мое  должен  был  говорить   Максимилиану   и
отправленный к нему царский посол князь Сугорский, о Ливонии же  должен  был
прибавить: "Государю  ни  за  что  так  не  стоять,  как  за  свою  вотчину,
Лифляндскую землю".
     Но Кобенцель и Принц  вели  переговоры  с  московскими  боярами,  когда
владения Ягеллонов поделились уже, только не между  Иоанном  и  Эрнестом,  а
между Максимилианом и Баторием. С вестию об избрании Максимилиана и  Батория
приехал к царю из Литвы московский гонец Бастанов; но он доносил что в Литве
многие не надеются, чтоб кто-нибудь из избранных утвердился на  престоле,  а
думают, что царь еще может взять верх над обоими; так, приходил к  Бастанову
каштелян минский Ян Глебович и говорил: "Чтоб государю  послать  раньше,  не
мешкая, к панам радным и к рыцарству? А тем у нас не  бывать  ни  одному  на
королевстве, вся земля хочет государя царя".  То  же  самое  говорил  ему  и
молодой  Радзивилл,  сын  воеводы  виленского.  Литовская   Рада   отправила
посольство к  Иоанну  с  объявлением,  что  избран  Максимилиан  по  приказу
царскому; возвратился Новосильцев; он тоже доносил, что царь  мог  бы  иметь
успех, если б действовал  скорее  и  решительнее;  когда  он  отдал  царскую
грамоту с жалованным словом Яну Ходкевичу, то последний сказал ему:  "Только
бы государь такие грамоты прежде к нам прислал,  то  давно  был  бы  избран.
Государь домогался от нас опасных грамот на своих послов; но я приказывал  с
Ельчаниновым, чтоб государь отправлял послов скорее и  без  опасных  грамот:
опасные грамоты потому не посланы, что к ним все  паны  радные  прикладывают
свои печати, но из панов одни служат вашему государю, а другие его не  хотят
и  потому  опасными  грамотами  волочат,  печатей  своих  не   прикладывают;
услыхавши о гонце Бастанове, я думал, что он  едет  к  нам  с  грамотами,  с
жалованным словом и указом, но он приехал ни с чем; мы уже поневоле  выбрали
Максимилиана; Максимилиан-цесарь стар и болен, и мы тебя затем  держим,  что
ждем от цесаря присылки, думаем, что он откажется от престола; ляхи  обирают
на государство Обатуру (Батория) и к нам уже в другой раз присылают, чтоб мы
его выбрали; но нам ни под каким видом  Обатуру  на  государство  не  брать.
Обатура - турецкий посаженник, и как  нам  отдать  христианское  государство
бусурманам в руки? Ты едешь к полякам, так сам увидишь польскую правду:  они
ни за что не пошлют с тобою опасной  грамоты  на  государевых  послов,  а  я
царю-государю рад служить  всею  своею  душою,  только  бы  государь  у  нас
вольностей наших не отнял, потому что мы люди  вольные".  То  же  говорил  и
Николай Радзивилл на тайном  свидании  с  Новосильцевым,  а  шляхтич  Голубь
говорил: "Паны за посулы выбирают цесаря и Обатуру, но рыцарство всею землею
их не хочет, а хочет царя; паны радные увязли в посулах и сами не знают, как
быть".
     Паны действительно находились  в  затруднительном  положении,  выбравши
двух королей; их вывели из  этого  затруднения  медленность  Максимилиана  и
быстрое  движение  Батория,  который,  подтвердивши  все  предложенные   ему
условия, 18 апреля 1576 года уже имел торжественный въезд в Краков, а 1  мая
короновался. Максимилиан в апреле 1576 года писал к царю: "Думаем, ты  давно
уже знаешь, что мы в прошлом декабре с великою славою и  честью  выбраны  на
королевство Польское и  Великое  княжество  Литовское,  думаем,  что  вашему
пресветлейшеству то будет не в кручину". Иоанн отвечал: "Мы твоему  избранию
порадовались; но после узнали, что паны мимо  тебя  выбрали  на  королевство
Стефана Батория, воеводу  седмиградского,  который  уже  приехал  в  Краков,
короновался и женился на королевне Анне, и все паны, кроме троих, поехали  к
нему. Мы такому непостоянному разуму у панов удивляемся; чему  верить,  если
слову и душе не верить? Так ты бы, брат наш дражайший, промышлял о том  деле
поскорее, пока Стефан Баторий на тех государствах крепко не утвердился; и  к
нам отпиши с скорым гончиком, с легким, как нам  своим  и  твоим  делом  над
Польшею и Литвою промышлять, чтоб  те  государства  мимо  нас  не  прошли  и
Баторий на них не утвердился. А тебе самому хорошо известно: если Баторий на
них утвердится из рук мусульманских, то нам,  всем  христианским  государям,
будет к великому убытку". Но Максимилиан, вместо того чтоб промышлять вместе
с царем над Польшею, сердил только его просьбами не трогать убогой  Ливонии,
тогда как Иоанн, наоборот, видя, что в  Польше  сделалось  не  так,  как  он
желал, решился во что бы то ни стало покончить с Ливониею.
