ну, а вотчинников и помещиков, которым не быть в опричнине,  из  этих
городов вывесть и дать им земли в других городах. Также в самой Москве взяты
были в опричнину некоторые улицы и слободы, и в них ведено было жить  только
тем боярам, дворянам и приказным людям, которые были отобраны в опричнину, а
прежние  обыватели  переведены  на  другие  улицы.  Государство  Московское,
воинство, суд, управу и всякие земские дела приказал государь ведать  боярам
своим, которым велел быть в  земских;  князю  Ивану  Дмитриевичу  Бельскому,
князю Ивану Федоровичу  Мстиславскому  и  остальным,  конюшему,  дворецкому,
казначеям, дьякам и всем приказным людям велел  быть  по  своим  приказам  и
чинить управу по старине, а с большими делами приходить к  боярам;  если  же
будут ратные вести или земские великие дела, то боярам с  ними  приходить  к
государю. За подъем свой  приговорил  государь  взять  из  земского  приказа
100000 рублей; а которые  бояре,  воеводы  и  приказные  люди  заслужили  за
великие измены смертную казнь, а иные опалу, у тех именье отобрать в  казну;
духовенству же, боярам и приказным людям все  это  положить  на  государской
воле.
     Вследствие этой воли как  советники  Курбского,  умышлявшие  с  ним  на
государя, жену и детей его всякие лихие дела, были казнены: князь  Александр
Борисович Горбатый-Шуйский с молодым сыном  Петром,  родственники  их,  двое
Ховриных, князь  Иван  Сухой-Кашин,  князь  Дмитрий  Шевырев  и  князь  Петр
Горенский, последний был пойман на отъезде; о других, кроме  неопределенного
обвинения в соумышленничестве с Курбским, ничего не знаем; не знаем  о  вине
князей Ивана Куракина и Дмитрия Немого: о последнем  знаем  только,  что  во
время болезни Иоанна он был обвинен в расположении посадить на престол князя
Владимира Андреевича; у других дворян и детей боярских отобрали имение, иных
сослали в Казань; боярин Иван Петрович Яковлев  бил  челом  за  проступку  и
прощен за поручительством; князь  Василий  Семенович  Серебряный  выручен  с
сыном из-под опалы. Лев Матвеевич Солтыков  выручен  с  двумя  сыновьями.  В
следующем году бил челом за проступку и за двойным  ручательством  возвращен
из ссылки с Белоозера князь Михайла Иванович  Воротынский;  в  том  же  году
выручены были князья Иван Петрович Охлябинин,  боярин  Очин-Плещеев:  первый
обещался никуда не отъехать и в чернецы не постригаться. Чего стоили  самому
Иоанну отъезд Курбского и переписка с ним,  собственный  отъезд  в  слободу,
тревожное ожидание последствий, какие будет иметь посылка грамот  в  Москву,
чего стоило ему все это, видно из того, что когда он возвратился  в  Москву,
то нельзя было узнать его: волосы с головы и с бороды исчезли.
     Страшному состоянию  души  Иоанновой  соответствовало  и  средство,  им
придуманное или им принятое, ибо, по  некоторым  известиям,  план  опричнины
принадлежал  Василию  Юрьеву  и  Алексею  Басманову  с  некоторыми  другими.
Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от  имени  всех
своих собратий, Иоанн заподозрил всех бояр своих и  схватился  за  средство,
которое освобождало его от них, освобождало  от  необходимости  постоянного,
ежедневного сообщения с ними. Положить на них на всех опалу без  улики,  без
обвинения, заточить, сослать всех, лишить должностей, санов, лишить голоса в
Думе и на их место набрать людей новых, незначительных, молодых,  как  тогда
называли,- это было невозможно: прежнего любимца  своего,  Алексея  Адашева,
Иоанн не мог провесть дальше окольничего, не мог далеко  вести  он  и  новых
своих  любимцев.  Если  нельзя  было  прогнать   от   себя   все   старинное
вельможество, то оставалось одно средство - самому уйти от него; Иоанн так и
сделал. Дума, бояре распоряжались всем, только при вестях ратных и  в  делах
чрезвычайной важности докладывали государю.  Старые  вельможи  остались  при
своих старых придворных должностях; но Иоанн не хотел видеть их подле себя и
потому потребовал для себя особого двора, особых бояр, окольничих и т.д.; но
он не мог бы совершенно освободиться от старого вельможества, если б остался
жить в старом дворце, и вот Иоанн  требует  нового  дворца;  он  не  мог  не
встречаться со старыми вельможами при торжественных выходах и т. п., если  б
оставался в Москве, и вот  Иоанн  покидает  Москву,  удаляется  на  житье  в
Александровскую слободу. Но легко  понять  все  гибельные  следствия  такого
удаления главы государства от государства, или земли,  как  тогда  называли:
напрасно Иоанн уверял гостей и простых горожан московских, что он против них
ничего не имеет, чтоб они оставались спокойны;  эти  гости  и  простые  люди
очень хорошо понимали, однако, что  правителями  над  ними,  к  которым  они
должны обращаться во всех делах, остаются прежние вельможи, и в то же  время
слышали, что царь торжественно называет этих вельмож  своими  недоброхотами,
изменниками, удаляется от них, окружает себя толпою новых людей, видели, что
верховная власть отказывается от собственных  своих  орудий,  через  которые
должна действовать, объявляет их негодными для себя и в то же время признает
годными для государства, ибо оставляет  их  при  прежнем  действии  и  таким
образом расторгает связь  между  государем  и  государством:  объявляя  себя
против правителей земли, необходимо объявляет себя  и  против  самой  земли.
Несмотря на обнадеживание в милости, эта вражда  к  самой  земле  необходимо
должна была обнаружиться если не прямо через особу царя, то через его  новую
дружину,  через  этих  опричников.  Как  произведение   вражды,   опричнина,
разумеется, не могла  иметь  благого,  умиряющего  влияния.  Опричнина  была
учреждена потому, что царь заподозрил вельмож в неприязни  к  себе  и  хотел
иметь при себе  людей,  вполне  преданных  ему;  чтобы  быть  угодным  царю,
опричник должен был враждовать к старым вельможам и для  поддержания  своего
значения, своих выгод должен был поддерживать, поджигать эту вражду к старым
вельможам в самом царе. Но этого мало: можно ли было поручиться, что в таком
количестве людей если не все, то по крайней мере  очень  многие  не  захотят
воспользоваться выгодами своего положения, именно безнаказанностию;  кто  из
земских правителей, заподозренных, опальных, мог в суде  решить  дело  не  в
пользу опричника? Кто  из  заподозренных,  опальных  мог  решиться  принести
жалобу  на  человека  приближенного,  доверенного,   который   имел   всегда
возможность уверить подозрительного, гневливого царя, что жалоба ложная, что
она подана вследствие ненависти к опричникам, из  желания  вооружить  против
них государя, которому они преданы, которого защищают от врагов; если не все
опричники были одинаково приближены, пользовались одинакою доверенностию, то
все они, от большого до малого, считали своею первою  обязанностию  друг  за
друга заступаться. Целая многочисленная толпа,  целая  дружина  временщиков!
После этого неудивительно встретить нам от современников сильные  жалобы  на
опричнину. Опричнина с своей стороны не оставалась, как  видно,  безгласною:
говорили против бояр, что они крест  целуют  да  изменяют;  держа  города  и
волости, от слез и от крови богатеют, ленивеют; что в Московском государстве
нет правды; что люди приближаются к царю вельможеством,  а  не  по  воинским
заслугам и не по какой другой мудрости и такие люди суть чародеи и  еретики,
которых надобно предавать жестоким казням; что государь должен  собирать  со
всего царства доходы в одну свою казну и из казны воинам сердце веселить,  к
себе их припускать близко и во всем верить.
