Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
211 -
212 -
213 -
214 -
215 -
216 -
217 -
218 -
219 -
220 -
221 -
222 -
223 -
224 -
225 -
226 -
227 -
228 -
229 -
230 -
231 -
232 -
233 -
234 -
235 -
236 -
237 -
238 -
239 -
240 -
241 -
242 -
243 -
244 -
245 -
246 -
247 -
248 -
249 -
250 -
251 -
252 -
253 -
254 -
255 -
256 -
257 -
258 -
259 -
260 -
261 -
262 -
263 -
264 -
265 -
266 -
267 -
268 -
269 -
270 -
271 -
272 -
273 -
274 -
275 -
276 -
277 -
278 -
279 -
280 -
281 -
282 -
283 -
284 -
285 -
286 -
287 -
288 -
289 -
290 -
291 -
292 -
293 -
294 -
295 -
296 -
297 -
298 -
299 -
300 -
301 -
302 -
303 -
304 -
305 -
306 -
307 -
308 -
309 -
310 -
311 -
312 -
313 -
314 -
315 -
316 -
317 -
318 -
319 -
320 -
321 -
322 -
323 -
324 -
325 -
326 -
327 -
328 -
329 -
330 -
331 -
332 -
333 -
334 -
335 -
336 -
337 -
338 -
339 -
340 -
341 -
342 -
343 -
344 -
345 -
346 -
347 -
348 -
в Ливонию, поразил старого магистра Фюрстенберга под
Вейссенштейном и Феллином; взятие последней крепости было целию похода
большой, шестидесятитысячной московской рати под начальством князя
Мстиславского и Петра Шуйского; 12000 войска под начальством князя Барбашина
отправились в обход к морю по слухам, что Фюрстенберг хочет отправить
богатую казну в Габзаль; лучший из воевод ливонских, ландмаршал Филипп
Белль, с 500 ратных решился напасть врасплох на Барбашина в надежде, что
нечаянность уравняет силы, но обманулся: весь отряд его был истреблен, сам
Белль, последний защитник и последняя надежда лифляндского народа, по
выражению Курбского, с одиннадцатью командорами и ста двадцатью рыцарями
попался в плен. Курбский с большим уважением говорит о храбрости, остроте
разума, доброй памяти и красноречии Белля; русские воеводы обходились с ним
по-товарищески, сажали вместе с собою за стол и услаждались его речами,
разумом растворенными; из речей этих Курбский сохранил одну, в которой Белль
рассказывал историю Ордена и объяснял причины его падения. "Когда мы, -
говорил Белль, - пребывали в католической вере, жили умеренно и
целомудренно, тогда господь везде нас покрывал от врагов наших и помогал нам
во всем. А теперь, когда мы отступили от веры церковной, дерзнули
ниспровергнуть законы и уставы святые, приняли веру новоизобретенную,
вдались в невоздержание, уклонились к широкому и пространному пути,
вводящему в погибель, теперь явственно обличает нас господь за грехи наши и
казнит нас за беззакония наши, предал нас в руки вам, врагам нашим; не
трудившись, больших издержек не делая, вы овладели градами высокими, местами
твердыми, палатами и дворами пресветлыми, от праотцев наших сооруженными; не
насадивши, наслаждаетесь садами и виноградниками нашими. Но что мне говорить
о вас? Вы мечем взяли! А другие без меча вошли даром в наши богатства и
стяжания, нисколько не трудившись, обещая нам помощь и оборону. Хороша их
помощь: стоим перед врагами связанные! Но не думайте, что вы силою своею
покорили нас: бог за преступление наше предал нас в руки врагам!" Тут Белль
горько заплакал и привел в слезы всех русских воевод; потом, утерши слезы,
Белль прибавил с радостным лицом: "Впрочем, благодарю бога и радуюсь, что
пленен и страдаю за любимое отечество; если за него и умереть случится, то
любезна будет мне смерть". Отсылая Белля в Москву, воеводы просили царя,
чтоб не лишал его жизни; но на суровые вопросы Иоанна пленник отвечал сурово
и, между прочим, сказал: "Ты неправдою и кровопийством овладеваешь нашим
отечеством, не так, как прилично царю христианскому". Иоанн рассердился и
велел отрубить ему голову. Воеводы осадили Феллин; немцы оборонялись храбро,
даже когда и внешние стены были уже разбиты; но когда русские стали стрелять
огненными ядрами и зажгли город, то осажденные вступили в переговоры, хотя у
них оставалась еще главная, необыкновенно твердая, почти неприступная
крепость с тремя другими побочными укреплениями, 18 больших стенобитных
орудий и 450 средних и малых, всякого рода запасов множество; по немецким