     Мы видели, что здесь  кроме  поляков  Иоанн  должен  был  воевать  и  с
шведами, занявшими Ревель. После неудачной осады этого города Иоанн в  конце
1571 года сам приехал в Новгород, приказавши полкам собираться в Орешке и  в
Дерпте для войны со шведами в Эстонии и Финляндии. Но  прежде  ему  хотелось
попробовать,  не  согласятся  ли  шведы,  испуганные  его   приготовлениями,
уступить без войны Эстонию. Для этого он призвал шведских послов и предложил
им не начинать войны до весны  будущего  года,  если  король  Иоанн  пришлет
других послов в Новгород, с ними 10000 ефимков за обиду  прежних  московских
послов,  ограбленных  во  время  восстания  на  Эрика,  200  конных  воинов,
снаряженных  по  немецкому  обычаю,  пришлет  также  рудознатцев,   обяжется
свободно пропускать в Россию медь,  олово,  свинец,  нефть,  также  лекарей,
художников и ратных людей. Послы подписали эту грамоту; говорили, что король
во всем исправится и добьет челом; необходимым условием мира Иоанн  поставил
отречение короля от Эстонии; кроме того, требовал, чтоб  король  заключил  с
ним союз против Литвы и Дании и в случае войны давал ему 1000 конных  и  500
пеших ратников; наконец, требовал,  чтоб  король  включил  в  царский  титул
название шведского и прислал свой герб для помещения его в герб  московский;
царь оправдывал себя пред послами относительно требования королевы Екатерины
от Эрика: "Мы просили у Эрика сестры польского короля, Екатерины,  для  того
чтоб нам было к повышению над недругом нашим,  польским  королем:  чрез  нее
хотели мы с ним доброе дело постановить; а про Иоанна нам  сказали,  что  он
умер и детей у него не осталось". Все эти требования относительно  титула  и
герба были не иное что, как запросы, считавшиеся необходимыми в то время; от
них  запрашивающий  легко  отказывался,  смотря  по  большей   или   меньшей
твердости, оказываемой противною стороною; тон  этих  запросов,  разумеется,
соответствовал значению тех государств, к которым обращались с запросами; мы
видели, какие формы допускались в сношениях с Швециею и  Даниею:  челобитья,
пожалование и т. п. Но эти формы  давно  уже  оскорбляли  королей  шведских;
понятно, как должен был оскорбиться король Иоанн  запросами  царя,  особенно
при сильной личной ненависти его за дело о Екатерине. Он не  отправил  новых
послов  для  заключения  мира;  мало  этого,  орешковский  наместник,  князь
Путятин, доносил государю, что выборгский королевский  наместник  писал  ему
непригоже, будто бы сам царь просил мира у шведских послов. Иоанн отвечал на
это королю такою грамотою: "Скипетродержателя  Российского  царства  грозное
повеление с великосильною заповедию: послы твои уродственным  обычаем  нашей
степени величество раздражили; хотел я за твое недоуметельство гнев свой  на
твою землю простреть, но  гнев  отложил  на  время,  и  мы  послали  к  тебе
повеление, как тебе нашей степени величество умолить. Мы думали,  что  ты  и
Шведская земля в своих глупостях сознались уже; а ты точно обезумел, до  сих
пор от тебя никакого ответа нет, да  еще  выборгский  твой  прикащик  пишет,
будто нашей степени величество сами просили мира  у  ваших  послов!  Увидишь
нашего порога степени величества прощенье этою зимою; не  такое  оно  будет,
как той зимы! Или думаешь, что по-прежнему воровать Шведской земле, как отец
твой через перемирье Орешек воевал? Что тогда доспелось  Шведской  земле?  А
как брат твой обманом хотел отдать нам жену твою, а его самого с королевства
сослали! Осенью сказали, что ты умер, а весною сказали,  что  тебя  сбили  с
государства. Сказывают, что сидишь ты в Стекольне (Стокгольме)  в  осаде,  а
брат твой, Эрик, к тебе приступает. И то  уже  ваше  воровство  все  наружи:
опрометываетесь, точно гад, разными видами. Земли  своей  и  людей  тебе  не
жаль; надеешься на деньги, что богат. Мы много  писать  не  хотим,  положили
упование на бога. А что крымскому без нас от наших  воевод  приключилось,  о
том спроси, узнаешь. Мы теперь поехали в свое  царство  на  Москву  и  опять
будем в своей отчине, в Великом Новгороде, в  декабре  месяце,  и  ты  тогда
посмотришь, как мы и люди наши станем у тебя мира просить".
