ие дворовые люди взяты и двор его весь разграблен. Мы видели,
что прежде нижегородцы увещевали балахонцев оставаться  верными  тому  царю,
который будет на Москве, не затевая из-за  искателей  престола  междоусобной
брани, но теперь царя на  Москве  не  было,  его  место  заступал  патриарх,
блюститель  веры,  и  патриарх  призывал  к   восстанию;   нижегородцы   ему
повинуются:  вместе  с  балахонцами  целуют  крест  стоять   за   Московское
государство  и  приглашают  другие   города   памятовать   бога,   пречистую
богородицу, московских чудотворцев и стоять всем вместе заодно.  Нижегородцы
послали грамоту и в Рязань; Ляпунов отвечал им: "Мы, господа, про то  ведаем
подлинно, что на Москве святейшему Гермогену патриарху и  всему  освященному
собору и христоименитому народу от  богоотступников  своих  и  от  польских,
литовских людей гонение  и  теснота  большая;  мы  боярам  московским  давно
отказали и к ним писали, что  они,  прельстясь  на  славу  века  сего,  бога
отступили, приложились к западным жестокосердным, на своих овец  обратились;
а по своему договорному слову и по крестному целованию,  на  чем  им  гетман
крест  целовал,  ничего  не  совершили".  Восставшие  русские  люди  еще  не
отказывались от присяги Владиславу, но клялись: "Стоять за православную веру
и за Московское государство, королю польскому креста не целовать, не служить
ему и не прямить, Московское  государство  от  польских  и  литовских  людей
очищать с королем и королевичем, с польскими и литовскими  людьми  и  кто  с
ними против Московского государства станет, против всех биться неослабно;  с
королем, поляками  и  русскими  людьми,  которые  королю  прямят,  никак  не
ссылаться; друг с другом междоусобия никакого не начинать.  А  кого  нам  на
Московское государство и на все государства Российского  царствия  государем
бог даст, то тому нам служить и прямить и добра хотеть во всем  вправду,  по
сему крестному целованью. А будет по  кого  с  Москвы  пошлют  бояре,  велят
схватить и привести в Москву или отослать в какие-нибудь города, или пеню  и
казнь велят учинить, то  нам  за  этих  людей  стоять  друг  за  друга  всем
единомышленно и их не выдавать, пока бог нам даст на Московское  государство
государя. А если король не даст нам сына своего на Московское государство  и
польских и литовских людей из Москвы  и  из  всех  московских  и  украинских
городов не выведет и из-под Смоленска сам не отступит и  воинских  людей  не
отведет, то нам биться до  смерти".  Ярославцы  в  грамоте  своей  в  Казань
указывают на мужество  патриарха  Гермогена  как  на  чудо,  в  котором  бог
обнаруживает русскому  народу  свою  волю,  и  все  должны  следовать  этому
божественному указанию: "Совершилось нечаемое: святейший  патриарх  Гермоген
стал за православную веру неизменно и,  не  убоясь  смерти,  призвавши  всех
православных христиан, говорил и укрепил, за православную  веру  всем  велел
стоять и помереть, а еретиков при всех людях обличал, и если б он не от бога
был послан, то такого дела не совершил бы, и тогда кто бы начал стоять? Если
б не только веру попрали, но если б даже на всех хохлы поделали, то и  тогда
никто слова не смел бы молвить, боясь множества литовских  людей  и  русских
злодеев, которые, отступя от бога, с ними сложились.  И  в  города  патриарх
приказал, чтоб  за  православную  веру  стали,  а  кто  умрет,  будут  новые
страстотерпцы: и слыша это от патриарха и видя своими  глазами,  города  все
обослались и пошли к Москве". Во время этого страшного бедствия,  постигшего
Русскую землю, три человека, по словам ярославцев, были  утешением  скорбных
людей: патриарх Гермоген, смоленский  архиепископ  Сергий  и  воевода  Шеин.
