сякий поймет вас,  для  всякого
будет ясен характер древнего периода нашей истории, отличие ее от  исто-
рии других народов; но сказать, что причиною, источником  наших  древних
междоусобных войн были волости, владения, значит все равно что  не  ска-
зать ничего. Какое понятие о древней русской истории можно  получить  от
такого определения? Чем отличить тогда древний период нашей  истории  от
феодального периода в истории западных народов? И здесь и там происходи-
ли междоусобные войны за владения?
   Вот почему в предисловии к "Истории отношений между  русс.  кн.  Рюр.
дома" мы почли необходимым вооружиться против обычных выражений:  разде-
ление России на уделы, удельные князья, удельный период, удельная систе-
ма, ибо эти выражения должны приводить к ложному представлению  о  нашей
древней истории, они ставят на первый план разделение владения, области,
тогда как на первом плане должны быть отношения владельцев, то, как  они
владеют. Г. Кавелин говорит: "Мы не скажем с автором, что князья  бьются
за старшинство, тем менее, что Святославичи хотят Киева не для Киева,  а
для старшинства. Напротив, мы утверждаем, что князья стараются приобрес-
ти лучшие и возможно большие владения,  оправдывая  себя  родовым  стар-
шинством". Но прежде всего спросим у г. Кавелина, что давало князю  воз-
можность получить лучшую волость? Право старшинства? Сам г. Кавелин  го-
ворит: "Изяслав сам собою не мог удержаться в Киеве и должен  был  приз-
нать киевским князем и отцом ничтожного дядю  своего  Вячеслава,  потому
что последний был старший. Это признание было пустой формой; Вячеслав ни
во что не вмешивался, не имел детей, и вся власть на  деле  принадлежала
Изяславу". Здесь историк видит не ничтожную  форму,  но  могущественное,
господствующее представление  о  праве,  которое  заставило  доблестного
Изяслава преклониться пред слабым дядею; Вячеслав был неспособен сделать
для себя что-либо, и одно право старшинства дало ему все, отнявши все  у
доблестного племянника его; если Вячеслав дал все ряды Изяславу,  то  на
то была его добрая воля. Г. Кавелин говорит: "По той же  самой  причине,
т. е. потому, что нужны были  предлоги,  не  искали  киевского  престола
бесспорно младшие в княжеском роде". Но это-то и важно для историка, что
нужны были известные предлоги, ибо эти-то предлоги и характеризуют  вре-
мя: сперва младший не мог без предлога доискиваться старшего  города,  а
потом мог делать это безо всякого предлога; историк и разделяет эти  два
периода: в одном показывает господство родовых отношений, в другом  выс-
тавляет господство владельческих интересов с презрением родовых  счетов.
Во-вторых, г. Кавелин говорит, что князья стараются приобрести лучшие  и
возможно большие владения. Но дело в том, что в описываемое  время  сила
князя основывалась не на количестве и качестве волостей, а на силе  пле-
мени, но чтоб пользоваться силою племени, нужно было быть в нем старшим;
а первое право и вместе первая обязанность старшего по занятии  старшего
стола была раздача волостей племени, так что ему самому иногда не  оста-
валось кроме Киева ничего, и он не имел никакого материального значения,
а одно значение нравственное, основанное на его старшинстве. Племя зовет
Ростислава Мстиславича на старший киевский стол, если б  он  имел  ввиду
получить только лучшую волость, то, разумеется, он пошел бы безо  всяких
условий, а если б Киев давал ему материальное значение, силу, то  он  не
хлопотал бы ни о каком другом значении, но Ростислав хочет идти  в  Киев
только с условием, чтоб члены племени действительно признавали его стар-
шим, отцом, и слушались бы его; следовательно, вот что нужно  было  Рос-
тиславу, а не лучшая волость. Вячеслав, как скоро услыхал, что племянник
зовет его отцом и честь на нем покладывает, успокоился  и  отказался  от
участия в правлении. Святослав Всеволодович,  осердившись  на  Всеволода
III, говорит: "Давыда схвачу, а Рюрика выгоню вон из земли и приму  один
власть русскую и с  братьею,  и  тогда  мьщуся  Всеволоду  обиды  свои".