     Король отвечал на это бранным же письмом, писал не  по  пригожу.  Тогда
Иоанн в конце 1572 года вступил в Эстонию с 80000  войска;  Виттенштейн  был
взят приступом, при котором пал любимец царский, Малюта  Скуратов  Бельский;
пленные шведы и немцы, по  известиям  ливонских  летописцев,  были  сожжены.
Овладевши Виттенштейном, Иоанн возвратился в Новгород, а к шведскому  королю
отправил новое письмо: "Что в твоей грамоте  написана  брань  (лая),  на  то
ответ после; а теперь своим государским высокодостойнейшие чести  величества
обычаем подлинный ответ со смирением даем: во-первых,  ты  пишешь  свое  имя
впереди нашего - это непригоже, потому что  нам  цесарь  римский  -  брат  и
другие великие государи; а тебе им братом назваться невозможно,  потому  что
Шведская земля тех государств честию ниже. Ты говоришь, что Шведская земля -
вотчина отца твоего; так дай нам знать, чей сын отец  твой,  Густав,  и  как
деда твоего звали, и на королевстве был ли,  и  с  которыми  государями  ему
братство и дружба была, укажи нам это именно и  грамоты  пришли.  То  правда
истинная, что ты мужичьего рода. Мы просили жены твоей Екатерины затем,  что
хотели отдать ее брату ее, польскому королю,  а  у  него  взять  Лифляндскую
землю без крови; нам сказали, что ты умер, а детей после тебя  не  осталось;
если б мы этой вашей лжи не поверили, то жены твоей и не просили; мы тебя об
этом подлинно известили, а много говорить об этом  не  нужно:  жена  твоя  у
тебя, никто ее не хватает, и так ты для одного слова жены своей крови  много
пролил напрасно; и вперед об этой  безлепице  говорить  много  не  нужно,  а
станешь говорить, то мы тебя не будем слушать. А что ты писал  нам  о  брате
своем, Эрике, что мы для него с тобою воюем,  так  это  смешно:  брат  твой,
Эрик, нам не нужен, ведь мы к тебе о нем ни с кем не приказывали и  за  него
не говаривали; ты безделье говоришь и пишешь, никто тебя не трогает с  женою
и с братом, ведайся себе с ними, как хочешь. Спеси с нашей  стороны  никакой
нет, писали мы по своему самодержавству, как пригоже". Приведя из договорных
грамот с Густавом Вазою место: "Архиепископу упсальскому на том руку дать за
все королевство Шведское", Иоанн  продолжает:  "Если  б  у  вас  совершенное
королевство было, то отцу твоему архиепископ  и  советники  и  вся  земля  в
товарищах не были бы; землю к великим государям не приписывают; послы не  от
одного отца твоего, но  от  всего  королевства  Шведского,  а  отец  твой  в
головах, точно староста в волости. О печати мы к тебе для того  писали,  что
тебе хочется мимо наместников с нами самими ссылаться, но даром  тебе  этого
не видать; а если хочешь из-за этого кровь  проливать,  про  то  ты  знаешь.
Твоего титула и печати  мы  так  запросто  не  хотим:  если  хочешь  с  нами
ссылаться мимо наместников, то ты нам покорись и поддайся и почти  нас,  чем
пригоже; тогда мы тебя пожалуем, от наместников отведем, а даром тебе с нами
ссылаться непригоже и по государству, и по отечеству; без твоего ж покорения
титула твоего и печати не хотим. В прежних хрониках и летописцах писано, что
с великим государем самодержцем Георгием Ярославом на многих  битвах  бывали
варяги; а варяги - немцы, и если его слушали, то его подданные были.  А  что
просишь нашего титула и печати, хочешь нашего покорения, так.  это  безумие;
хотя бы ты назвался и всей вселенной государем, но кто же тебя послушает!"
