в  Москве  думали,  что  дело  касается  не  патриарха
только, а всей земли, и потому некоторые, видя, что Шуйскому не  усидеть  на
престоле, склоннее были к  царику  калужскому,  чем  Владиславу.  Самозванец
рассчитывал на это  расположение:  узнав,  что  при  Клушине  дело  Шуйского
проиграно, он приманил к себе деньгами войско Сапеги и двинулся к Москве. На
дороге ему  нужно  было  взять  Пафнутиев  Боровский  монастырь,  где  засел
московский  воевода,  князь  Михайла  Волконский,   с   двоими   товарищами.
Последние, видя непреклонность  старшего  воеводы,  решили  сдать  монастырь
тайно и отворили острожные  ворота,  куда  устремилось  войско  Лжедимитрия.
Тогда Волконский, увидав  измену,  бросился  в  церковь;  тщетно  изменившие
товарищи звали его выйти с челобитьем к победителям: "Умру у гроба  Пафнутия
чудотворца", - отвечал Волконский, стал в церковных  дверях  и  до  тех  пор
бился с врагами, пока изнемог от ран и пал  у  левого  клироса,  где  и  был
добит. Разорив монастырь, самозванец пошел на Серпухов; этот  город  сдался;
крымские татары, пришедшие на помощь  к  царю  Василию  и  взявшие  от  него
большие дары, не устояли перед войском Сапеги и вместо помощи рассеялись для
грабежа, гнали пленных, как скот, в свои улусы. Сдались Лжедимитрию  Коломна
и Кашира, но не сдался Зарайск, где воеводствовал князь  Дмитрий  Михайлович
Пожарский. Еще прежде Ляпунов, поднявшись  против  царя  Василия  по  смерти
Скопина, присылал к Пожарскому племянника своего Федора Ляпунова уговаривать
его соединиться с землею Рязанскою против Шуйского, но  Пожарский,  отправив
грамоту в Москву, потребовал подкрепления у  царя  Василия  и  получил  его.
Теперь жители Зарайска пришли к  воеводе  всем  городом  просить  его,  чтоб
целовал крест самозванцу; Пожарский отказался и с немногими людьми заперся в
крепости; никольский протопоп Дмитрий укреплял его и благословлял умереть за
православную веру, и Пожарский еще больше укреплялся;  наконец  он  заключил
такой  уговор  с  жителями  Зарайска:  "Будет  на   Московском   государстве
по-старому царь Василий, то ему и служить, а будет кто другой, и тому  также
служить".  Утвердивши  этот  уговор  крестным  целованием,  начали  быть   в
Зарайском городе без колебания, на воровских людей начали ходить и  побивать
их, и город Коломну опять обратили к царю Василию.
   Лжедимитрий, однако, шел вперед и стал у села  Коломенского.  У  Шуйского
было еще тысяч тридцать войска, но кто хотел сражаться за него?  Мы  видели,
что служилые люди переписывались с Жолкевским об условиях, на которых должен
царствовать Владислав; Голицын  ссылался  с  Ляпуновым,  который  прислал  в
Москву Алексея Пешкова к брату своему Захару и  ко  всем  своим  советникам,
чтоб  царя  Василия  с  государства  ссадить.  Начали  сноситься  с  полками
Лжедимитрия, однако не для того, чтоб принять вора  на  место  Шуйского,  не
хотели ни того, ни другого, и потому условились,  что  тушинцы  отстанут  от
своего царя, а москвичи сведут своего. Тушинцы уже указывали на  Сапегу  как
на человека, достойного быть московским государем. Шуйский видел, что трудно
будет ему удержаться на престоле, и потому хотел  вступить  в  переговоры  с
гетманом Жолкевским, но когда предстоит тяжелое дело, то  любят  откладывать
его под разными предлогами, и Шуйский отложил посольство к  гетману,  думая,
что выгоднее будет дождаться, пока сам гетман пришлет к нему.