Ярославцы дают знать, что они уже послали три отряда от себя к  Москве,  что
жители городов встречают ратных людей с образами и корм дают. В городах было
сильное движение: собранные для очищения государства ратные люди  ходили  по
соборам и монастырям, с плачем служили молебны об  избавлении  от  находящей
скорби и, получа благословение от  духовенства,  выступали  из  городов  при
пушечной и ружейной пальбе для приезжих людей, чтоб и в других  городах  был
ведом поход. Когда воевода Иван Иванович Волынский двинулся из  Ярославля  с
войском, родственник его, другой  Волынский,  остался  в  городе  с  старыми
дворянами "для всякого промысла, всех служилых людей выбивать в поход  и  по
городам писать, а приговор учинили крепкий за  руками:  кто  не  пойдет  или
воротится, тем милости не дать, и по всем городам тоже укрепленье писали".
   Если города еще не совершенно  отказывались  от  присяги  Владиславу,  то
духовенство  говорило  решительнее.  Соловецкий  игумен  Антоний   писал   к
шведскому  королю  Карлу  IX:  "Божиею  милостию  в  Московском  государстве
святейший патриарх, бояре и изо всех городов  люди  ссылаются,  на  совет  к
Москве сходятся, советуют и стоят единомышленно на литовских людей  и  хотят
выбирать на Московское государство царя из своих прирожденных бояр, кого бог
изволит, а иных земель иноверцев никого не  хотят.  И  у  нас  в  Соловецком
монастыре, и в Сумском остроге, и во всей Поморской  области  тот  же  совет
единомышленный: не хотим никого иноверцев на Московское  государство  царем,
кроме своих прирожденных бояр Московского государства".  Встали  и  пермичи,
недеятельные до тех пор, пока дело шло между разными искателями  престола  -
Димитрием, Шуйским, Владиславом; но теперь они двинули  свои  отряды,  когда
патриарх благословил восстание на богохульных ляхов;  пермичи  знают  только
одного патриарха, от него получили они грамоту о восстании, к нему  посылают
отписку с именами своих ратных людей. Встали и новгородцы Великого Новгорода
и, по благословению митрополита  своего  Исидора,  крест  целовали  помогать
Московскому государству на разорителей православной веры  и  стоять  за  нее
единомышленно;   поклявшись   в   этом,   новгородцы   посадили   в   тюрьму
Владиславовых, т. е. королевских, воевод - Салтыкова и Корнила Чоглокова  за
их многие не правды и злохитрство.
   Несмотря,  однако,  на  всеобщее  одушевление  и  ревность   к   очищению
государства от врагов иноверных, предприятие не могло иметь успеха  по  двум
причинам, и, во-первых, потому, что в челе предприятия  становился  Ляпунов,
человек страстный, не могший довольно освободиться от самого себя,  принесть
свои личные  отношения  и  стремления  в  жертву  общему  делу.  Будучи,  по
тогдашним понятиям, человеком худородным, выдвинутый смутами бурного времени
из толпы, стремясь страстно к первенству Ляпунов  ненавидел  людей,  которые
загораживали ему дорогу, которые опирались на старину, хотели удержать  свое
прежнее значение. В то время когда города призывали друг друга  к  восстанию
на врагов веры, один Ляпунов не удержался и сделал в своей  грамоте  выходку
против бояр. И после," ставши главным вождем  ополчения,  он  не  только  не
хотел сделать  никакой  уступки  людям  родовитым  и  сановным,  но  находил
особенное  удовольствие  унижать  их"  величаясь  перед  ними  своим   новым
положением, и тем самым возбуждал негодование, вражду,  смуту.  Другою,  еще
более важною, причиною неуспеха было то, что Ляпунов, издавна  неразборчивый
в средствах, и теперь, при восстании земли  для  очищения  государства,  для
установления наряда, подал руку - кому же?  Врагам  всякого  наряда,  людям,
жившим смутою, козакам! С ним соединились  козаки,  бывшие  под  начальством
Заруцкого,  Просовецкого,  князя  Дмитрия  Тимофеевича  Трубецкого  -   всех
тушинских  бояр  и  воевод.  Говорят,  будто  Ляпунов   приманил   Заруцкого
обещанием, что по изгнании поляков провозгласит царем сына Марины, с которою
