л им запасы, муку и толокно и 100 рублей денег в  раздел
на 620 человек, атаманам послал подарки.
   Местничество вредило московскому войску  все  более  и  более  вследствие
увеличения и  осложнения  родовых  и  служебных  счетов.  Степень  интереса,
который принимало служилое сословие в местничестве, и характер этого явления
обнаруживается в выражениях челобитных: "Вели, государь,  мне  свой  царский
суд дать, вели в нашем отечестве счесть,  чтоб  я,  холоп  твой,  вконец  не
загинул!" Или: "Милостивый царь государь, покажи холопу своему  милость!  Не
вели отнять отца и деда у меня, холопа своего, вели  суд  вершить".  В  1589
году, во время представления турецкого посла, четвертым рындою был  назначен
Гаврила Вельяминов; один из  трех  других  рынд  подал  челобитную  на  деда
Вельяминова и писал: "Если я, холоп твой, не  утяжу  деда  Гаврилова,  то  я
всему роду Вельяминовых бесчестье плачу".
   В 1588 году государь велел быть на Туле против крымцев  в  большом  полку
воеводами князю Тимофею Романовичу Трубецкому да  князю  Димитрию  Ивановичу
Хворостинину; в то же время князь Хилков был воеводою в Орле, князь Кашин  -
в Новосиле и Кривой-Салтыков - в Белове; эти воеводы украинских городов,  по
обычаю, должны были при вестях о неприятеле идти в сход к главным  воеводам,
и вот Хилков, Кашин и Салтыков бьют челом: "Если грамоты будут  приходить  к
одному боярину и воеводе, князю Т.  Р.  Трубецкому  с  товарищи,  то  мы  на
государеву службу готовы, а станут грамоты приходить к князю Трубецкому и  к
князю Хворостинину, то нам меньше  князя  Хворостинина  быть  невместно".  В
следующем году опять Трубецкой и Хворостинин были назначены в Тулу воеводами
большого полка, а в передовом - князь Андрей Голицын: последний  разболелся,
будто болен, не хотя в меньших быть у  князя  Трубецкого.  Князья  Ногтев  и
Одоевский сказали: "На  государеву  службу  готовы,  а  меньше  князя  Ивана
Голицына быть нам невместно"; князь Петр Буйносов сказал: "Меньше мне  князя
Одоевского  быть  невместно";  князь  Туренин  сказал:  "Меньше  мне   князя
Буйносова быть невместно".  Князь  Михайла  Одоевский,  приехав  на  службу,
списков с именами служилых людей не взял для  князя  Ивана  Голицына;  князь
Иван Туренин списков не взял для князя Буйносова, а князь Буйносов на службу
не поехал для Одоевского. В 1597  году  высланы  были  на  берег  (Оки)  для
предосторожности от крымцев знатнейшие бояре: Мстиславский, Годунов (Борис),
Шуйские, Трубецкой,  Голицын,  и  вот  князь  Тимофей  Романович  Трубецкой,
воевода сторожевого полка, бьет челом на князя Василия  Ивановича  Шуйского,
воеводу правой руки; Иван Голицын, воевода левой руки, бьет челом  на  князя
Трубецкого, князь Черкасский бьет челом на князя Ноготкова,  Буйносов  -  на
Голицына, Шереметев - на Ноготкова и  Буйносова,  Кашин  -  на  Буйносова  и
Шереметева.