известиям, дело объясняется тем, что гарнизон, не получая уже несколько
месяцев жалованья, не хотел более служить. Тщетно старый Фюрстенберг
предлагал ему все свое имущество; гарнизон сдал город русским, выговорив
себе свободный выход из него; но Фюрстенберг должен был отправиться в
Москву, причем воеводы обещали ему царскую милость; обещание было исполнено:
старику дали в кормление местечко Любим в Костромской области, где он и умер
спокойно. Немецкие летописцы говорят, что когда Фюрстенберга и других
ливонских пленников в торжестве водили по московским улицам на показ народу,
то один из пленных татарских ханов сказал: "Поделом вам, немцы! Вы дали
великому князю в руки розги, которыми он сначала нас высек, а теперь сечет и
вас самих". Татарин разумел под розгами оружие, которое русские заимствовали
у немцев.
Несколько других городов последовали примеру Феллина; русское войско
беспрепятственно опустошало страну, разбивая везде малочисленные немецкие
отряды, осмеливавшиеся выходить к нему навстречу; но князь Мстиславский не
мог взять Вейссенштейна; этою неудачною попыткою кончился поход 1560 года.
Несмотря на успехи русских войск, завоевание орденских владений было
еще далеко до окончания, но удары, нанесенные Иоанном Ордену, ускорили его
распадение: эзельский епископ Менниггаузен вошел с датским королем Фридрихом
III в тайные сношения, продал ему свои владения Эзель и Пильтен за 20000
рейхсталеров и уехал с этими деньгами в Германию, несмотря на то что по
обязательствам своим не мог располагать означенными землями без ведома и
согласия орденских властей. Датский король, обязанный по отцовскому
завещанию уступить брату своему, Магнусу, несколько земель в Голштинии,
вместо их отдал ему новую свою покупку, и Магнус весною 1560 года явился в
Аренбурге, где вступило к нему в службу много дворян, в надежде, что Дания
не оставит его без помощи. Появление этого нового лица в Остзейском краю
было причиною новых смут: когда земские чины собрались в Пернау и приехал
Магнус в качестве эзельского администратора, то вместо каких-нибудь полезных
для земли решений сейм был свидетелем сильной ссоры между Магнусом и
магистром Кетлером за земли, которыми Магнус хотел также завладеть; едва
дело не дошло до войны между ними, а между тем русские взяли Феллин. По
удалении их из-под Вейссенштейна междоусобная война действительно началась,
только не между Магнусом и Кетлером: встали крестьяне, объявили, что так как
дворяне в мирное время отягощают их страшными поборами, а в военное не
защищают от неприятеля, то они не хотят им повиноваться; стали жечь замки,
бить дворян, но при осаде замка Лоде потерпели поражение и усмирились.
Ревельцы, видя, что московские ратные люди под самыми стенами их уводят не
только скот, но и людей, так что никому нельзя выйти из города, отправили
послов к шведскому королю Ерику, сыну и наследнику Густава Вазы, попросить у
него денег взаймы и узнать, чего они могут ожидать от него в случае, если
московские войска осадят их город. Ерик отвечал, что денег он по-пустому не
даст, но если ревельцы захотят отдаться под его покровительство, то он не из
властолюбия, а из христианской любви и для избежания московского
невыносимого соседства готов принять их, утвердить за ними все их прежние
права и защищать их всеми средствами. Ревельцы стали думать: от императора и
Римской империи нечего надеяться помощи, от магистра также; Польша далеко,
из нее также в надлежащее время помощь не придет, притом же у них с поляками
разные обычаи, язык, вера; по дальности расстояния нет у них, как у рижан,
торговли с поляками и Литвою, покормиться от них нечем; следовательно, от
соединения с Польшею нет никакой выгоды, скорее конечное разорение; Дания
уже прежде отвергла их предложение, и притом соединение с Швециею выгоднее
по единству религии и по близости: по открытому морю легко получить помощь,
легко торговать. Подумавши таким образом, ревельцы в июне 1561 года
присягнули в верности шведскому королю с сохранением всех своих прав.