В-третьих, г. Кавелину хорошо известно, к каким поступкам побуждало бояр
наших опасение нарушить родовую честь при местнических спорах; как же он
хочет, чтоб древние князья,  находясь  в  таких  же  отношениях,  думали
только о волостях? Под 1195 годом один из Ольговичей,  видя  возможность
осилить Мономаховичей, пишет к своему старшему в Чернигов: "Теперь,  ба-
тюшка, удобный случай, ступай  скорее,  собравшись  с  братьею,  возьмем
честь свою". Не говорит же он: возьмем волости, добудем Киева!
   В 1867 году вышла книга г. Сергеевича: Вече и князь.  Автор  говорит:
"Несмотря на неполноту наших летописных  источников,  они  представляют,
однако, указания на существование веча не только во всех  главных  горо-
дах, но и в очень многих из городов второстепенного и даже третьестепен-
ного значения". Затем автор начинает перечислять все известия  о  вечах.
Но такой неосторожный прием не ведет к цели. Мы знаем, что в  наших  ис-
точниках слово вече употребляется в самом широком, неопределенном  смыс-
ле, означает всякое совещание нескольких лиц и всякое  собрание  народа;
следовательно, надобно  обращать  внимание  на  то,  при  каких  обстоя-
тельствах упоминается о народном собрании и его решениях,  но,  главное,
надобно смотреть на дело исторически, следить за развитием веча, за  ус-
ловиями, способствовавшими его усилению или ослаблению, а не собирать из
различных эпох известия о явлении и заключать, что оно было повсеместно.
Первое известие, приводимое г. Сергеевичем о вече, относится к 997 году:
"Белгородцы должны были выдержать продолжительную осаду печенегов. Когда
все запасы истощились, а помощи от князя не предвиделось, они  сотворили
вече и решили сдаться". Город в страшной опасности покинут на время  без
помощи, предоставлен самому себе, и вот жители его собираются  и  решают
сдаться. Но спрашивается: в каком городе, в какой стране и в какое время
при подобных условиях мы не будем иметь права предположить то  же  явле-
ние? Если начальник школы бросит в минуту опасности вверенных ему детей,
то первым делом последних будет собраться и толковать о том,  как  быть.
Теперь пойдем путем историческим. Первое известие, приводимое г. Сергее-
вичем, относится к 997 году, а второе - к 1097 году. В  продолжение  100
лет автор не мог отыскать известия о вече! Для историка это имеет важный
смысл. С конца XI века о вечах начинаем встречать более частые  упомина-
ния; что же это значит? Это значит, что  явилось  благоприятное  условие
для усиления веча; и действительно, благоприятное  условие  налицо:  это
родовые счеты княжеские с своим следствием - усобицами.  Во  время  этих
счетов и усобиц князья, воюя друг с другом, стараются поднять  народона-
селение известных городов против князя их, склонить его на свою сторону;
народонаселение или остается глухо к этим внушениям, или  склоняется  на
них - явление обычное во все времена, у всех народов, из которого о пов-
семестном развитии вечевого быта ничего заключить нельзя. Наполеон I  во
время нашествия на Россию также делал нашему народу разные внушения,  но
кому придет в голову от этого поступка заключить к  формам  быта  нашего
народа в 1812 году? А наши исследователи именно это делают, заключая  из
известий о подговоре городских жителей враждующими князьями  к  развитию
вечевого быта этих городов. Историк заметит, что частое  повторение  по-
добных подговоров в известных городах, частое  повторение  случаев,  где
горожанам давалась возможность самим решать  свою  участь,  должны  были
развить вечевой быт, привычку к вечам, но никак не позволит себе  заклю-
чать, что это развитие было повсеместное, ибо если какому-нибудь  городу
во время своего  существования  случилось  раз  принять  самостоятельное
участие в решении своей судьбы, то этот один случай не может  установить
новой привычки и уничтожить старую; а в чем состояла старая привычка,  -