   Когда дело было неясное, правительство назначало суд: судили  обыкновенно
боярин и дьяк; в разрядных  книгах  встречаем  известия,  что  иногда  бояре
решали дела по пристрастию: так, в 1586 году Федор Колычев был оправлен пред
Романом Алферьевым, и разрядная говорит: "Тем судом промышлял  боярин  князь
Иван Петрович Шуйский для Крюка Колычева". В судьи  по  делу  князя  Тимофея
Трубецкого с князем Андреем Голицыным назначен был первенствующий  боярин  -
князь Феодор Мстиславский. Когда Трубецкой  подал  память,  то  Мстиславский
сказал: "Князь Тимофей Романович Трубецкой в памяти написал,  что  дед  мой,
князь Феодор Михайлович, был с князем Микулинским; но дед мой  меньше  князя
Микулинского не бывал, тем меня князь Т. Р. Трубецкой бесчестит". Да стал  о
том сердитовать, да, встав с места, пошел вон. Князь Трубецкой говорил  ему:
"Не сердитуй, князь Федор Иванович! По деде  твоем  с  тобою  можно  было  в
отечестве считаться, но по отце твоем с тобою  местничаться  нельзя,  потому
что государь отца твоего жаловал и учинил его  велика".  Бояре  также  стали
уговаривать Мстиславского, и он сел в суде опять. Князь  Трубецкой  ссылался
на свадьбу короля Магнуса, на которой князь  Вас.  Юр.  Голицын  был  меньше
брата его, князя Федора Трубецкого. Для поверки спросили ящик  с  свадебными
чинами, нашли списочек о свадьбе короля Магнуса, где имени князя  Трубецкого
не было, а написаны были  только  князь  Шейдяков,  князь  Голицын  да  дьяк
Василий Щелкалов. Бояре спросили последнего, где  у  него  книги  о  свадьбе
короля Магнуса? Тот отвечал,  что  свадьбу  приказал  государь  ему,  но  он
разболелся, и государь приказал свадьбу брату его Андрею. Андрей же отвечал,
что он книг о королевой свадьбе у себя не упомнит. Тогда князь Трубецкой бил
челом, что Андрей и Василий Щелкаловы своровали, свадьбу  переделали,  брата
его не написали, дружа Голицыным, потому что Голицыны  Щелкаловым  друзья  и
сваты. Щелкаловы оправдывались тем, что списочек был написан рукою подьячего
Яковлева, который не мог переделать его в их пользу, потому  что  он  и  все
разрядные подьячие им недруги. На другой день дьяк Сапун  Абрамов  принес  к
боярам черный список королевой свадьбе и сказал, что он этот список нашел  в
ящике Василья Щелкалова; в этом списке дьяк  Василий  Щелкалов  написал  сам
себя в сидячих с боярами, а помарки сделаны рукою брата  его  Андрея.  Тогда
бояре спросили Василия Щелкалова: почему он сам себя написал  в  сидячих  на
свадьбе, а вчера сказывал, что был болен? Щелкалов отвечал: "Да моя  ли  это
рука: боюсь, чтоб  кто-нибудь  не  подделал  мою  руку".  Бояре  велели  ему
смотреть, и он должен был признаться, что  рука  его.  Дело  было  решено  в
пользу Трубецкого. Иногда суд не вершался, потому что служба  заняла.  Когда
челобитные  казались  явно  несправедливыми,  то  правительство  употребляло
понуждения и наказания: в  1588  году  князь  Тюфякин  бил  челом  на  князя
Хворостинина; царь суда не дал и велел Тюфякина посадить в воровскую  тюрьму
на четыре недели.  Когда  князь  Андрей  Голицын  не  поехал  на  службу  из
местничества с князем Трубецким, то царь велел отправить  его  на  службу  с
приставом; но князь Андрей и тогда списков не взял; царь велел посадить  его
в тюрьму, а корм давать из его же денег, по алтыну на день; Голицын просидел
в тюрьме две недели и все же списков не взял; царь велел освободить  его  из
тюрьмы и отпустить со службы. Подобное же упорство  обнаружил  в  1596  году
Петр Шереметев, назначенный третьим воеводою в большом полку; он  бил  челом
на Феодора Никитича Романова, второго воеводу правой руки, у царской руки не
был и на службу не поехал; царь велел Шереметева вывесть скованного в телеге
за посад и послать на службу; и приехав на службу, он два раза отговаривался
взять списки, наконец уступил и взял. В 1589 году стольник князь Гвоздев бил
челом на стольника же князя Одоевского: царь велел Гвоздева  без  суда  бить
батогами и потом выдать головою Одоевскому. В том же году  в  Алексине  были
посажены в тюрьму воеводы, князья Одоевский и Туренин, за то, что списков не
взяли и детей боярских в приезде не переписывали. В 1591 году воевода  князь
Борятинский был послан в Сибирь за местничество с князем Долгоруким.  Иногда
правительство не ограничивалось  только  угрозою  наказания,  ибо  это  мало
помогало с некоторыми лицами, но  угрозою  еще  большего  понижения  родовой
чести: так, в 1592 году, когда  известный  уже  нам  князь  Андрей  Голицын,
назначенный воеводою передового полка, бил челом на князя Ивана  Михайловича
Глинского, воеводу большого полка, то царь велел сказать ему:  "Что  дуришь,
бьешь челом не по делу! Велю на  отца  дать  правую  грамоту".  Иногда  дело
ограничивалось тем, что государь челобитья не принимал и не  приказывал  его
записывать.