Заруцкий был уже тогда в связи. Мало того, Сапега, проливший столько русской
крови, так долго сражавшийся  против  Троицкого  монастыря,  Сапега  объявил
желание сражаться против своих  поляков  за  православную  веру,  и  Ляпунов
принял вредложение!  Вот  что  писал  Сапега  к  калужскому  воеводе,  князю
Трубецкому: "Писали мы к вам, господин! Много раз в Калугу о совете,  но  вы
от нас бегаете за посмех: мы вам никакого зла не делали и вперед  делать  не
хотим; мы хотели с вами за вашу веру христианскую и  за  свою  славу  и  при
своих заслугах горло свое дать, и вам следовало бы с нами советоваться,  что
ваша дума? Про нас знаете, что мы  люди  вольные,  королю  и  королевичу  не
служим, стоим при своих заслугах, а на вас никакого лиха не мыслим и  заслуг
своих за вас не просим, а кто будет на Московском государстве царем, тот нам
и заплатит за наши заслуги. Так вам бы с нами быть в совете  и  ссылаться  с
нами почаще, что будет ваша дума, а мы от вас не прочь, и стоять бы  вам  за
православную христианскую веру и за святые церкви, а мы при вас и при  своих
заслугах горла свои дадим. Нам сказывали,  что  у  вас  в  Калуге  некоторые
бездельники рассевают слухи, будто мы святые церкви разоряем и петь в них не
велим и лошадей в них ставим, но у нас этого во всем  рыцарстве  не  сыщешь,
это вам бездельники лгут, смущают вас с нами;  у  нас  в  рыцарстве  большая
половина русских людей, и мы заказываем и бережем накрепко, чтоб над святыми
божиими церквами разорения никакого не было, а от  вора  как  уберечься,  да
разве кто что сделал в отъезде?"  Бывший  тушинский  воевода  Федор  Плещеев
писал к Сапеге: "От Прокофья Ляпунова идут к тебе послы о том же добром деле
и о совете: а  совету  с  тобою  Прокофий  и  все  города  очень  рады,  про
заслуженное же они так говорят: не только что тогда заплатим, как будет царь
на Москве, и нынче рады заслуженное платить". В самом деле Ляпунов  писал  к
пану  Чернацкому,  уговаривая  его  прислать  послов  от  имени  Сапеги  для
заключения   условий,   причем    обнаруживал    страшное    злоупотребление
начитанностию св. писания: "Как в старину великий Моисей согласился лучше  с
людьми божиими страдать, нежели иметь временную греха сладость: так и вы  по
апостольскому гласу, не плотского господина, а вечного  владыки  волю  ищете
творити, желая по правде поборниками быти, видя польского короля  не  правое
восстание на Московское государство и  всемирное  губительство  в  настоящее
время". Но по крайней мере этот  незаконный  союз  не  состоялся  почему-то:
через месяц Сапега писал в Кострому, уговаривая жителей  ее  признать  опять
Владислава: "Теперь вы государю изменили, - пишет Сапега, - и  неведомо  для
чего, и хотите на Московское  государство  неведомо  кого.  Знаете  вы  сами
польских и литовских людей мочь и силу: кому с ними биться?
   Но бойцов нашлось много:  они  шли  из  земли  Рязанской  и  Северской  с
Ляпуновым, из Муромской с князем Литвином-Мосальским, из  Низовой  с  князем
Репниным, из Суздальской с  Артемием  Измайловым,  из  Вологодской  земли  и
поморских городов с Нащокиным, князьями Пронским и Козловским,  из  Галицкой
земли с Мансуровым, из  Ярославской  и  Костромской  с  Волынским  и  князем
Волконским.  Все  это  были  полки   гражданские,   полки   земских   людей,
преимущественно людей чистого севера; но вот туда же, к Москве, для  той  же
цели, для очищения земли, шла козацкая рать Просовецкого с севера, шли с юга
козацкие  рати  тушинских  бояр,  князя  Дмитрия  Трубецкого  и   Заруцкого.
Трубецкой и  Заруцкий  приглашали  отовсюду  запольных,  то  есть  застепных
козаков, обещая им жалованье, в их призывной  грамоте  говорится  также:  "А
которые боярские люди крепостные и старинные,  и  те  бы  шли  безо  всякого
сомнения и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и другим  козакам,  и
грамоты им от бояр и воевод и от всей земли дадут". Так предводители козаков
старались увеличить число их в Московском государстве.