Уже из побуждений, заставивших ревельцев присоединиться к Швеции, легко
было понять, что Ливония захочет примкнуть к Польше. "Мы, - говорили
ревельцы, - не кормимся от Польши и Литвы, как рижане"; следовательно,
рижане привязывались торговыми интересами, Двиною к Литве; дворянство
ливонское не менее рижских купцов желало соединения с Польшею, ибо ни в
одной другой стране не видало более лестного положения своих собратий, и вот
Кетлер завел сношения с виленским воеводою Николаем Радзивиллом насчет
присоединения Ливонии к Польше; в ноябре 1561 года дело было кончено:
Ливония с сохранением всех своих прав отошла к Польше, а магистр Кетлер
получил Курляндию и Семигалию с титулом герцога и с подручническими
обязанностями к Польше. До нас дошло любопытное изложение причин, по которым
в Польше считали необходимым присоединение Ливонии: "Ни в одной части
государства нет такого количества городов, крепостей и замков, как в
Пруссии, но Ливония богатством крепких мест превосходит Пруссию или по
крайней уже мере равняется ей. Государство же Польское особенно нуждается в
укрепленных местах, потому что с севера и востока окружено дикими и
варварскими народами. Ливония знаменита своим приморским положением, обилием
гаваней; если эта страна будет принадлежать королю, то ему будет
принадлежать и владычество над морем. О пользе иметь гавани в государстве
засвидетельствуют все знатные фамилии в Польше: необыкновенно увеличилось
благосостояние частных людей с тех пор, как королевство получило во владение
прусские гавани, и теперь народ наш не многим европейским народам уступит в
роскоши относительно одежды и украшений, в обилии золота и серебра;
обогатится и казна королевская взиманием податей торговых. Кроме этого как
увеличатся могущество, силы королевства чрез присоединение такой обширной
страны! Как легко будет тогда управляться с Москвою, как легко будет
сдерживать неприятеля, если у короля будет столько крепостей! Но главная
причина, заставляющая нас принять Ливонию, состоит в том, что если мы ее
отвергнем, то эта славная своими гаванями, городами, крепостями, судоходными
реками, плодородием страна перейдет к опасному соседу. Или надобно вести
войну против Москвы с постоянством, всеми силами, или заключить честный и
выгодный мир; но условия мира не могут назваться ни честными, ни выгодными,
если мы уступим ей Ливонию. Но если мы должны непременно выгнать москвитян
из Ливонии, то с какой стати нам не брать Ливонии себе, с какой стати
отвергать награду за победу? Вместе с москвитянами должны быть изгнаны и
шведы, которых могущество также опасно для нас; но прежде надобно покончить
с Москвою".