   Местничались не одни воеводы, но и станичные головы: в  1595  году  Захар
Ляпунов, брат знаменитого впоследствии Прокофья, не захотел быть в станичных
головах вместе с Кикиным и сбежал со службы  из  Ельца;  рязанскому  воеводе
ведено  было  взять  Ляпунова  из  его  поместья,  скованного   привезти   в
Переяславль Рязанский, бить батогами перед всеми людьми, посадить в тюрьму и
потом отправить на службу с приставом.
   Под 1586 годом упоминается любопытный случай местничества по отношению  к
городовому управлению: в Торопец был назначен воевода Елизарий  Сабуров,  но
там уже был наместник и воевода князь Василий Пронский; Сабуров  бил  челом,
что ему меньше Пронского быть невместно. Дело решено было так, что  государь
велел Сабурову ведать дело  ратное,  а  князю  Пронскому  ведать  свое  дело
наместническое. Наконец упоминаются местнические  случаи  между  придворными
чинами и при торжествах придворных. Государь пожаловал, велел сесть за  стол
постельничему Истоме Безобразову да стряпчему Елизару Старого: последний бил
челом на Безобразова: "Истома постельничий с путем, а я стряпчий с ключом, и
мне ниже Истомы сидеть невместно, хотя Истома честнее меня  путем".  В  1589
году князь Григорий Куракин не был у стола государева, потому что  не  хотел
сидеть ниже князя Федора Трубецкого. Когда в 1593 году князь Хворостинин  не
ел за государевым столом и бил челом на князя Туренина, то дело, как  видно,
показалось так запутанным, что государь им суда не дал и не указал ничего.
   В описываемое время начинаем встречать известие о жалованье, или подмоге,
послам,  отправлявшимся  к  иностранным  дворам:  так,   думному   дворянину
Вельяминову, ехавшему к императору, дано было 200 рублей, дьяку  Власьеву  -
100 рублей, дворянам: одному - 25, другим - по 24 рубля.
   К царствованию Феодора относится одно из самых важных в  истории  русских
сословий явление - закон об укреплении крестьян. Мы уже не раз указывали  на
причину этого явления в обширности русской государственной области и в малом
ее населении, в обилии земель и в недостатке рук для их обработания;  отсюда
для землевладельцев всего важнее было перезывать  к  себе  как  можно  более
работников и удерживать их. При существовании отдельных княжеств  каждое  из
них старалось перезвать, переманить льготами земледельцев из другого.  Когда
отдельные  княжества  исчезли,  земля  собралась,  то  богатые   и   сильные
землевладельцы имели  возможность  большими  льготами  переманивать  к  себе
вольных крестьян с земель бедных отчинников и помещиков. Стараясь перезывать
крестьян,  богатые  и  сильные  землевладельцы  старались  в  то  же   время
удерживать их у себя разными средствами: мы видели, что при  Василии  Темном
Троицкий монастырь выпросил  себе  право  удерживать  крестьян  в  известных
волостях;  мы  видели  также,  как   тяжко   было   каждому   землевладельцу
расставаться с крестьянином, отпускать его на чужую землю, потому  некоторые
позволяли себе насилия для удержания  крестьян,  и  можно  думать,  что  эти
насилия не были редки. Но если для значительных землевладельцев было выгодно
льготами перезывать к себе крестьян от менее  значительных,  то  эти  выгоды
необходимо должны были столкнуться с выгодами государства.  Одною  из  самых
главных  потребностей  последнего  было  умножение  войска;  основу   войска
составляли дворяне и дети боярские, получавшие за свою  службу  поместья,  с
которых они должны были содержать себя и по призыву государеву  являться  на
службу конны, людны и оружны, по тогдашнему выражению. Но понятно,  что  эта
возможность содержать себя и являться на службу в требуемом виде зависела от
дохода, который получал помещик с своего земельного участка,  а  доход  этот
зависел от населения земли; чтоб иметь возможность  всегда  нести  требуемую
службу,  служилый  человек  должен  был  иметь  на  своей  земле  постоянное
народонаселение; а мог ли он иметь его, когда богатый  сосед  переманивал  у
него крестьян  большими  льготами?  Государство,  давши  служилому  человеку
землю, обязано было дать ему и постоянных работников  иначе  он  служить  не
мог. Чтоб понять цель закона об укреплении крестьян, стоит  только  обратить
внимание на то, с какою целию и в чью пользу закон  поддерживался  после,  в
XVII веке: бедные помещики бьют  челом,  что  богатые,  несмотря  на  закон,
переманивают у них крестьян и засылают их сначала в  свои  дальние  вотчины,
чтоб сыскать было нельзя, и таким образом разоряют их, бедных помещиков.  Мы
видели, что в Литовской России  гораздо  прежде  поднят  был  тот  же  самый
вопрос: как воспрепятствовать переманке крестьян большими льготами от одного
землевладельца к другому? Здесь шляхта решила  ввести  общее  положение,  на
каких условиях водворять вольных крестьян,  и  тот,  кто  б  осмелился  дать
крестьянам  большие  льготы  и  тем  переманивать  их  к  себе,  подвергался
денежному взысканию. В России Восточной употреблено было другое  средство  -
прикрепление к земле.