   В это время всеобщего восстания, в  это  время,  когда  к  стенам  Москвы
подходили отовсюду отряды под предводительством людей незнаменитых,  которых
выдвигало на первый план только отсутствие сановников первостепенных, что же
делали члены Думы царской, правители московские? В начале восстания,  еще  в
1610 году, Салтыков с  товарищами  предложил  боярам  просить  короля,  чтоб
отпустил Владислава в Москву, к послам, Филарету и Голицыну, написать,  чтоб
отдались во всем  на  волю  королевскую,  а  к  Ляпунову,  чтоб  не  затевал
восстания и не собирал  войска.  Бояре  написали  грамоты  и  понесли  их  к
патриарху для скрепления, но Гермоген отвечал им:  "Стану  писать  к  королю
грамоты и духовным всем властям велю руки приложить, если король  даст  сына
на Московское государство, крестится королевич в  православную  христианскую
веру и литовские люди выйдут из Москвы.  А  что  положиться  на  королевскую
волю, то это ведомое дело, что  нам  целовать  крест  самому  королю,  а  не
королевичу, и я таких грамот не благословляю вам писать  и  проклинаю  того,
кто писать их будет, а к Прокофью Ляпунову напишу,  что  если  королевич  на
Московское  государство  не  будет,  в  православную  христианскую  веру  не
крестится и литвы из Московского государства  не  выведет,  то  благословляю
всех, кто королевичу крест целовал, идти  под  Москву  и  помереть  всем  за
православную веру". Летописец говорит, что Салтыков начал Гермогена позорить
и бранить и вынувши  нож,  хотел  его  зарезать;  но  патриарх,  осенив  его
крестным знамением, сказал ему громко: "Крестное знамение  да  будет  против
твоего окаянного  ножа,  будь  ты  проклят  в  сем  веке  и  в  будущем",  а
Мстиславскому сказал тихо: "Твое дело начинать и пострадать за  православную
христианскую веру, если же прельстишься на такую  дьявольскую  прелесть,  то
преселит бог корень твой  от  земли  живых".  Таким  образом,  грамоты  были
отправлены без подписи патриаршей; князей Ивана Михайловича  Воротынского  и
Андрея Васильевича Голицына, сидевших под стражею, силою заставили приложить
к ним руки.
   Грамоты эти привезены были под Смоленск 23 декабря, на  другой  день  они
были доставлены послам с требованием, чтоб те немедленно же исполнили приказ
боярский, иначе им будет худо.  Когда  грамоты  были  прочтены,  то  Филарет
отвечал, что  исполнить  их  нельзя:  "Отправлены  мы  от  патриарха,  всего
освященного собора, от бояр, от всех чинов и от всей земли,  а  эти  грамоты
писаны без согласия патриарха и освященного собора, и без ведома всей земли:
как же нам их слушать? И пишется в них о деле духовном, о крестном целовании
смольнян королю и королевичу; тем больше без патриарха  нам  ничего  сделать
нельзя". Голицын и все  оставшиеся  члены  посольства  также  объявили,  что
грамоты незаконные. 27 декабря позваны были послы к панам, у  которых  нашли
дьяка Чичерина, присланного из Москвы с известием о смерти самозванца.  Паны
объявили послам, что королевским счастием вор в Калуге убит. Послы встали  и
с поклоном благодарили за эту весть. "Теперь, - с насмешливым видом спросили
паны, - что вы  скажете  о  боярской  грамоте?"  Голицын  отвечал,  что  они
отпущены не от одних бояр и отчет должны отдавать не одним боярам, а сначала
патриарху и властям духовным, потом боярам и всей земле; а грамота писана от
одних бояр и то не от всех. Паны говорили: "Вы все отговаривались, что нет у
вас из Москвы о Смоленске указа, теперь и получили указ повиноваться во всем
воле королевской, а все еще упрямитесь?" Сапега прочел  грамоту  боярскую  и
сказал: "Видите, что мы говорили с вами на  съездах,  то  самое  дух  святый
внушил вашим боярам: они в тех же самых словах велят вам исполнить, чего  мы
от вас требовали, значит, сам бог открыл им это".
   Голицын отвечал: "Пожалуйте, мое челобитье безкручинно  выслушайте  и  до
королевского величества донесите. Вы говорите, чтоб нам слушаться  боярского
указа: в правде их указа слушаться я буду и рад делать  сколько  бог  помощи
подаст, но бояре должны над нами делать праведно, а не так, как они  делают.