Это изложение причин, почему Польша должна была овладеть Ливониею,
показывало, почему и Москва стремилась к тому же; но у Польши были прусские
гавани на Балтийском море, тогда как у Москвы не было никаких; вот почему
Иоанн даже не хотел поделиться Ливониею с Сигизмундом-Августом, удержавши
только свои завоевания в этой стране, ибо завоевания его, за исключением
Нарвы, ограничились внутренними областями, не имевшими для него важного
значения. Если в Польше хотели прежде покончить с Москвою, а потом уже
обратить свои силы против Швеции, то и в Москве не хотели также иметь дела с
двумя врагами вместе, и в начавшихся переговорах с Швецией царь не упоминал
о Ревеле. Переговоры эти были не очень дружественны по другой причине:
молодой король Ерик никак не мог равнодушно подчиняться унизительному
обычаю, по которому он был обязан сноситься не прямо с царем, а с
наместниками новгородскими. В 1560 году Ерик прислал послов с требованием,
чтоб перемирные грамоты, написанные при отце его и скрепленные только
печатями новгородских наместников, были скреплены печатью царскою, чтобы
вперед ссылаться ему прямо с царем и чтоб в прежних грамотах уничтожить
условие, по которому шведский король обязывался не помогать королю польскому
и магистру ливонскому против Москвы. Чтоб испугать Иоанна, сделать его
сговорчивее, шведские послы объявили, что император, короли польский и
датский уговаривают Ерика к союзу против царя, за Ливонию. Но им отвечали:
"Того себе в мыслях не держите, что государю нашему прародительские
старинные обычаи порушить, грамоты перемирные переиначить; Густав-король
таким же гордостным обычаем, как и государь ваш теперь, с молодости
помыслил, захотел было того же, чтоб ему ссылаться с государем нашим, и за
эту гордость свою сколько невинной крови людей своих пролил и сколько земле
своей запустенья причинил? Да, то был человек разумный: грехом проступил и
за свою проступку великими своими и разумными людьми мог и челом добить; а
вашего разума рассудить не можем: с чего это в такую высость начали? Знаете
и сами: за неправду ливонских людей быстро лихое дело началось. а теперь
укротить его кто может? А в Казанской и Астраханской земле? И не такие места
великие государства гордостью было поднялись и в старинах своих быть не
захотели, тем государя нашего гнев на себя подвигли; и за их неправды что с
ними случилось, сами знаете. А вашего государя, Ерика короля, видим: не
прибыло у него ниоткуда ничего, на старой своей земле. Нам кажется, что или
король у вас очень молод, или старые люди все извелись и советуется он с
молодыми - по такому совету такие и слова". Когда послы сказали, что царю не
может быть тяжело самому ссылаться с королем, то бояре отвечали: "Тяжелее
всего на свете прародительскую старину порушить". Старина не была нарушена:
для подтверждения перемирия отправлены были в Швецию послы от имени
новгородских наместников: по наговору толмача шведского посольства, который
жаловался королю, что им в Новгороде и Москве было большое бесчестье, и
московских послов приняли очень дурно в шведских владениях, причем Ерик был
рад сорвать свое сердце; послы писали в Москву: "От короля нам было великое
бесчестье и убыток: в Выборге нас речами бесчестили и бранили, корму не дали
и своих запасов из судов взять не дали ж, весь день сидели мы взаперти, не
евши". По приезде в Швецию отвели им комнаты без печей и лавок, к королю
заставили идти пешком; позвавши на обед, король велел поставить перед ними
мясные кушанья в Петров пост, зная, что они у приставов брали пищу постную;
против поклона от наместников новгородских король с места не двинулся и
шляпы не приподнял; три раза послов звали к королю и три раза ворочали с
дороги.
Но эти неприятности не имели последствий, ибо все внимание царя было
обращено теперь на Литву. И здесь Иоанн хотел было сначала решить дело
мирным образом, посредством женитьбы своей на одной из сестер королевских;
кроме возможности действовать чрез это родство на мирное соглашение
относительно Ливонии у Иоанна могла быть тут другая цель: бездетным
Сигизмундом-Августом прекращался дом Ягеллонов в Литве, и сестра последнего
из Ягеллонов переносила в Москву права свои на это государство; о Польше же,
как увидим, Иоанн мало думал. Он спросил митрополита, можно ли ему жениться
на королевской сестре при известной степени свойства между ними вследствие
брака тетки его Елены с невестиным дядею Александром? Митрополит отвечал,
что можно, и в Москве уже решили, как встречать королевну, где ей жить до
перехода в православие; определили, что боярам на сговоре с панами о