   Но Захар Ляпунов с товарищами не хотели дожидаться. 17 июля пришли они во
дворец большою  толпою;  первый  подступил  к  царю  Захар  Ляпунов  и  стал
говорить: "Долго ль за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела,
ничего доброго не делается в твое  правление,  сжалься  над  гибелью  нашей,
положи посох царский, а мы уже о себе  как-нибудь  промыслим".  Шуйский  уже
привык к подобным сценам; видя пред собою  толпу  людей  незначительных,  он
думал пристращать их окриком и потому с непристойно-бранными словами отвечал
Ляпунову: "Смел ты мне вымолвить это,  когда  бояре  мне  ничего  такого  не
говорят", - и вынул было нож, чтоб еще  больше  пристращать  мятежников.  Но
Захара Ляпунова трудно было испугать, брань и угрозы только могли  возбудить
его к подобному же. Ляпунов был высокий,  сильный  мужчина;  услыхав  брань,
увидав грозное движение Шуйского, он закричал ему: "Не тронь меня:  вот  как
возьму тебя в руки, так и сомну всего!" Но товарищи  Ляпунова  не  разделяли
его горячки: видя, что Шуйский не испугался и  не  уступает  добровольно  их
требованию,  Хомутов  и  Иван  Никитич  Салтыков  закричали:  "Пойдем  прочь
отсюда!" - и пошли прямо на Лобное место. В Москве уже сведали, что в Кремле
что-то делается, и толпы за толпами валили к Лобному, так что когда  приехал
туда патриарх и надобно  было  объяснить,  в  чем  дело,  то  народ  уже  не
помещался на площади. Тогда Ляпунов, Хомутов и Салтыков закричали, чтоб  все
шли на просторное место, за Москву-реку, к  Серпуховским  воротам,  туда  же
должен был отправиться вместе с ними и патриарх. Здесь бояре, дворяне, гости
и торговые лучшие люди советовали, как бы Московскому государству не быть  в
разоренье и расхищенье: пришли под Московское государство поляки и литва,  а
с  другой  стороны  -  калужский  вор  с  русскими  людьми,  и   Московскому
государству с обеих сторон стало тесно. Бояре  и  всякие  люди  приговорили:
бить челом государю царю  Василью  Ивановичу,  чтоб  он,  государь,  царство
оставил для того, что кровь многая льется,  а  в  народе  говорят,  что  он,
государь, несчастлив и города украинские, которые  отступили  к  вору,  его,
государя,  на  царство  не  хотят  же.  В  народе  сопротивления  не   было,
сопротивлялись немногие бояре, но недолго, сопротивлялся патриарх, но его не
послушали.  Во  дворец  отправился  свояк  царский,  князь  Иван  Михайлович
Воротынский, просить Василия, чтоб оставил государство и взял  себе  в  удел
Нижний Новгород.  На  эту  просьбу,  объявленную  боярином  от  имени  всего
московского народа, Василий должен  был  согласиться  и  выехал  с  женою  в
прежний свой боярский дом.
   Но надежда перейти из этого дома опять во дворец не оставила старика:  он
сносился с своими приверженцами, увеличивал число  их,  подкупал  стрельцов.
Обстоятельства были благоприятны:  тушинцы  обманули  москвичей,  ибо  когда
последние послали сказать им, что они сделали свое дело, свергнули Шуйского,
и ждут, что тушинцы также исполнят свое обещание  и  отстанут  от  вора,  то
получили насмешливый ответ: "Вы не помните государева  крестного  целования,
потому что царя своего с царства ссадили, а мы  за  своего  помереть  ради".
Патриарх  воспользовался  этим  и  начал  требовать,  чтобы  возвести  опять
Шуйского на престол, и много нашлось людей, которые были  согласны  на  это.
Разумеется, не могли согласиться зачинщики дела 17  июля:  боясь,  чтоб  это
дело не испортилось, они спешили покончить с Шуйским; 19 июля опять  тот  же
Захар Ляпунов с тремя князьями - Засекиным, Тюфякиным и  Мерином-Волконским,
да еще с каким-то Михайлою Аксеновым и другими, взявши с  собою  монахов  из
Чудова монастыря, пошли к отставленному царю и объявили, что для  успокоения
народа он  должен  постричься.  Мысль  отказаться  навсегда  от  надежды  на
престол, и особенно когда эта надежда начала  усиливаться,  была  невыносима
для старика: отчаянно боролся он против Ляпунова с  товарищами,  его  должно
было держать во время обряда; другой,  князь  Тюфякин,  произносил  за  него
монашеские обеты, сам же Шуйскпй  не  переставал  повторять,  что  не  хочет
пострижения. Пострижение это, как  насильственное,  не  могло  иметь  никого
значения, и патриарх не признал его: он называл монахом князя Тюфякина, а не
Шуйского. Несмотря на то, невольного постриженника свезли в Чудов монастырь,
постригли также и жену его, братьев посадили под стражу.