     Неудовольствием, возбужденным опричниною, хотели воспользоваться  враги
Москвы, и неудавшиеся попытки их повели к новым  казням,  содействовали  еще
более утверждению опричнины. Какой-то Козлов, родом из московских  областей,
поселился в Литве, женился здесь, отправлен был гонцом от Сигизмунда-Августа
к Иоанну и дал знать королю, что успел склонить всех  вельмож  московских  к
измене; отправленный вторично в Москву, Козлов  вручил  от  имени  короля  и
гетмана Ходкевича грамоты князьям Бельскому, Мстиславскому,  Воротынскому  и
конюшему боярину Ивану Петровичу Челяднину с приглашением перейти на сторону
короля. Грамоты были перехвачены; Иоанн  велел  написать  или,  вернее,  сам
написал от имени означенных бояр бранчивые ответы королю и гетману,  которые
и были отправлены с Козловым.  Бельский,  Мстиславский,  Воротынский  успели
выпутаться из беды; не успел старик Челяднин и был казнен вместе с  женою  и
соумышленниками: князем Иваном Куракиным-Булгаковым,  Дмитрием  Ряполовским,
троими князьями ростовскими, Петром Щенятевым, Турунтаем-Пронским, казначеем
Тютиным. Мы видели, что этот Челяднин участвовал в возмущении народа  против
Глинских после пожара; князья ростовские возбудили против себя гнев Иоанна с
тех пор, как хотели всем родом отъехать в Литву после болезни царя; во время
этой болезни князья Петр Щенятев и Турунтай-Пронский  выказали  себя  явными
приверженцами князя Владимира Андреевича (1568 г.).
     Мы  видели,  как  духовенство   русское   могущественно   содействовало
утверждению единовластия; но когда  московские  единовластители  вступили  в
последнюю борьбу с остатками старины, с притязаниями князей  и  дружины,  то
духовенство приняло на  себя  священную  обязанность  -  среди  этой  борьбы
сдерживать насилие, не допускать торжествующее  начало  употреблять  во  зло
свою победу; усердно помогая московскому государю сломить притязания  князей
и членов дружины, духовенство в то же  время  брало  этих  князей  и  членов
дружины под свой  покров,  блюло  над  их  жизнию  как  членов  церкви;  так
утвердился обычай, что  митрополит  и  вообще  духовенство  печаловались  за
опальных и брали их на поруку.  Митрополит  Макарий,  получивший  митрополию
вследствие торжества Шуйских, являлся по просьбе  молодого  Иоанна  ходатаем
пред Шуйскими за Воронцова,  причем  подвергался  оскорблениям;  он  пережил
Шуйских,  пережил  волнения,  последовавшие  за   их   падением,   умел   не
сталкиваться с Сильвестром и, если верить Курбскому, защищал последнего  при
его на дении, видел возобновление казней  и  умер  в  1563  году;  он  хотел
несколько раз оставить митрополию, но  был  удерживаем  царем  и  владыками.
Преемником Макария  был  монах  Чудова  монастыря  Афанасий"  бывший  прежде
духовником государевым. Выговаривая себе неограниченное право казнить  своих
лиходеев, учреждая  опричнину,  Иоанн  жаловался  на  духовенство,  что  оно
покрывало виновных, и требовал у  него  отречения  от  обычая  печаловаться.
Афанасий   был   свидетелем   учреждения   опричнины,   получил   позволение
отпечаловать боярина Яковлева, князя Воротынского  и  в  1566  году  оставил
митрополию по болезни. В преемники Афанасию был назначен Герман, архиепископ
казанский; но беседы его,  по  словам  Курбского,  не  понравились  любимцам
Иоанновым; Германа отстранили и вызвали соловецкого  игумена  Филиппа,  сына
боярина Колычева; Филипп объявил, что он согласится быть митрополитом только
под  условием  уничтожения  опричнины;  Иоанн  рассердился;  наконец  Филипп
уступил убеждениям, что его обязанность нейти прямо против царской воли,  но
утолять гнев государя при каждом  удобном  случае.  Филипп  дал  запись:  "В
опричнину ему и в царский домовый обиход не вступаться, а после  поставленья
за опричнину и за царский  домовый  обиход  митрополии  не  оставлять".  Но,
отказавшись от вмешательства в  опричнину,  Филипп  не  отказался  от  права
печаловаться. Начались казни вследствие дела Козлова; опричнина буйствовала;
вельможи, народ умоляли митрополита вступиться в дело; он  знал,  что  народ