об этом свидетельствует знаменитое место летописи, что к вечам  привыкли
главные, старшие, города, а младшие, пригороды, привыкли исполнять реше-
ния старших: "На чем старшие положат, на том пригороды станут". Пока су-
ществует это место в летописи, до тех пор будет непоколебимо  основанное
на нем объяснение происхождения нового порядка вещей на севере из  этого
отношения старых и новых городов. Г. Сергеевич в своем стремлении припи-
сать вечевой быт младшим городам цитует известие о народных волнениях  в
Москве: одно - относящееся к XIV, а другое - к XV веку; в обоих  случаях
жители взволновались, покинутые правительством; мы  опять  обращаемся  к
нашему сравнению и утверждаем, что даже и дети в школе сделали бы то  же
самое, если бы были покинуты своим надзирателем. Но почему же г. Сергее-
вич не пошел дальше, не указал  на  волнения  москвичей  в  царствование
Алексея Михайловича и потом в XVIII веке, во время чумы? Явления  совер-
шенно однородные! Неужели потому, что слово вече  для  обозначения  этих
явлений уже вышло из употребления? Но он указывает же вечевые явления  и
там, где это слово не употреблено. Он относит к вечевым явлениям и восс-
тание северных городов против татар, но в таком случае восстания башкир-
цев и других инородцев будет свидетельствовать о сильном развитии у  них
вечевого быта.
   Знаменитое место летописца об отношениях между  старшими  городами  и
пригородами стало подвергаться в нашей литературе такой же ученой пытке,
какой прежде подвергались места летописца о призвании  первых  князей  с
ясным доказательством их скандинавского происхождения. Разумеется, очень
утешительно, что вопрос о происхождении варягов - руси сменен вопросом о
внутренних отношениях, но не утешительно то, что при старании как-нибудь
отвязаться от неприятного свидетельства  употребляются  прежние  приемы,
прежняя пытка. "На что же старейшие сдумают, на том  же  пригороды  ста-
нут", - говорит летописец; и вот, согласно с этими  отношениями,  влади-
мирцы, которые находились в пригородных отношениях к Ростову, притесняе-
мые князьями, обращаются с жалобою к ростовцам в силу привычки к природ-
ной подчиненности старшим городам, привычки, которая не могла очень  ос-
лабеть в короткое время, хотя этому ослаблению содействовало очень  важ-
ное обстоятельство - поднятие значения Владимира вследствие  утверждения
в нем княжеского стола Андреем Боголюбским. Ростовцы на словах  были  за
владимирцев, но на деле не удовлетворяли их жалобам, и тогда  владимирцы
призывают других князей. Г. Сергеевич рассуждает: "Летописец не говорит,
что владимирцы, недовольные своим князем, не должны  были  высказываться
против него и таким образом возбуждать вопрос о его перемене.  Высказан-
ное ими желание изгнать Ростиславичей он приводит как факт и не порицает
их за него. Ростовцы и суздальцы, с своей стороны, в ответ на это  жела-
ние не говорят, что призвание князя есть их исключительное право  и  что
поэтому владимирцы должны оставаться при Ростиславичах до тех пор,  пока
это будет угодно им, ростовцам и суздальцам. Наоборот, на словах они бы-
ли за владимирцев и тем показали, что  последним  принадлежит  такое  же
участие в деле призвания князей, как и им самим". Но с  какой  же  стати
было летописцу говорить то, чего не бывало? Будучи далеки  от  преувели-
ченных представлений о высокой степени развития древней Руси, о  высокой
степени свободы, которою она пользовалась, мы, однако, никак не  решимся
предположить, чтобы в ней существовали такие отношения, что обиженный не
имел права высказываться против обидчика и жаловаться на него. Владимир-
цы жалуются своим старшим, ростовцам, на обижающих  их  князей,  которых
ростовцы же им дали или, лучше сказать,  навязали.  Ростовцам  также  не
нужно было говорить, что призвание князей есть их  исключительное  право
по той простой причине, что и вопроса об этом не было: владимирцы  явля-