   От кратковременного, исполненного смутами  царствования  Шуйского  мы  не
вправе ожидать обилия  внутренних  правительственных  распоряжений:  большую
часть   царствования   Шуйский   провел   в   осаде,   во   время    которой
правительственная деятельность его должна была ограничиваться одною Москвою.
Он дал несколько тарханных грамот церквам и монастырям,  распорядился,  чтоб
монастыри давали содержание  священно-и  церковнослужителям  дворцовых  сел,
бежавшим от воров. На первом плане стоял вопрос крестьянский и холопский. Мы
видели временную меру Годунова  -  позволение  переходить  крестьянам  между
мелкими землевладельцами; более ли двух лет эта мера имела действие,  решить
нельзя, ибо в известном нам распоряжении Лжедимитрия о крестьянах  ничего  о
ней не говорится, хотя, с другой стороны, на  основании  этого  распоряжения
нельзя решительно утверждать, что годуновская мера не имела более силы,  ибо
распоряжение Лжедимитрия насчет иска крестьян могло относиться к тем  лицам,
между которыми крестьянский переход был запрещен и при Годунове.  Шуйский  в
марте  1607  года  подтвердил  прикрепление  крестьян  и   постановил,   что
принимающий чужих крестьян обязан платить  10  рублей  пени  с  человека,  а
старым господам их - по три рубля за каждое лето;  кроме  того,  подговорщик
подвергался наказанию кнутом.  Побежит  замужняя  женщина,  или  вдова,  или
девица в чужую  отчину  и  выйдет  замуж,  то  мужика,  который  женится  на
беглянке, отдать к прежнему господину со всем имением и с детьми, которые от
нее родились. Если кто держит рабу до 17 лет в  девицах,  вдову  после  мужа
больше двух лет, парня холостого за 20 лет, не женит  и  воли  им  не  дает,
таким давать отпускные в Москве казначею, а в других городах - наместникам и
судьям: не держи  неженатых  вопреки  закону  божию,  не  умножай  разврата.
Подтверждение прикрепления при Шуйском объясняется тем же,  чем  объясняются
все последующие подтверждения: прикрепление было в  пользу  служилых  людей,
мелких  землевладельцев,  и  чем  более  государство  чувствовало  нужду   в
последних, тем нужнее казалось прикрепление; бояре, богатые  землевладельцы,
которые имели такую силу при Шуйском,  не  хотели  восстановлением  перехода
раздражать служилых людей, отнимать у них средства, когда эти служилые  люди
защищали их от козаков, холопей,  ратовавших  под  знаменами  Болотникова  и
тушинского вора. Мы видели также, что русские тушинцы, предлагая условия, на
которых  выбирали  в   цари   королевича   Владислава,   вытребовали,   чтоб
крестьянскому переходу не быть.
   Но если могущественные при Шуйском бояре по  обстоятельствам  времени  не
могли помешать  повторению  указа  о  крестьянском  прикреплении,  то  могли
останавливать  царские  распоряжения  о  холопях,   находя   их   для   себя
невыгодными. 7 марта 1607 года царь Василий указал: которые холопи  послужат
в холопстве добровольно полгода, год или больше, а не в холопстве родились и
не старинные господские люди, и кабал  на  себя  давать  не  захотят,  таких
добровольных холопей в неволю не отдавать: не держи  холопа  без  кабалы  ни
одного дня, а держал бескабально и кормил, то у  себя  сам  потерял.  Но  12
сентября 1609 года, когда об этой статье доложено было  наверху  боярам,  то
все бояре прежний приговор 1607 года указали  отставить,  а  приговорили:  о
добровольном холопстве  быть  той  статье,  как  уложено  при  царе  Феодоре
Ивановиче, т. е.  холоп,  послуживший  с  полгода  и  больше,  прикрепляется
окончательно.  В  1608  году  бояре  приговорили:  которые  холопи  были   в
воровстве, государю добили челом, получили отпускные и потом опять сбежали в
воровство, таких, если возьмут на  деле,  в  языках,  казнить  или  отдавать
старым господам; которые же с нынешнего воровства прибегут к государю  сами,
таких старым господам не отдавать. Отказано было в просьбе  тем  дворянам  и
детям боярским, которые, подвергшись опале при Лжедимитрии, хотели повернуть
к себе назад холопей, отпущенных на волю вследствие  опалы.  Положено,  чтоб
ответчики в холопьих исках, объявившие, что искомые старым господином холопи
от них убежали, должны целовать крест, что убежали без хитрости  со  стороны
их, ответчиков. Запрещено  было  давать  простые  записки  на  холопство  до
смерти: можно было давать такие записки только на урочные лета.