   Когда именно последовало  это  прикрепление,  мы  не  можем  с  точностию
определить, ибо указа о всеобщем укреплении крестьян до нас не дошло;  дошел
до нас только следующий указ 1597 года: "Которые  крестьяне  из  поместий  и
отчин выбежали до нынешнего года за пять лет, на тех суд давать и  сыскивать
накрепко, и по суду этих беглых крестьян с женами, детьми и со всем  имением
отвозить назад, где они жили; а которые крестьяне выбежали  до  этого  указа
лет за пять, за семь, за десять и больше, а помещики или отчинники на них  в
побеге не били челом, на таких суда не давать".  По  смыслу  этого  известия
закон  об  укреплении  можно  отодвинуть  к  началу  царствования   Феодора;
отодвигать дальше мы не можем,  ибо  есть  прямое  известие  об  указе  царя
Василия Ивановича Шуйского, где Годунов выставляется виновником  закрепления
в царствование Феодора. В этом  известии  говорится,  что  царь  Феодор,  по
наговору Бориса Годунова не слушая совета старейших бояр,  выход  крестьянам
заказал.
   Кроме приведенного известия об указе  Шуйского,  о  переходе  крестьян  в
первый год царствования Феодора свидетельствует еще известие о мере, которая
служила приготовлением к прикреплению и которая прямо указывает  на  главное
побуждение к нему. В приговорной грамоте духовного собора держанного 20 июля
1584 года, сказано: "Советовались мы и утвердились, чтоб вперед тарханам  не
быть;  земли  митрополичьи,  архиепископские,  владычни  и  монастырские   в
тарханах, никакой царской дани и земских разметов  не  платят,  а  воинство,
служилые люди эти земли оплачивают; оттого большое запустение  за  воинскими
людьми в отчинах их и поместьях; а крестьяне, вышедши из-за служилых  людей,
живут за тарханами в льготе, и от того великая тощета воинским людям пришла.
И потому, для великих нужд и тощеты воинским  людям,  мы  уложили"  и  проч.