     Русские воеводы продолжали военные действия в Эстонии: взяли  Нейгоф  и
Каркус; но в чистом поле, как почти всегда, по недостатку военного искусства
они не могли с успехом бороться против шведов, хотя  и  малочисленных:  близ
Лоде они потерпели поражение от шведского  генерала  Клауса  Акесона  Тотта.
Весть об этом поражении и о восстании черемис в Казанской области  заставила
Иоанна снова предложить мир королю шведскому. С этим предложением  отправлен
был гонец  Чихачев.  Король,  думая,  что  привезенная  им  царская  грамота
написана в прежнем тоне, не хотел брать ее от гонца, велел прежде  взять  ее
вельможам и прочесть. Но в наказе послам прежде всего  говорилось,  чтоб  не
отдавать грамоту никому, кроме самого государя,  вследствие  чего  произошли
сильные споры между Чихачевым и  шведами.  "Приехал  ты  в  нашего  государя
землю, так и должен исполнять нашу волю, что нам надобно", - говорили шведы.
"Приехал  я  в  вашего  государя  землю,  а  волю  мне  исполнять   царского
величества, своего государя, а не вашего", - отвечал Чихачев. Шведы грозили,
что не дадут ему съестных припасов; гонец отвечал:  "Пусть  умру  с  голоду:
одним мною у государя не будет ни людно, ни безлюдно". Шведы  говорили  ему:
"Ты это сделал негораздо, что ехал  без  королевской  опасной  грамоты;  сам
знаешь, что государь твой нашему государю большой недруг, такой, какого  еще
не бывает; государя вашего короля хотел извести,  государыню  нашу  королеву
хотел к себе взять, землю повоевал, два города взял, послов наших  бесчестил
да писал к нашему государю грамоту неподобную, такую, что нельзя  слышать  и
простому человеку; и над тобою государь наш сделает то же,  если  не  отдашь
нам грамоты своего государя". Чихачев не дал. Тогда один  из  шведов  ударил
гонца в грудь, примахивал к шее обухом и топором, кричал: "Отсеку голову!" -
и бранил непристойными словами. Чихачев сказал  ему:  "Если  б  я,  царского
величества холоп, сидел теперь на своем коне, то ты бы меня, мужик,  так  не
бесчестил, умел бы я тебе ответ дать; а я сюда не  драться  приехал".  Стали
гонца и людей  его  обыскивать,  раздевали,  разували,  все  искали  царской
грамоты, но не нашли; перешарили все вещи,  разломали  сундуки  с  образами,
образа раскидали по лавкам и, уходя, пригрозили гонцу:  "Уже  быть  тебе  на
огне, если грамоты не отдашь". Но угроза не подействовала, и  король  принял
Чихачева, сам взял от него грамоту; после приема вельможи приехали потчивать
гонца и говорили: "Теперь грамоту государь твой написал не по-старому, можно
между государями делу статься, а король думал, что письмо будет по-старому".
Чихачев был задержан; король писал  Иоанну,  что  он  задержал  гонца  и  не
отпустит его до тех пор, пока царь  не  отпустит  двоих  шведских  толмачей,
задержанных им от прежнего посольства; писал, что не пришлет великих послов,
опасаясь, чтоб и с ними не поступлено было так же, как  с  прежними,  а  что
послы  от  обоих  государей  должны  съехаться  на   границе   для   мирного
постановления. Иоанн отвечал, чтоб король присылал  великих  послов,  потому
что на рубеже послам ни о чем  нельзя  уговориться:  "А  нашего  гонца  тебе
держать было незачем: толмачей  мы  оставили  в  своем  государстве  поучить
учеников, и один умер, а другой учит двоих учеников шведскому языку и  живет
без всякой нужды; прежде ваши толмачи русской грамоте  в  нашем  государстве
учивались, и только что толмач твой отделается, мы его к тебе  и  отпустим".