привык видеть в митрополите печальника, и не  хотел  молчать.  Тщетно  Иоанн
избегал свиданий с митрополитом, боясь печалований; встречи были  необходимы
в церквах, и здесь-то происходили страшные сцены заклинаний. "Только  молчи,
одно тебе говорю: молчи, отец святый! - говорил Иоанн, сдерживая дух  гнева,
который владел им. - Молчи и благослови нас!" Филипп: "Наше молчание грех на
душу твою налагает и смерть наносит". Иоанн: "Ближние мои  встали  на  меня,
ищут мне зла; какое дело тебе до наших царских советов?" Филипп: "Я  пастырь
стада Христова!" Иоанн: "Филипп! Не прекословь державе нашей, чтоб не постиг
тебя гнев мой, или лучше оставь митрополию!" Филипп: "Я не просил, не  искал
чрез других, не подкупом действовал для получения сана: зачем ты лишил  меня
пустыни?" Царь выходил из церкви  в  большом  раздумье,  это  раздумье  было
страшно опричникам; они решили погубить Филиппа  и  нашли  сообщников  между
духовными, во владыках новгородском, суздальском, рязанском,  благовещенском
протопопе, духовнике царском; последний явно и тайно носил  речи  неподобные
Иоанну на Филиппа;  отправились  в  Соловецкий  монастырь,  привезли  оттуда
преемника Филиппова, игумена  Паисия,  доносы  которого  легли  в  основание
обвинений на суде соборном; защитников  Филиппу  не  было,  все  молчало.  8
ноября 1568 года опричники с бесчестием вывели Филиппа из Успенского собора,
народ бежал за ним со слезами. Местом  изгнания  для  Филиппа  назначен  был
Тверской Отроч  монастырь.  В  1,369  году,  проезжая  Тверь  на  походе  на
Новгород, Иоанн заслал к Филиппу одного из  самых  приближенных  опричников,
Малюту Скуратова, взять благословение; но Филипп не  дал  его,  говоря,  что
благословляют только добрых и на  доброе;  опричник  задушил  его.  Так  пал
непобежденным великий пастырь русской церкви, мученик  за  священный  обычай
печалования. На место Филиппа возведен был троицкий архимандрит Кирилл.
     В 1569 году дошел черед и до того, за  приверженность  к  которому  уже
многие погибли, дошел черед до двоюродного брата царского,  князя  Владимира
Андреевича. Мы упоминали о клятвенной записи, насильно взятой с Владимира  в
1553 году; в следующем, 1554 году, после рождения другого  царевича,  Ивана,
государь взял с двоюродного брата другую запись: держать этого Ивана  вместо
царя в случае смерти последнего. До какой степени уже Иоанн не доверял брату
после своей болезни, доказывает следующее обещание Владимира:  "Жить  мне  в
Москве на своем дворе; а держать мне у себя на дворе своих  людей  всяких...
(число людей стерто), а больше того мне людей у себя на дворе не держать,  а
всех своих служилых людей держать в своей отчине". Иоанн определил поведение
Владимира и в том случае, если начнутся междоусобия между  молодым  царем  и
родным его братом; Владимир обязывается: "Если который  брат  родной  станет
недругом сыну твоему, царевичу Ивану, и отступит от него, то мне с этим  его
братом в дружбе не быть и не ссылаться  с  ним;  а  пошлет  меня  сын  твой,
царевич Иван, на этого своего брата, то мне на него идти и  делать  над  ним
всякое дело без хитрости, по приказу сына  твоего,  царевича  Ивана.  Князей
служебных с вотчинами, бояр, дьяков, детей  боярских  и  всяких  людей  сына
твоего мне никак к себе не принимать. Которые бояре,  дьяки  ваши  и  всякие
люди нагрубили мне чем-нибудь при тебе, царе Иване, и мне за те их  грубости
не мстить им никому. Без бояр сына твоего, которые написаны в твоей духовной
грамоте, мне никакого дела не делать  и,  не  сказавши  сыну  твоему  и  его
матери, мне никакого дела не решать.  Если  мать  моя,  княгиня  Евфросинья,
станет получать меня против сына твоего,  царевича  Ивана,  или  против  его
матери, то мне матеря своей не слушать, а пересказать ее речи  сыну  твоему,
царевичу Ивану, и его матери вправду, без хитрости.  Если  узнаю,  что  мать
моя, не говоря мне, сама станет умышлять какое-нибудь зло над  сыном  твоим,
царевичем Иваном, над его матерью, над его  боярами  и  дьяками,  которые  в
твоей духовной грамоте написаны, то мне объявить об этом сыну твоему  и  его
