  сдалась.  26  августа  польские  войска
подошли ко Пскову, где начальствовали  двое  бояр  князей  Шуйских,  Василий
Федорович Скопин и Иван Петрович, сын известного воеводы Петра и внук Ивана,
знаменитого правителя в малолетство  Иоанново;  Псков  славился  как  первая
крепость в Московском государстве:  в  продолжение  целых  столетий  главною
заботою псковичей было укрепление своего города, подверженного беспрестанным
нападениям немцев; теперь обветшавшие укрепления были возобновлены  и  город
снабжен  многочисленным  нарядом  (артиллериею);  войска,   по   иностранным
неприятельским показаниям, было во Пскове до 7000 конницы и до 50000 пехоты,
включая сюда тех обывателей, которые несли воинскую службу; число осаждающих
простиралось до 100000. Король, обозревши город и узнавши от пленных  о  его
средствах, увидал свою ошибку, увидал, что сведения, полученные им прежде  о
состоянии Пскова, были неверны. Он увидел прежде  всего,  что  у  него  мало
пехоты, что для приступа надобно было иметь ее втрое более, чем сколько было
в самом деле, и пороховых запасов для осады такого города было недостаточно.
1 сентября осаждающие начали свои работы, копали борозды (вели  траншеи);  7
сентября открыли пальбу, 8 - пробили  стену  и  пошли  на  приступ,  который
сначала был  удачен:  неприятель  ворвался  в  проломы  занял  две  башни  -
Покровскую и Свиную - и распустил на них свои знамена;  осажденные  потеряли
дух и начали уже отступать но воевода, князь Иван Петрович  Шуйский,  второй
по месту и первый по мужеству, угрозами, просьбами и слезами успел  удержать
их с одной стороны, а с другой  -  сделал  то  же  печерский  игумен  Тихон,
вышедший к ним навстречу с иконами и мощами. Сопротивление  возобновилось  с
новою силою: осажденные взорвали Свиную башню, занятую поляками,  и  согнали
венгров с Покровской. Приступ был отбит; осажденные  потеряли  863  человека
убитыми, 1626 человек ранеными; осаждающие же - более 5000 человек  убитыми,
и в том числе Гавриила Бекеша,  искусного  предводителя  венгерского.  После
этого осаждающие долго не могли ничего  предпринять,  ибо  не  было  пороху;
послали за ним к герцогу курляндскому в  Ригу;  порох  привезли,  но  и  тут
попытки овладеть городом остались тщетными: не удалась даже попытка овладеть
Печерским монастырем; а между тем начались морозы,  войско  терпело  большую
нужду и волновалось, требовало прекращения войны; но снять  осаду  Пскова  и
возвратиться на зиму домой значило погубить дело, и Баторий во что бы то  ни
стало решился оставить войско зимовать под Псковом.  Дело  было  чрезвычайно
трудное, но у короля был Замойский! Главною заботою последнего было введение
дисциплины в войске, причем самое сильное препятствие встречал он в  молодых
панах и шляхте, привыкших к своеволию, но Замойский не смотрел  ни  на  что:
чем знатнее был преступник, тем, по его мнению, строже  долженствовало  быть
наказание; так, он держал  в  оковах  дворянина  королевского,  поступившего
вопреки воинскому уставу, и не выпускал  его,  несмотря  на  просьбы  целого
войска; пред целым войском  выставлял  на  позор  своевольных  шляхтичей,  в
нужных случаях наказывал телесно, вешал преступников, строго наказывал также
женщин, осмеливавшихся пробираться в обоз.  Легко  понять,  какую  ненависть
возбудил против себя Замойский таким поведением; кричали: "Он с молодых  лет
знал только, что за книгами сидел, в  италианских  школах  учился,  военного
дела не смыслит, советует королю упорно держаться под Псковом и этим советом
все войско сгубит!" Бессмысленная шляхта укоряла Замойского за  ученость,  а
сам Замойский признавался, что наука сделала его тем, чем он был, повторяя с
гордостию: "Patavium virum me fecit" (Падуа, т. е.  Падуанский  университет,
сделал меня человеком). Кричали, что Замойский покинет войско под Псковом на
жертву голоду и холоду,  а  сам  уедет  с  королем  на  сейм  под  предлогом
исполнения канцлерских обязанностей; король уехал, но Замойский остался  при
войске. Кроме Пскова  военные  действия  происходили  на  Верхней  Волге,  в
Ливонии, в Новгородской области. К Волге пробрались Христоф Радзивилл, Филон
Кмита и Гарабурда, но далеко не пошли, боясь сильных полков царских;  важнее
были  наступательные  движения  шведов:  они  взяли  Лоде,  Фиккель,  Леаль,
Габзель, Нарву,  где  пало  7000  русских,  Виттенштейн;  наконец  Делагарди
перенес войну и на русскую почву, взял  Иван-город,  Ям,  Копорье.  В  таком
положении находились дела, когда царь решился начать снова мирные переговоры
с  Баторием,  причем  посредником  явился  папский  посол,  иезуит   Антоний
Поссевин.