   Посадским  людям   Шуйский   подтверждал   грамоты   Грозного,   которыми
устанавливалось  самоуправление;  у  крестьян  Зюздинской  волости  в  Перми
установлено было  самоуправление  вследствие  просьбы  их,  заключавшейся  в
следующем: "Живут они от пермских городов, от  Кайгородка  верст  за  200  и
больше и в писцовых книгах написаны особо, дворишки  ставили  они  на  диком
черном лесу, и люди они все  пришлые,  и  вот  приезжают  к  ним  в  волость
кайгородцы, посадские и волостные  люди,  и  правят  на  них  тягло  себе  в
подмогу, именье их грабят, самих бьют, жен и детей бесчестят и волочат их  в
напрасных поклепных делах летом в пашенную  пору".  Государь  их  пожаловал,
велел им за всякие денежные доходы платить один раз  в  год  по  60  рублей,
особо от кайгородцев, которым запрещено  было  к  ним  приезжать;  при  этом
зюздинские крестьяне получили право выбирать у себя в  погосте  судью,  кого
между собою излюбят. Зюздинские крестьяне жаловались на кайгородцев, вятчане
- на пермичей: "Отпустили они, по царскому указу, с Вятки в  Пермь,  к  Соли
Камской, в ямские охотники 46 человек, а пермский воевода  князь  Вяземский,
стакнувшись с пермичами, вятских охотников бил, мучил  без  вины  для  того,
чтоб они с яму разбрелись, а гоньбу  бы  гоняли  пермичи,  получая  с  Вятки
прогонные деньги, приклепывая прогоны и корыстуясь этими деньгами сами,  как
прежде бывало; вятских торговых людей  пермский  воевода  мучил  на  правеже
насмерть". Царь писал Вяземскому, что если вятчане  в  другой  раз  на  него
пожалуются, то он велит на нем доправить их убытки вдвое без суда; однако  в
том же году царь велел пермичам гонять ямскую гоньбу одним  по-прежнему.  Не
на одних воевод приходили жалобы; холоп боярина Шереметева подал челобитную,
в которой писал: "Был всполох в Нижнем Новгороде от воровских людей, стали в
вестовой колокол бить, побежали посадские люди в город c рухлядью, побежал и
крестьянин государя моего, боярина Шереметева, с двумя новыми  зипунами,  но
как бежал он в Ивановские ворота, стрельцы сотни  Колзакова  прибили  его  и
зипуны отняли. Я на другой день бил челом воеводам о сыску, сотник  Колзаков
зипуны сыскал, но пропил их в кабаке с теми же стрельцами, а  у  крестьянина
стал просить на выкуп десяти алтын. Я пошел к вечерне  в  Спасский  собор  и
стал опять бить челом воеводам, а сотник Колзаков стал бить челом  на  меня,
будто я его бранил. Тут дьяк Василий Семенов стал  Колзакову  говорить:  "Не
умел ты этого холопа надвое перерезать, у тебя свои холопи  лучше  его",  да
стал в соборе же бранить... государя моего Федора  Ивановича  Шереметева;  я
вступился за государя своего, но он стал меня бранить и  хотел  зарезать,  а
сотнику Колзакову кричал: где ни встретишь с своими стрельцами этого  холопа
или других холопей Федора Шереметева или крестьян его, грабь донага и бей до
смерти; вины не бойся, я за вас отвечаю".
   И Шуйский заботился о населении  Сибири  разными  средствами:  отправлено
было в Пелым из московских тюрем восемь человек в пашенные крестьяне, но они
оттуда бежали, подговоривши с собою  в  проводники  двоих  старых  крестьян;
вследствие этого царь писал в Пермь: "Вперед в Перми на  посаде  и  во  всем
уезде велеть  заказ  учинить  крепкий:  кто  поедет  или  пешком  пойдет  из
сибирских  городов  без  проезжих  грамот  и  подорожных,   таких   хватать,
расспрашивать и сажать в тюрьму до нашего указа". В  то  же  время  в  Перми
велено было набирать для Сибири пашенных крестьян из охочих людей, от отца -
сына, от братьи - братью, от дядей - племянников, от соседей - соседей, а не
с тягла.
