того, наследует после брата, равно как  и  дети
ее. Слуга, убивший господина, казнится жестокою смертною казнию, если только
обнажит оружие,  то  теряет  руку.  В  отделе  двенадцатом  о  годовщинах  и
вознаграждениях за раны простым людям, между прочим, помещено постановление,
запрещающее жидам и женам их ходить в  золоте  и  серебре:  желтый  цвет  на
головном уборе должен был отличать  жида  от  христианина.  Жид,  татарин  и
всякий бусурманин не могли получать никакой должности; не могли иметь  рабов
христиан, но могли иметь закупней, и если было бы доказано,  что  кто-нибудь
из них  уговаривал  закупня  перейти  в  свою  веру,  такой  без  милосердия
сожигается огнем. Христианки не могут  быть  мамками  у  детей  жидовских  и
бусурманских, а если бы их кто к тому принуждал,  такой  лишается  жизни.  В
четырнадцатом отделе о преступлениях говорится: вор, приведенный с поличным,
которое стоит больше полтины грошей, казнится смертию; если  поличное  стоит
не больше полтины грошей, то вора бить палками у столпа, поличное возвратить
тому, у кого украдено, и вознаграждение ему  заплатить  из  имущества  вора;
если же у вора именья нет, то отрезать ему ухо. Если поймают вора  в  другой
раз с поличным, пусть оно  и  десяти  грошей  не  стоит,  во  всяком  случае
предавать его смерти.
   Что касается народного права, то мы видели,  что  великий  князь  Василий
высказал такое  правило  относительно  послов  от  европейских  христианских
государей: "В обычае меж великих государей, послы ездят и дела меж их делают
по сговору на обе стороны, а силы над ними ни которой не живет". Но сын его,
Иван, по характеру  своему  часто  не  мог  удерживаться  от  насильственных
поступков ни в каких случаях, и потому он позволял себе задерживать  послов,
если речи  их  ему  не  нравились:  так  задержаны  были  послы  шведский  и
литовский. С Иоанна же IV послов в Москве начали содержать  гораздо  строже,
чем прежде, и строгость эта удержалась  впоследствии:  причиною  этому  было
открытие сношений князя Семена ростовского с литовским  послом  Довойною  во
вред государству. Когда после этого приехал  новый  литовский  посол,  князь
Збаражский, то его велено было держать  в  совершенном  оцеплении;  приставы
получили наказ: беречь накрепко,  чтоб  дети  боярские  и  боярские  люди  и
торговые люди мимо Посольского двора не ходили и на двор  не  входили  и  не
говорили б с посольскими людьми. Лошадей поить на Посольском же дворе, а  на
реку поить не отпускать; если же станут говорить, что прежде лошадей паивали
на реке, а в колодцах вода дурна, лошади не  пьют,  то  приставам  отвечать:
колодцы хорошие, лучше речной воды, прежде паивали на  реке,  да  у  водопоя
люди посольские с здешними людьми всегда дерутся и лошадей теряют;  если  же
посольские люди никак не захотят поить лошадей на дворе, то  посылать  их  к
реке с приставами, к особому  прорубю,  и  беречь,  чтоб  никто  с  ними  не
говорил.
   Кроме задержки, послы испытывали и другие знаки царской  немилости,  если
переговоры с ними не вели к желанному концу:  так,  когда  литовские  послы,
Кишка с товарищами, не соглашались на царские требования и просили  отпуска,
то царь приговорил с боярами: если от послов дела не  явится,  то  отпустить
их, и на отпуске приказать с ними поклон королю, а руки им не давать, потому
что в ответе слово положено на послов гневное. Когда приехал шведский  посол
от Густава Вазы после войны, то царь не звал его к руке  и  обедать,  потому
что приехал впервые после войны и неизвестно еще было, какого  рода  грамоты
привез он.