     В 1550 году Шлитт, которого Иоанн отправил в Германию для вызова ученых
и  художников,  самовольно  возбудил  в  императоре  и   папе   надежду   на
присоединение Московского государства к римской  церкви,  и  папа  Юлий  III
назначил было уже посольство к царю с предложением королевского  титула,  за
что царь должен был поклясться в повиновении апостольскому престолу. В  1561
году папа Пий IV предлагал Иоанну  отправить  послов  своих  на  Тридентский
собор. На все эти предложения не обращалось  внимания  в  Москве,  но  когда
Баторий стал грозить опасною войной, то Иоанн отправил к папе Григорию  XIII
посла с грамотою, в которой жаловался на Батория, посаженника  султанова,  и
объявлял желание быть с папою и императором  в  любви  и  согласии  на  всех
недругов. Григорий  воспользовался  случаем  и  отправил  в  Москву  иезуита
Антония Поссевина, в наказе которому говорилось: "Приобретя  расположение  и
доверенность государя московского, приступайте к делу,  внушайте  как  можно
искуснее мысль о необходимости принять католическую религию, признать главою
церкви первосвященника римского, признаваемого  таковым  от  всех  государей
христианских;  наводите  царя  на  мысль,  как  неприлично  такому  великому
государю  признавать  митрополита  константинопольского,  который  не   есть
законный пастырь, но симониан и раб турок; что гораздо лучше и  славнее  для
него будет, если он  вместе  с  другими  государями  христианскими  признает
главою церкви первосвященника  римского;  с  этою  целию  возьмите  с  собой
изложение веры, составленное на Тридентском соборе,  в  греческом  переводе.
Так как, быть может, монахи или священники  московские  частию  по  грубости
своей и отвращению к латинской церкви,  частию  из  опасения  потерять  свое
значение будут противиться нашему благочестивому намерению и  употребят  все
усилия, чтоб не допустить государя оставить греческую  веру,  то  старайтесь
всеми силами приобресть их расположение; более всего  старайтесь  приобрести
сведения обо всем, касающемся веры этого народа.  Внушайте  государю,  какие
великие следствия будет иметь союз  христианских  государств  против  турок,
внушайте, что на его долю достанется большая часть славы и выгод,  что  ему,
как соседнему и могущественнейшему владетелю, должны будут достаться  многие
страны турецкие; вы должны узнать подробно о количестве и  качестве  военных
сил московских, сколько пехоты, конницы, с какой стороны государь московский
думает лучше напасть на турок, нет ли какого соседнего народа, с которым  бы
можно было вступить в союз. Но после  всех  этих  разговоров,  воспламенивши
желания государя к славным подвигам, вы обратитесь  опять  к  главному  -  к
духовному союзу. Если встретите затруднения, не теряйте  духа,  делайте  что
можете, употребите все средства, чтоб получить  от  вашего  посольства  хотя
какой-нибудь плод; вы должны испросить позволение  на  постройку  одной  или
нескольких католических церквей в Москве для тех  католиков,  которые  будут
приезжать по торговым делам; объясните, что  иначе  никогда  не  установятся
торговые сношения с католическими народами".  Другого  рода  наказ