   Постоянные неудачи  русского  войска,  превосходство  иностранных  ратных
людей над русскими, сделавшееся очевидным при соединении полков  Скопина  со
шведами, необходимость, какую увидал этот воевода, учить  своих  при  помощи
шведов, - все это заставило подумать о переводе с иностранных языков  устава
ратных дел, чтоб и русские  узнали  все  новые  военные  хитрости,  которыми
хвалятся чужие народы.  Переводчиками  были  Михайла  Юрьев  и  Иван  Фомин.
Печатание книг продолжалось  в  Москве:  им  занимались  Анисим  Родишевский
(волынец), Иван Андроников Тимофеев и Никита Федоров Фофанов псковитянин;  в
предисловии к Общей Минеи, напечатанной последним,  говорится,  что  Шуйский
велел сделать новую штанбу,  еже  есть  печатных  книг  дело,  и  дом  новый
превеликий устроить.
   Относительно нравственного состояния русского общества мы видели, в каком
ходу было чародейство; о Шуйском прямо говорится, что он сильно  верил  ему;
царь объявлял в  своих  грамотах  народу,  что  Лжедимитрий  прельстил  всех
чародейством, но легко понять, как распространение  подобных  мнений  должно
было вредно действовать на нравственные силы народа.  При  таких  убеждениях
народ должен был походить на напуганного ребенка  и  лишиться  нравственного
мужества: где же спасение, когда какой-нибудь чернокнижник, с помощью адской
силы, так легко может всех прельстить? Надобно представить себе  это  жалкое
положение русского человека в описываемое время, когда он при каждом шаге  с
испуганным видом должен был озираться на все стороны: вот злой человек  след
выймет,  вот  по  ветру  болезнь  напустит.  Гибельно  действует  на   нравы
отсутствие общественной безопасности, когда нет защиты от  насилий  сильного
или злонамеренного, когда человек, выходя из  дому,  не  имеет  уверенности,
дадут ли ему  благополучно  возвратиться  домой;  но  еще  гибельнее  должна
действовать на нравы эта напуганность, это  убеждение,  что  повсюду  против
человека  направлены  враждебные  невещественные  силы.  Если  правительство
уверяло народ, что расстрига прельстил всех ведовством и чернокнижеством, то
нет ничего удивительного, что в Перми в 1606 году крестьянина  Талева  огнем
жгли и на пытке три встряски ему было по наговору, что он напускает на людей
икоту.

Глава 7

МЕЖДУЦАРСТВИЕ

   Присяга боярам. - Грамоты по областям о свержении Шуйского.  -  Кандидаты
на престол. - Сношения бояр с гетманом Жолкевским. - Действия самозванца.  -
Договор  с  Жолкевским  об  избрании  королевича   Владислава.   -   Присяга
Владиславу. - Король Сигизмунд хочет сам быть царем в Москве.  -  Жолкевский
отгоняет самозванца от Москвы. - Посольство  митрополита  Филарета  и  князя
Василия Васильевича Голицына к королю под Смоленск. - Самозванец в Калуге. -
Польское войско вводится в Москву. - Жолкевский уезжает из Москвы. -  Съезды
великих послов с панами под Смоленском. - Действия Салтыкова и  Андронова  в
Москве в пользу короля. - Казань и  Вятка  присягают  самозванцу.  -  Смерть
самозванца.
   По смерти царя Феодора, до избрания Годунова,  правительствующею  царицею
считалась Ирина, но теперь, по свержении Шуйского, некому было стать или  по
крайней мере считаться в главе правительства, кроме Думы боярской, и вот все
должны были присягать - до избрания нового царя  повиноваться  боярам:  "Все
люди, - сказано в крестоприводной записи, - били челом князю Мстиславскому с
товарищи, чтобы пожаловали, приняли Московское  государство,  пока  нам  бог
даст государя". Присягавший клялся: "Слушать бояр и суд их любить,  что  они
кому за службу и за вину приговорят; за Московское  государство  и  за  них,
бояр, стоять  и  с  изменниками  биться  до  смерти;  вора,  кто  называется
царевичем Димитрием, не хотеть; друг на друга зла не мыслить и не делать,  а
выбрать государя на  Московское  государство  боярам  и  всяким  людям  всею
землею. Боярам всех праведным судом судить, а государя  выбрать  с  нами  со
всякими людьми, всею землею, сославшись с городами; бывшему государю Василью
Ивановичу отказать,