Король отвечал прежнее: "Не хотим к тебе великих послов посылать, потому что
ты, мимо опасной грамоты, дурно обошелся с нашими послами; ты разрушил  мир,
ты и должен отправить к нам послов, а не хочешь, вышли  их  на  границу.  Ты
пишешь, что толмачи учат твоих русских ребят, но мы отправили  их  с  нашими
послами для нашего дела по нашему наказу,  а  не  у  подданных  твоих  детей
учить; если хочешь русских детей учить шведскому языку, то, как  будет  мир,
договорись об этом с нашими наместниками выборгскими, а против всякой правды
не задерживай наших слуг". Толмач отослан был  на  размен,  и  князь  Сицкий
отправился на рубеж, на реку Сестру, куда с шведской стороны приехал адмирал
Флеминг. Начали спор, где послам вести переговоры;  Флеминг  требовал,  чтоб
вести их на мосту, в шатрах; Сицкий отвечал, что таких великих дел на  мосту
не делают, и  настоял,  чтоб  швед  перешел  на  русский  берег  реки.  Мира
заключить не могли; царь требовал Эстонии  и  присылки  200  человек  шведов
нарядных для войны с Крымом и за это уступал королю право сноситься прямо  с
ним; но король требовал последнего безо  всяких  уступок  с  своей  стороны;
заключили только перемирие на два года (от 20 июля  1575  до  20  июля  1577
года) между Финляндиею и Новгородскою областью, дело же  об  Эстонии  должно
было решиться оружием, если  король  не  поспешит  отправить  своих  великих
послов в Москву для заключения мира; в договорной грамоте  употреблены  были
прежние выражения: король бил челом царю.
     Это странное перемирие объясняется желанием  Иоанна  сосредоточить  все
свои силы в Ливонии, не развлекаясь войною в других местах. Он  не  оставлял
прежнего плана - сделать из Ливонии вассальное королевство, выдал племянницу
свою, Марию Владимировну, за  Магнуса,  но  дал  последнему  только  городок
Каркус и не дал вовсе назначенных в приданое за  Мариею  денег,  потому  что
измена четверых иностранцев, находившихся в русской службе и  пользовавшихся
особенным расположением Иоанна, - Таубе, Крузе, Фаренсбаха и Вахтмейстера  -
сделала царя подозрительным: он боялся, чтоб Магнус  на  русские  деньги  не
нанял войска, с которым стал бы действовать против  русских.  Немедленно  по
заключении мира со шведами московские войска явились под Пернау  и  овладели
им, потерявши на приступах 7000 человек, по известиям ливонских  летописцев;
воевода Никита Романович Юрьев обошелся очень милостиво с  жителями  Пернау,
позволил им со всем добром выйти из города и, чего не могли тут захватить  с
собою, то взять после. Гелмет, Ермис, Руэн, Пуркель сдались  русским  тотчас
по завоевании Пернау. В начале 1576 года  6000  русских  вторглись  снова  в
Эстонию; Леаль, Лоде,  Фикель,  Габсаль  сдались  им  без  выстрела;  жители
Габсаля вечером после сдачи затеяли пиры, танцы; русские удивлялись этому  и
говорили: "Что за странный народ немцы! Если бы мы, русские, сдали без нужды
такой город, то не посмели бы поднять глаз на честного человека, а царь  наш
не знал бы, какою казнию нас казнить". Эзель был опустошен; Падис сдан после
однодневной осады; шведы тщетно покушались взять его снова.
     В генваре 1577  года  50000  русского  войска  явилось  под  Ревелем  и
расположилось здесь пятью лагерями; у осаждающих было три орудия, стрелявшие
ядрами от 52 до 55 фунтов; 6 орудий стреляли ядрами  от  20  до  30  фунтов;
четыре стенобитных орудия бросали каменные массы в 225 фунтов; из 15  орудий
стреляли ядрами от 6 до 12 фунтов; при каждом орудии находилось по 700 ядер;
но если по тогдашнему времени этот  наряд  и  считался  значительным,  то  в
Ревеле было его в пять раз больше, притом осажденные приняли все меры против
пожаров, которые должны были произойти от стрельбы осаждающих; удалены  были
все удобовозгорающиеся предметы; кроме того, что каждый  житель  должен  был
сторожить свой дом днем и ночью, отряды беспрестанно  разъезжали  по  ночам,
смотрели, не упало ли где раскаленное  ядро;  составлен  был  отряд  из  400
крестьян под предводительством Иво Шенкенберга, прозванного Аннибалом,  сына
ревельского  монетчика;  эти  храбрецы  вместе  с  шведскими   и   немецкими
ландскнехтами   делали   днем   и   ночью   беспрестанные   вылазки.   После
полуторамесячного  безуспешного  обстреливани