   В приеме крымских послов наблюдались особенные обычаи:  посол,  благодаря
за государево  жалованье,  становился  на  колена  и  снимал  колпак;  после
целования руки послу и его свите подавали мед, потом раздавали им подарки. В
малолетство Иоанна встречаем известие о бережении руки государевой во  время
представления послов: "Да звал (великий князь) его (посла) к руке, а берегли
его руки князь Василий Васильевич Шуйский, да князь Иван Овчина". Касательно
поминков, которые получали послы,  любопытно  известие  о  посольстве  князя
Ромодановского в Данию: послы дали королю от себя  поминки,  король  отдарил
их, но послы объявили королевской раде, что дары королевские и в половину не
стоят их  поминков,  что  царь  не  так  жаловал  датских  послов.  Вельможи
отвечали, что доложат об этом королю,  и  при  этом  прибавили,  что  король
пожаловал послов своих жалованьем не в торговлю: что у него случилось, тем и
пожаловал. Послы отвечали: мы привезли королю поминки великие,  делаючи  ему
честь великую, чтоб со сторон пригоже было видеть, а не  в  торговлю;  мы  в
королевском жалованье корысти не хотим. Король  прислал  часть  их  поминков
назад, причем им сказано: вы говорили о своих поминках, как будто  торговать
хотели; но государь наш торговать не хочет: что ему полюбилось, то  взял,  а
что ему не любо, то вам отослал. В Москве был обычай  оказывать  иностранным
послам внимание, посылая к ним в подарок часть добычи с  царской  охоты;  по
этому поводу в посольских книгах  записан  любопытный  случай:  приезжал  от
государя к литовским послам псовник с государским жалованьем от  государской
потехи, с зайцами; послы потчевали псовника вином,  но  не  подарили  ничем;
приставы сочли своею обязанностью послать  спросить  послов,  зачем  они  за
государское жалованье псовника не подарили? Тогда послы  отправили  псовнику
от себя 4 золотых да  от  дворян  своих  два  золотых,  причем  посланный  с
деньгами сказал псовнику: "Послы тебя жалуют, а дворяне челом бьют". Псовник
взял два золотых от дворян, но  посольских  четырех  не  взял:  он  обиделся
выражением: жалуют. В 1537 году  великий  князь  велел  отослать  назад  все
поминки, поднесенные ему литовским послом Яном Глебовичем  с  товарищами,  и
вместе послал к ним свое жалованье. Послы  поминки  и  государево  жалованье
взяли, но сказали приставу: "Мы приехали к  великому  государю  для  доброго
дела и поминки привезли, как пригоже его государству; мы  думали,  что  этим
честь оказали и ему, и своему господарю, а государь нас оскорбил, что  наших
поминков у нас не взял; а нам на что его жалованье?  Так  ты  жалованье  это
возьми и отвези: мы приехали не для корысти, а для дела". Пристав сказал  об
этом великому князю, который велел  ему  сказать  послам,  как  будто  б  от
казначея: "Чего не бывало прежде, и  нам  о  том  государю  сказать  нельзя:
прежде бывали у государя их дяди и братья, и что государю  полюбится  из  их
поминков, то он возьмет, а что не полюбится, то велит отдать и, сверх  того,
жалует своим жалованьем: сделается ли  дело,  не  сделается  ли,  все  равно
государь жалует-таков государский чин. Теперь государь пожаловал их,  и,  по
нашему, они не пригоже говорят, что взять  жалованье  назад".  В  1554  году
московский   посол   боярин   Юрьев    с    товарищами    поднесли    королю
Сигизмунду-Августу подарки, которые ко роль велел  отослать  им  все  назад:
принесли они кубки, кречетов и бубны, но  кречеты  были  хворые  и  красного
между ними ни одного не было.
   Любопытно также известие о поведении литовских послов, Яна  Кротошевского
**В источнике не Кротошевский, а Скротошин** с товарищами,  в  Москве  и  по
дороге: задирка от их людей была не в одном месте: в Вязьме  детей  боярских
слуги их били; в Москве, на встрече, - то же самое; едучи посадом,  в  трубы
трубили, приставов бесчестили, в одного камнями бросали и нос ему перешибли,
дьяка ругали; сыну боярскому давали пить зелья, а тот и умер с их  зелья;  у
лошади хвост отсекли; ехал от благовещенья, после обедни, царский  духовник,
Евстафий протопоп, и люди королевские его бесчестили, ругали и били, а послы
сыску и оборони ни в чем не учинили. Царь, узнавши об  этом,  велел  сказать
послам: "С посольством они сюда приехали или по своей воле  ходить:  как  им
надобно". С того человека, который обесчестил протопопа,  царь  велел  снять
шапку, с лошади его весь наряд конский оборвать; встречать  послов  государь
не велел, потому что им на государских очах нельзя быть  за  их  бесчинство.