Отпускали нас к великим государям бить челом  патриарх,  бояре  и  все  люди
Московского государства, а не одни бояре: от одних бояр я и не поехал бы,  а
теперь они такое великое дело пишут к нам одни, мимо  патриарха,  священного
собора и не по совету всех людей  Московского  государства:  это  их  к  нам
первое недобро, да и всем людям Московского государства, думаем, будет в том
великое сомнение  и  скорбь:  чтоб  от  того  кровь  христианская  вновь  не
пролилась!
   Другая к нам боярская немилость: нам  в  наказе  написали  и  бить  челом
королю велели, чтоб королевское величество от Смоленска отступил и  всех  бы
своих людей из Московского государства вывел, и бить челом о том нам  велено
накрепко. А теперь к нам бояре пишут, что они  к  королю  с  князем  Андреем
Мосальским писали, били челом, чтоб король шел на вора под Калугу.  Мы  бьем
челом королю по нашему наказу, чтоб шел в свое государство, князь Мосальский
бьет челом, чтоб шел под Калугу, мы ничего этого не знаем, наводим  на  себя
гнев королевский, от вас слышим многие жестокие слова. А князю Мосальскому с
таким делом можно бы и к нам приехать, и с нами вместе королю бить челом. Во
всем этом господ наших бояр судит с нами бог. Они же к нам  пишут,  что  нам
про вора проведывать непригоже - где он и как силен? Как будто мы ему  добра
хотим. И за это мы будем на бояр богу жаловаться. Сами  они  знают,  что  мы
вору никогда добра не искивали, а писали мы к боярам о воре для того, что вы
на всех съездах нам говорили, что с вором в сборе много людей; мы не  знаем,
что вам отвечать, потому и писали к боярам, спрашивали их о воре, и тем было
им меня позорить непригоже. Сами они знают,  что  по  божией  милости,  отца
моего и деда из Думы не высылали и Думу они всякую ведали, некупленное у них
было боярство, не за Москвою в  бояре  ставлены,  вору  добра  не  искивали,
креста ему не целовали, у вора не бывали и от него ничего не хотели,  только
нашего и дела  было,  что  за  пречистой  богородицы  образ  и  за  крестное
целованье против вора стояли и нещадно головы свои на смерть  предавали.  Да
они же теперь брата моего, князя Андрея, отдали под стражу, неведомо за что,
а ко мне писали по пустой сказке, будто  я,  идучи  под  Смоленск,  с  вором
ссылался, и тем меня позорят; как даст бог, увижу на Московском  государстве
государя нашего Владислава Жигимонтовича, то я ему во всем  бесчестье  стану
на них бить челом и теперь вам, сенаторам, бью челом, чтоб вы мое  челобитье
до королевского величества донесли".
   Паны обещали, но требовали по-прежнему, чтоб исполнен был  указ  боярский
относительно Смоленска, послы по-прежнему отговаривались тем, что нет у  них
приказа от патриарха; паны возражали, что патриарх особа духовная в  земские
дела не вмешивается; послы отвечали: "Изначала у нас в Русском  царстве  при
прежних великих государях  так  велось:  если  великие  государственные  или
земские дела начнутся, то великие государи наши призывали к  себе  на  собор
патриархов,  митрополитов  и  архиепископов  и  с  ними   о   всяких   делах
советовались, без их совета ничего не  приговаривали,  и  почитают  государи
наши патриархов великою честию, встречают их и провожают и место им  сделано
с государями рядом; так у нас честны патриархи, а до них  были  митрополиты;
теперь мы стали безгосударны,  и  патриарх  у  нас  человек  начальный,  без
патриарха теперь о таком великом деле  советовать  непригоже.  Когда  мы  на
Москве были, то без патриархова ведома никакого дела бояре не делывали,  обо
всем с ним советовались, и отпускал нас патриарх вместе  с  боярами,  о  том
гетману Станиславу Станиславичу известно, да  и  в  верющих  грамотах,  и  в
наказе, и во всяких делах в начале писан у нас патриарх, и потому нам теперь
без патриарховых грамот по одним боярским  нельзя  делать.  Как  патриарховы
грамоты без боярских, так боярские  без  патриарховых  не  годятся;  надобно
теперь делать по общему совету всех людей; не одним  боярам,  всем  государь
надобен, и дело нынешнее общее всех людей, такого у нас дела  на  Москве  не
бывало. Да, пожа