матери вправду, без хитрости;  не  утаить  мне  этого  никак,  по  крестному
целованию. А возьмет бог и сына твоего, царевича Ивана, и других детей твоих
не останется, то мне  твой  приказ  весь  исправить  твоей  царице,  великой
княгине  Анастасии,  по  твоей  духовной  грамоте  и  по   моему   крестному
целованию". В следующем месяце того же года взята была со  Владимира  третья
запись с некоторыми против прежней дополнениями; удельный князь обязался  не
держать у себя на московском дворе более 108 человек. В 1563  году,  говорит
летопись, государь положил гнев свой на княгиню Евфросинию  и  на  сына  ее:
прислал к царю в слободу служивший у князя Владимира Андреевича дьяк  Савлук
Иванов  бумагу,  в  которой  писал  многие  государские  дела,  что  княгиня
Евфросинья и сын ее многие неправды к царю чинят  и  для  того  держат  его,
Савлука, в оковах в тюрьме; царь велел  Савлука  к  себе  прислать,  по  его
словам многие сыски были, неисправления их сысканы, и  пред  митрополитом  и
владыками царь княгине Евфросинье и сыну  ее  неправды  их  известил.  После
этого Евфросинья постриглась; у Владимира были переменены все бояре и слуги;
мы видели, что и отец Иоанна употребил то же средство в отношении  к  одному
из братьев своих. В 1566 году царь переменил брату удел:  вместо  Старицы  и
Вереи дал ему Дмитров и Звенигород. По одному иностранному известию, в  1568
году князь  Владимир  Андреевич  замышлял  поддаться  Сигизмунду-Августу;  в
генваре 1569 он погиб.
     Страшный огонь жег внутренность  Иоанна,  и  для  этого  огня  не  было
недостатка в пище: летом 1569  года  явился  к  царю  какой-то  Петр,  родом
волынец, и донес, что новгородцы хотят предаться польскому королю, что у них
уже написана и грамота об этом и положена  в  Софийском  соборе  за  образом
богоматери.  Иоанн  отправил  в  Новгород  вместе  с  волынцем   доверенного
человека, который действительно  отыскал  грамоту  за  образом  и  привез  к
государю; подписи - архиепископа Пимена и других лучших граждан -  оказались
верными; говорят, что этот Петр, бродяга, наказанный новгородцами из желания
отомстить им, сам сочинил грамоту и  необыкновенно  искусно  подписался  под
руку архиепископа и других граждан. Иоанн  решился  разгромить  Новгород.  В
декабре 1569 года он  двинулся  туда  из  Александровской  слободы  и  начал
разгром с границ тверских владений, с Клина; по всей  дороге,  от  Клина  до
Новгорода, производились опустошения, особенно  много  пострадала  Тверь.  2
генваря 1570  года  явился  в  Новгород  передовой  отряд  царской  дружины,
которому велено было устроить крепкие заставы вокруг всего города,  чтоб  ни
один человек не убежал; бояре и дети боярские из того  же  передового  полка
бросились на подгородные монастыри, запечатали монастырские казны;  игуменов
и монахов, числом более 500, взяли в  Новгород  и  поставили  на  правеж  до
государева приезда; другие  дети  боярские  собрали  ото  всех  новгородских
церквей священников и дьяконов и  отдали  их  на  соблюдение  приставам,  по
десяти человек каждому приставу; их держали в железных оковах и каждый  день
с утра до вечера били на правеже,  правили  по  20  рублей;  подцерковные  и
домовные палаты у всех приходских церквей и  кладовые  именитых  людей  были
перепечатаны; гостей,  приказных  и  торговых  людей  перехватали  и  отдали
приставам, дома, имущества их  были  опечатаны,  жен  и  детей  держали  под
стражею. в числа приехал сам царь с сыном Иваном, со всем двором  и  с  1500
стрельцами, стал на торговой стороне, на  Городище.  На  другой  день  вышло
первое повеление: игуменов и монахов, которые стояли  на  правеже,  бить  на
лками до смерти н трупы развозить по монастырям для  погребения.  На  третий
день, в воскресенье, Иоанн отправился в кремль к  св.  Софии  к  обедне;  на
Волховском мосту встретил его, по обычаю,  владыка  Пимен  и  хотел  осенить
крестом; но царь ко кресту не пошел и сказал архиепископу: "Ты, злочестивый,
держишь в руке не крест животворящий, а оружие и этим оружием хочешь уязвить
наше сердце: с своими единомышленниками, здешними  горожанами,  хочешь  нашу
отчину,