Послы оправдывались, что в Вязьме сами  москвичи  били  их  людей;  в  трубы
трубили по польскому обычаю, и приставы об этом ничего не говорили, чтоб  не
трубить; на другие бесчинства им не  жаловались;  кто  лошади  хвост  отсек,
сыскать нельзя; больному давали не лихое зелье, а лекарство, а он умер судом
божиим; протопопа купец королевский позади себя не нарочно ударил палкой. Но
потом, когда сам царь повторил послам те же жалобы и сказал, что  протопопа,
снявши с лошади, били, то послы ничего не сказали в оправдание. Потом  послы
с своей стороны подали лист, где перечислялись их убытки: все крали у них по
дороге. Послы жаловались также, что в Москве взяли товары у литовских купцов
и назад не отдали; бояре отвечали: мы обо всех этих статьях  справлялись,  и
казначей с дьяком нам сказали, что лошади и товары побраны в пене царской  у
армян и греков; а в прежних  обычаях  того  не  бывало,  чтоб  с  литовскими
послами армяне и греки приходили, да и то нам известно,  что  в  государстве
государя вашего армяне и греки не живут, а теперь новость  завелась,  что  с
литовскими послами приходят разных земель люди; с  вами  были  люди  султана
турецкого, а под именем вашего государя, и были они с вами для  лазутчества,
искали над землею нашего государя лихого дела: так еще  царского  величества
милость, что их самих не казнили. В наказе московским послам, отправлявшимся
для подтверждения договора в Литву, говорится:  если  станут  говорить,  что
королевским послам было  в  Москве  бесчестье,  то  отвечать:  это  делалось
потому, что государь  ваш  прислал  к  государю  нашему  послов  польских  и
литовских вместе, а ляхи на Москве ведомы  и  прежде;  они  приехали  гордым
обычаем на рубеж.
   Люди, отправлявшиеся с русскими послами, иногда не понимали главной своей
обязанности-быть молчаливыми; так  царь  писал  Наумову,  бывшему  послом  в
Крыму: "Ты своих ребят отпустил в Москву, а они, дорогою  едучи,  все  вести
рассказали; знаешь сам, что такие дела  надобно  держать  в  тайне;  ты  это
сделал не гораздо, что людей своих отпустил, а они все вести разгласили. Так
ты бы вперед к нам вести писал, а людей своих в то время не  отпускал,  чтоб
такие тайные вести до нас доходили, а в людях бы молва не  была  без  нашего
ведома". Дьяк, отправлявшийся с послом, должен был целовать крест, что будет
делать дела по государскому наказу, без хитрости, не пронесет  речей  никому
до самой смерти и от государя не утаит ничего.
   При описании осады Пскова в источниках встречаем  известие  о  коварстве,
которое употребил Замойский, чтоб лишить жизни князя Шуйского. К  последнему
явился из польского стана русский пленник с  большим  ящиком  и  письмом  от
немца Моллера, который прежде был в царской службе. Моллер писал, что  хочет
передаться к русским и наперед посылает свою казну, просил Шуйского отпереть
ящик,  взять  оттуда  золото  и  беречь  его.  Но  Шуйскому  ящик  показался
подозрителен: он велел открыть его бережно искусному мастеру, который  нашел
в нем заряженные пищали, осыпанные порохом. Баториев  историк,  Гейденштейн,
говорит, что Замойский позволил себе этот поступок из мести русским, которые
напали  на  знаменитого  впоследствии  Жолкевского   во   время   перемирия,
заключенного для погребения убитых.
   Что касается пленных, то мы видели, что в сношениях московского  двора  с
литовским  каждое  из  двух  государств  обыкновенно  требовало  возвращения
свободы пленным с обеих сторон, когда считало это для себя выгодным,  т.  е.