Здесь явно приближение к закреплению: служилым людям  тощета  от  того,  что
крестьяне  уходят  от  них,  приманиваемые  тарханами:  положено  уничтожить
тарханы. Но эта мера на соборе была объявлена временною, и мы знаем, как она
была кратковременна: в октябре того же года уже тарханы восстановляются.  По
всем вероятностям, следовательно, закон об укреплении крестьян долженствовал
быть одновременен с восстановлением тарханов, ибо надобно было дать служилым
людям   обеспечение,   необходимость   которого   была   так    торжественно
провозглашена на соборе.  Таким  образом,  мы  видим,  что  и  в  Московском
государстве  при  решении  вопроса  сначала  приблизились  было  к  тому  же
средству, которое было употреблено в Западной России, то  есть  к  уравнению
выгод на  всех  землях,  уравнению,  необходимо  отнимавшему  у  крестьянина
побуждение к переходу с одной земли на другую. Но в  Московском  государстве
это  средство  скоро  было  покинуто  вследствие  столкновения  с  интересом
могущественного сословия. При  объяснении  этого  явления  необходимо  также
обращать внимание на то, что  Московское  государство  в  описываемое  время
находилось на  очень  низкой  ступени  промышленного  развития,  было  чисто
земледельческим; мануфактурная промышленность была в младенчестве,  город  в
смысле центра мануфактурной промышленности не существовал,  город  продолжал
быть огороженным селом, городские жители продолжали  заниматься  земледелием
точно  так  же,  как  сельчане  и  деревенщики.  В   чисто   земледельческом
государстве господствующим  отношением  бывает  отношение  землевладельца  к
земледельцу, причем обыкновенно первый стремится привести второго  в  полную
от себя зависимость. Главный  землевладелец  -  государство  испоместило  на
своих  землях  служилых  людей,  которым   должно   было   дать   постоянных
насельников,  земледельцев.   Но   тут   государство,   как   землевладелец,
сталкивалось с  другим  богатым  землевладельцем  -  церковью.  Сперва  было
государство потребовало от церкви, чтоб она отказалась от тарханов в  пользу
служилых людей; но скоро потом, не желая нарушать  интересов  ни  одного  из
этих могущественных землевладельцев, ни государства, ни церкви, дело уладили
таким образом, что церковь осталась при тарханах, а служилые  люди  удержали
навсегда население земель своих. Что же касается до других  землевладельцев,
знатных и богатых отчинников, то, конечно,  закрепление  крестьян  не  могло
быть для них выгодно, ибо лишало их права перезывать на свои земли  крестьян
с земель мелких помещиков; но значение  вельмож  было  ослаблено  вследствие
известной  нам  борьбы  государей  московских  с  княжескими  и   дружинными
притязаниями, борьбы, которая, с другой стороны, усиливала  значение  мелких
служилых людей, выставляла их интересы на  первый  план  для  правительства.
Шуйский в приведенном выше указе  говорит,  что  царь  Феодор,  по  наговору
Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьянам  заказал.
Понятно, что Годунову не нужно было щадить интересы старейших бояр,  которых
никакими уступками он не мог заставить уступить себе первенство; в борьбе  с
старейшими боярами ему выгодно было опираться на  духовенство  и  на  мелких
служилых людей, которых он старался  привлечь  на  свою  сторону  уступками.
Поэтому имеем право принять известие, что Годунов содействовал  этой  сделке
между выгодами духовенства и мелких служилых людей. У нас нет средств  знать
отношение,   существовавшее    в    описываемое    время    между    землями
государственными, служилых  людей  -  вотчинников  и  церковными;  мы  можем
указать только на некоторые отрывки из общего  описания  земель,  в  которых
видно очень любопытное отношение. В Горетове стану Московского уезда в  1586
году под поместьями и вотчинами было 5780 четвертей пахотной земли; порожней
и оброчной земли, находившейся  в  непосредственном  ведении  правительства,
было 8639 четвертей, церковных же земель было 9422 четверти. Из 59  поместий
и вотчин, упоминаемых в Горетове стану, 16 переменили  своих  владельцев  не
посредством продажи.
   Относительно крестьян  в  описываемое  время  любопытна  наказная  память
Вельского стана крестьянам  Бориса  Годунова:  "По  наказу  государя  Бориса
Федоровича,  приказали  его  приказные  люди  (такие-то)   Вельского   стана
крестьянам (следует перечисление 12 человек: Петру Иванову Дьяконову, Никите
Иванову и проч.) и старостам, и целовальникам, и сотским, и пятидесятским, и
десятским, и всем крестьянам Вельского стана. Били вы челом государю  Борису
Федоровичу, чтоб от вас кабак  свести:  и  государь  Борис  Федорович  кабак
свести велел; и вы бы, Петр Дьяконов да Никита Иванов с товарищами,  которые
в этой памяти имянно писаны, и выборные судьи и старосты, и целовальники,  и
сотские, и пятидесятские, и десятские, берегли крепко, чтоб у вас продажного
питья ни у кого не было и в отвоз с вином и со всяким  продажным  питьем  не
ездили, зернью по деревням крестьяне не играли бы и воровства бы не было;  а
лучшие отрадные крестьяне, кому можно про себя питье держать в своих  домах,
и они бы держали про себя, а не продавали; а которым крестьянам  случится  к
праздникам или поминкам пива сварить и вина скурить, и  они  бы  о  том  вам
докладывали, тебе, Петру