ются жалобщиками только; дело ростовцев решить, справедлива или не спра-
ведлива жалоба, а не толковать о своих правах, которых никто не затраги-
вал; напротив, владимирцы признали торжественно эти права, обратившись с
своею жалобою в старший город. Но всего лучше следующий вывод, сделанный
г. Сергеевичем: "На словах они (ростовцы) были за владимирцев и тем  по-
казали, что последним принадлежит такое же участие в деле призвания кня-
зей, как и им самим".  Город  жалуется  на  губернатора  королю,  король
объявляет, что жалоба  справедлива,  следовательно,  король  этим  самым
объявляет, что горожанам принадлежит такое же право в назначении  губер-
натора, как и самому королю! Летописец заступается  за  владимирцев,  за
меньших, слабых, которым, однако, бог помог в их деле; летописец  засту-
пается за них потому, что имеет два основания для этого: во-первых, вла-
димирцы были обижены, не получили управы и потому, естественно,  возбуж-
дали сочувствие в каждом человеке, в котором не угасло  чувство  правды,
во-вторых, владимирцы были правы еще потому, что обратились  к  законным
князьям, законным по старшинству и  по  распоряжению  Юрия  Долгорукого,
тогда как ростовцы не обратили никакого внимания на эту законность. Сле-
довательно, здесь двоякого рода отношения - отношения к старшему  городу
и отношения к князю. Отношения эти сталкиваются в данном случае, и  обя-
занность историка обращать одинаковое внимание на обои отношения и смот-
реть, какие из них и при каких условиях возьмут верх.
   Что касается собственно княжеских отношений, то г. Сергеевич  следует
взгляду г. Погодина: князья воюют, захватывают волости друг у друга, как
владельцы, не имеющие никаких отношений между собою. Читая книгу г. Сер-
геевича, мы видим  себя  среди  каких-то  зверей,  а  не  людей,  всегда
чувствующих потребность оправдывать свои действия. Отвергая родовые  от-
ношения между князьями, г. Сергеевич, естественно, старается  отвергнуть
господство этих отношений и в обществе. Он, разумеется, обходит молчани-
ем известия о крепости родового союза в XVI и XVII веках; он  выставляет
статью Русской Правды о наследовании, где говорится, что имущество смер-
да, не оставившего сыновей, переходит к князю, но понятно, что в  Правде
разумеется имущество смерда безродного, потому  что  при  общем  родовом
владении не может быть и речи о наследстве, ибо не может  быть  речи  об
отдельной собственности. Но любопытно, что г. Сергеевич, ища  в  Русской
Правде доказательств против рода, позволил себе обойти первую статью - о
родовой мести. С знаменитым местом летописи, где  так  ясно  указывается
господство родового быта у славян ("живяху кождо с родом своим на  своих
местах" и пр.), также г. Сергеевичу много хлопот. При исследовании о ве-
че ему нужно было скрыть то, что слово это вече имеет обширное значение;
теперь относительно рода ему надобно показать, что слово род  имеет  об-
ширное значение, значит и происхождение, и народ, но из этого ничего  не
выходит, ибо оно означает также и то, что мы разумеем под  именем  рода.
Видя это, г. Сергеевич решается на отчаянное средство и говорит: "Каждый
полянин мог иметь свой род единственно в смысле семьи". Но  где  доказа-
тельства? Их нет. Разве принять за доказательство непосредственно следу-
ющие слова автора: "Общее владение братьев и других родственников  могло
встречаться и в древнейшие времена. Есть даже основание думать, что тог-
да оно должно было встречаться чаще, чем теперь. При отсутствии развитой
правительственной власти частному человеку для самосохранения необходимо
было вступать в какие-либо частные союзы; союз с  родственниками  предс-
тавляется самым естественным". Смысл кажется ясен: обстоятельства време-
ни были таковы, что условливали необходимо стремление к родовому  союзу,
к его поддержанию; следовательно, каждый  полянин  мог  иметь  свой  род
единственно в смысле семьи!