когда имело пленных меньше, чем другое государство, и всякий  раз  последнее
не соглашалось на это освобождение, и дело оканчивалось разменом и  выкупом,
или если не соглашались в цене  выкупа,  то  пленные  оставались  умирать  в
неволе; иногда пленные отпускались в отечество с тем, чтоб собрали  окуп  за
себя и за товарищей: смоленский  наместник  писал  в  1580  году  оршанскому
старосте, что вышел из Литвы на окуп, на веру государя  великого  князя  сын
боярский Сатин, а товарищ его Одоевцов остался в плену у виленского воеводы;
теперь Сатин приехал в Смоленск с окупом, привез за себя и за Одоевцова  250
рублей денег, 40 куниц, лису  черную  и  два  бобра  черных.  В  походах  на
литовские области иногда отпускали пленных на свободу вследствие религиозных
побуждений; так, под 1535 годом летописец  говорит:  посылал  князь  великий
воевод своих на Литовскую землю, они многих побрали в  плен,  но  многим  по
своей вере православной милость показали и  отпустили;  также  церкви  божии
велели честно держать всему своему воинству и не вредить  ничем,  ничего  не
выносить из церкви. Мы видели, что при заключении мира со Швециею московское
правительство выговорило, чтоб  шведы  своих  пленных  выкупили,  а  русских
отпустили без вознаграждения. Что касается до участи татарских  пленников  в
описываемое  время,  как  в  малолетства  Иоанна   IV,   так   и   при   его
совершеннолетии, то мы находим в летописях страшные известия: под 1535 годом
говорится: "Посадили татар царя Шиг-Алея в Пскове 73 человека  в  тюрьму  на
смерть, в том числе семеро  малых  детей,  а  в  Новгороде  84  человека;  в
продолжение суток они перемерли,  только  восемь  человек  остались  живы  в
тюрьме не поены, не кормлены много дней; этих побили, а  женщин  посадили  в
другую тюрьму, полегче; в следующем году архиепископ Макарий  выпросил  этих
женщин на свое бремя и роздал их священникам с  приказанием  крестить  их  в
христианскую веру; священники начали выдавать их замуж,  и  они  были  очень
усердны в вере  христианской".  Под  1555  годом  читаем:  давали  дьяки  по
монастырям татар, которые сидели в тюрьмах и захотели креститься, а  которые
не захотели креститься, тех метали в воду. В 1581 году, во  время  войны  со
Швециею, царь велел казнить шведов, которые будут приведены в  языках.  Царь
позволил литовским пленным, взятым в Полоцке, видеться с литовскими послами,
но с  условием,  чтоб  они  при  этом  свидании  говорили  по-русски,  а  не
по-польски. Что же касается до пленников малозначительных, то  их  дарили  и
продавали; мы видели, что в  1556  году  царь  запретил  продавать  шведских
пленников в Ливонию и Литву,  позволив  продавать  их  только  в  московские
города. Однажды царь послал хану в подарок красного кречета да двух  пленных
литовцев, королевских дворян. Из сношений с Крымом узнаем, что ханские гонцы
и купцы, приезжая в Москву, покупали литовских и немецких пленников, человек
по пятнадцати и двадцати; эти пленники, по их неосторожности, убегали от них
дорогою, а потом они докучали об этом государю и приказным людям били челом,
чтоб беглецов отыскивали. Однажды царь писал хану: "Твои гонцы  покупали  на
Москве полон литовский и немецкий; мы велели дать им нашу грамоту в  Путивль
к наместнику о пропуске этих  пленных;  но  наместник  задержал  из  них  17
человек пленных литовцев и немцев, да женщину, которая сказывается  русскою,
потому что в пропускной грамоте эти  15  человек  не  написаны.  Гонцы  твои
сделали нехорошо,  что  вели  полон  лишний,  грамоты  нашей  пропускной  не
взявши". Ногаи также покупали пленных в Москве; царь писал к князю  Измаилу:
"Твоему человеку дали мы 50 рублей покупать что тебе нужно, и полон немецкий
покупать позволили ему, сколько тебе надобно".