крещении не поминать, а начнут сами паны говорить, чтоб королевне оставаться
в римском законе, то отговаривать, приводя прежние примеры - пример Софьи
Витовтовны и сестры Олгердовой, которые были крещены в греческий закон; если
же паны не согласятся, то и дела не делать; Федору Сукину, отправленному в
Литву с предложением, дан был такой наказ: "Едучи дорогою до Вильны,
разузнавать накрепко про сестер королевских, сколько им лет, каковы ростом,
как тельны, какова которая обычаем и которая лучше? Которая из них будет
лучше, о той ему именно и говорить королю. Если большая королевна будет так
же хороша, как и меньшая, но будет ей больше 25 лет, то о ней не говорить, а
говорить о меньшой; разведывать накрепко, чтоб была не больна и не очень
суха; будет которая больна, или очень суха, или с каким-нибудь другим дурным
обычаем, то об ней не говорить - говорить о той, которая будет здорова, и не
суха, и без порока. Хотя бы старшей было и больше 25 лет, но если она будет
лучше меньшой, то говорить о ней. Если нельзя будет доведаться, которая
лучше, то говорить о королевнах безымянно; и если согласятся выдать их за
царя и великого князя, то Сукину непременно их видеть, лица их написать и
привести к государю. Если же не захотят показать ему королевен, то просить
парсон (портретов) их написанных". Сукин допытался, что младшая королевна,
Екатерина, лучше, и потому сделал королю предложение выдать ее за царя. Паны
от имени Сигизмундова отвечали, что отец королев, умирая, приказал семейство
свое императору, и потому король хочет это дело делать так, как отец его
делывал, обослаться с императором и с иными королями, своими приятелями и
родственниками - зятем, герцогом Брауншвейгским, и с племянником,
королевичем венгерским. Притом теперь при короле нет польской Рады; король
должен обослаться с нею, потому что королевны родились в Польше и приданое
их там. Посол отвечал: "Мы видим из ваших слов нежелание вашего государя
приступить к делу, если он такое великое дело откладывает в даль". Так
кончились первые переговоры. Когда послы были призваны в другой раз, то
Сигизмунд объявил им, что согласен выдать сестру Екатерину за царя; послы
просили позволения ударить ей челом, но паны отвечали: "И между молодыми (т.
е. незнатными) людьми не ведется, чтоб, не решивши дело, сестер своих или
дочерей давать смотреть". Послы говорили: "Не видавши нам государыни
королевны Катерины и челом ей не ударивши, что, приехав, государю своему
сказать? Кажется нам, что у государя вашего нет желания выдать сестру за
нашего государя!" Им отвечали, что нельзя видеть королевну явно, потому что
у ней все придворные - поляки; они расскажут своим, что московские послы
королевну видели, и у польской Рады с королем будет за это брань большая; а
если послы хотят ее видеть, то пусть смотрят тайно, как пойдет в костел.
Послы сперва не соглашались, но потом согласились.
Дело, однако, кончилось ничем: король хотел согласиться на брак своей
сестры с Иоанном только в том случае, если б брак этот доставил ему выгодный
мир; посол его Шимкович явился в Москву с требованием, чтоб прежде дела о
сватовстве заключен был мир, для переговоров о котором вельможи с обеих
сторон должны съехаться на границы, и до этого съезда Ливонии не воевать,
Сигизмунд хотел пользоваться своим положением, как прежде пользовался
подобным же положением Иоанн III московский, когда Александр литовский искал
руки его дочери Елены; Иоанн III также прежде дела о сватовстве требовал
заключения мира; но если искательство родственного союза явилось теперь со
стороны московского государя, то Иоанн IV, однако, вовсе не находился в
положении Александра, которому во что бы то ни стало нужно было заключить
мир и скрепить его женитьбою на Елене; царь не согласился на порубежные
переговоры; мы видели, что в Москве считали тяжелее всего на свете нарушать
прародительские обычаи, а эти обычаи требовали, чтоб мирные переговоры
велись в Москве. Военные действия начались наступательным движением
литовского гетмана Радзивилла на русских в Ливонии: после пятинедельной
осады он взял Тарваст в сентябре 1561 года; русские воеводы разбили литовцев
под Пернау и разорили Тарваст, оставленный литовцами. 1562 год прошел в
опустошительных набегах с обеих сторон; а между тем не прерывались и
сношения между обоими дворами: Сигизмунд не имел ни средств, ни желания
вести деятельную войну, ему хотелось длить время переговорами. Посол Корсак
приезжал от него в Москву в начале 1562 года с жалобами, что Иоанн обижает
короля и мира не хочет, хлопотал, чтоб военные действия были прекращены с
обеих сторон впредь до ссылки; Иоанн отвечал Сиг