   Неумолимый летописец преследует нас с своим родом. Говоря  об  усоби-
цах, возникших между славянами по изгнании варягов, он говорит, что  род
встал на род и "Воевати почаша сами на ся". Как же рассуждает г. Сергее-
вич? "Восстали, - говорит он, - не разные роды один на другого, а  члены
одного и того же рода (т. е. происхождения), дети - на родителей, братья
- на братьев. Это только применение к явлениям своего времени хорошо из-
вестных летописцу слов евангелиста  Марка:  предаст  же  брат  брата  на
смерть и отец чада, и восстанут чада на родители и убиют их". Г. Сергее-
вич забывает, что летописец никак не мог иметь в виду слов  евангелиста,
ибо хорошо знал, что побуждало к такой страшной усобице, о которой гово-
рится в евангелии, и хорошо знал, что причиною усобицы  между  славянами
было отсутствие правды, а это условие не  могло  повести  к  тому,  чтоб
восставали чада на родителей и убивали их; отсутствие правды ведет имен-
но к тому, что отдельные роды в своих столкновениях прибегают к  самоуп-
равству, решают дело оружием.
   Есть еще любопытные примеры обращения г.  Сергеевича  с  источниками.
Летописец говорит следующее об Андрее Боголюбском: "Выгна Андрей еписко-
па Леона из Суздаля и братью свою погна Мстислава и Василька и два  Рос-
тиславича сыновца своя, мужи отца своего переднии. Се же створи хотя са-
мовластец быти". Г. Сергеевич говорит: "Самовластец употреблено здесь по
отношению к другим князьям, внукам и младшим сыновьям Юрия, оно означает
собственно единовластителя, в противоположность разделению волости между
несколькими князьями, не заключая в себе никакого указания на самый  ха-
рактер власти". Конечно так, если пропустить слова:  "Мужи  отца  своего
переднии", как делает г. Сергеевич, но если оставить эти слова, то  вый-
дет, что князь, изгоняющий влиятельных бояр, стремится не  к  единовлас-
тию, а к самовластию. Притом, как хорошо известно г. Сергеевичу,  мнение
о самовластии Андрея Боголюбского основано не на одном приведенном месте
летописца: о характере Андрея свидетельствуют князья-современники, кото-
рые жалуются, что Андрей обращается с ними не как  с  родственниками,  а
как с подручниками; наконец, о характере Андрея  свидетельствует  смерть
его, побуждения, которые заставили убийц решиться на свое  дело,  неслы-
ханное прежде на Руси.
   Под 1174 годом летописец говорит: "Приглашася  Ростиславичи  к  князю
Андрееви, просяче Романови Ростиславичу княжить в Киеве".  Г.  Сергеевич
говорит: "Можно подумать, что Андрею принадлежит право раздавать русские
княжения. Из предыдущего мы видели, что Андрей как князь сильной  Влади-
мирской волости мог в союзе с другими князьями овладеть Киевом  и  огра-
бить его, но и это только в том случае, когда на его стороне было  более
союзников, чем на стороне киевского князя. Лучшего же права он не  имел.
Обращение к нему Ростиславичей есть не что иное, как предложение ему со-
юза, одною из целей которого долженствовало быть  доставление  киевского
стола Роману. Подобное же выражение находим еще под 1202 годом: "Слися к
свату своему, к великому князю Всеволоду,  -  говорит  Роман  Мстиславич
своему тестю Рюрику, - и аз слю к нему и молимся ему, дабы ти Киев опять
дал", т. е. дал в силу того фактического преобладания, которое принадле-
жало сильному владимирскому князю, а не в силу верховного права". Мы  не
слыхивали, чтоб делались предложения о союзе в виде мольбы о пожаловании
чего-нибудь, но дело не в этом. Г. Сергеевичу хочется  доказать,  что  в
древней Руси признавалось только право сильного, а не какое-нибудь  дру-
гое лучшее право. С этою целью он заботливо  исключает  все  известия  о
том, что князья признавали это лучшее право. Так, он не упоминает о том,
что Ростиславичи не признавали за Андреем одно право сильного,  что  они
признавали это право и за собою, потому что вооружились  против  Андрея;
но за последним они признавали еще другое право - право  родового  стар-
шинства, по которому они считали его себе отцом и обращались к нему так:
"Мы называли тебя отцом себе, мы до сих пор почитали тебя, как отца,  по
любви". Такое же право было