   Но если татары накупали много пленных литовцев или немцев в Москве, то, с
другой стороны, во время нападений своих на области московские они  выводили
много русских пленных. О состоянии этих несчастных  в  Крыму  до  нас  дошло
современное известие  литовца  Михалона:  "Корабли,  приходящие  к  крымским
татарам часто из-за моря, из Азии, привозят им оружие, одежды и  лошадей,  а
отходят от них нагруженные рабами. И все  их  рынки  знамениты  только  этим
товаром, который у них всегда под руками и для продажи, и для залога, и  для
подарков, и всякий из них, по крайней мере имеющий коня, даже если на  самом
деле нет у него  раба,  но,  предполагая  что  может  достать  их  известное
количество,  обещает  по  контракту  кредиторам  своим  в  положенный   срок
заплатить за одежду, оружие и живых коней живыми же, но не конями, а людьми,
и притом нашей крови. И эти обещания исполняются в точности,  как  будто  бы
наши люди были у них всегда на задворьях. Поэтому один еврей,  меняла,  видя
беспрестанно бесчисленное множество привозимых в  Тавриду  пленников  наших,
спрашивал у нас, остаются ли еще люди в наших  сторонах  или  нет  и  откуда
такое их множество? Так всегда имеют  они  в  запасе  рабов  не  только  для
торговли с другими народами, но и для потехи своей дома и для удовлетворения
своим наклонностям к жестокости. Те, которые посильнее из  этих  несчастных,
часто, если не делаются кастратами, то  клеймятся  на  лбу  и  на  щеках  и,
связанные или скованные, мучатся днем на работе, ночью в темницах,  и  жизнь
их поддерживается  небольшим  количеством  пищи,  состоящей  в  мясе  дохлых
животных, покрытом червями, отвратительном даже для собак. Женщины,  которые
понежнее, держатся иначе; некоторые должны увеселять на  пирах,  если  умеют
петь или играть. Красивые женщины, принадлежащие к более  благородной  крови
нашего племени, отводятся к хану. Когда рабов выводят на продажу,  то  ведут
их на площадь гуськом, целыми десятками, прикованных друг к другу около шеи,
и продают такими десятками с аукциона, причем аукционер кричит  громко,  что
это рабы самые новые, простые, не хитры, только что  привезенные  из  народа
королевского, а не московского; московское же племя считается у них дешевым,
как коварное и обманчивое. Этот товар ценится в Тавриде с большим знанием  и
покупается дорого иностранными купцами  для  продажи  по  цене  еще  большей
отдаленным пародам".
   По известию того же Михалона, христианские пленники, увозимые из  Тавриды
в далекие страны, всего более горевали о том, что будут  удалены  от  храмов
божиих. Отсюда выкуп пленных христиан из рук татарских  сделался  необходимо
священною, религиозною обязанностью и из дела частного милосердия  обращался
в дело государственное, ибо правительство имело средства  удовлетворительнее
распоряжаться выкупом. Под 1535 годом летописец говорит, что  великий  князь
Иван Васильевич и мать его Елена  прислали  к  новгородскому  владыке  такую
грамоту: "Приходили в прежние годы татары на государеву Украйну, и, по нашим
грехам, взяли в плен детей боярских, мужей, жен  и  девиц;  господь  бог  не
презрел своего создания, не допустил православных жить между иноплеменниками
и умягчил сердца последних: они возвратили пленных,  но  просят  у  государя
серебра. Князь великий велел своим  боярам  давать  серебро,  приказывает  и
богомольцу  своему,  владыке  Макарию,  собрать  со  всех  монастырей  своей
архиепископии, по обежному счету, семь сот рублей".  Макарий  велел  собрать
эти деньги как можно скорее, помянув слово господне: "Аще злато предадим,  в
того место обрящем другое, а за душу человеческую несть что измены дати". Мы
видели, какое распоряжение  относительно  выкупа  пленных  было  сделано  на
соборе 1551 года.  Выкуп  пленных  сделался  очень  выгодным  промыслом  для
крымских гонцов; московские послы жаловались в Крыму: "Гонцы крымские  ездят
не для государского дела, гонечество покупают у князей и мурз  и  ездят  для
своих долгов: покупают пленных в Крыму дешево, а берут на них кабалы  не  по
государеву уложенью, во многих деньгах, не по ихнему отечеству".  В  наказе,
данном отправлявшемуся в Крым послом  князю  Мосальскому,  говорится:  "Если
крымские  князья  и  гонцы,  приезжавшие  в  Москву,  станут  говорить,  что
приводили они с собою выкупленных пленников,  а  на  Москве  деньги  за  них
давали не сполна, - то отвечать, что они выкупали детей боярских молодых  не
по их отечеству; выкупали также  козаков  и