царица мне, убогому, ближняя родственница. Вспоминаешь о
Владимире-брате, будто мы его хотели на царство:  я  об  этом  и  не  думал,
потому что он был недостоин, но я еще тогда угадал грядущее твое  мнение  на
меня, когда ты насильно взял сестру мою за этого своего  брата  в  этот  ваш
издавна кровопийственный род".
     Мы видели,  что  московские  великие  князья,  начиная  с  Иоанна  III,
признавая даже право отъезда  за  боярами  и  слугами  вольными,  старались,
однако, удержать  их  от  пользования  этим  правом  посредством  клятвенных
записей  и  поручительств.  Как  смотрели  сами  князья  и  потомки   старых
дружинников на эти "проклятыя" грамоты, которыми они принуждались отрекаться
от своего  драгоценного  права,  видно  из  следующих  слов  Курбского:  "Ты
называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были  от  тебя  поневоле
крест целовать, как там, есть у вас обычай, а если  кто  не  присягнет,  тот
умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в  том,
что если кто присягнет поневоле, то не на том грех,  кто  крест  целует,  но
преимущественно на том, кто принуждает, если б даже и гонения не было;  если
же  кто  во  время  прелютого  гонения  не  бегает,  тот  сам  себе  убийца,
противящийся слову господню: "Аще гонят вас во  граде,  бегайте  в  другой";
образ тому господь бог наш показал верным своим, бегая не только от  смерти,
но и от зависти богоборных жидов".  Мы  видели,  что  Иоанн,  с  малолетства
озлобленный на вельмож, доверял более дьякам, как людям новым, без старинных
преданий и притязаний; при нем дьяки  заведовали  не  только  письменными  и
правительственными  делами,  но  являются  даже  воеводами,  как,  например,
Выродков и Ржевский; конечно, это не могло нравиться Курбскому, и он вот что
говорит о дьяках: "Князь великий очень верит писарям, которых выбирает не из
шляхетского рода, не из благородных, а преимущественно из поповичей  или  из
простого всенародства, а делает это из  ненависти  к  вельможам  своим".  Но
касательно отъезда и дьяков, кроме Курбского,  мы  имеем  еще  свидетельство
двоих других отъезжиков: это письмо стрелецкого головы  Тимофея  Тетерина  и
Марка Сарыгозина к дерптскому наместнику Морозову. Тетерин, подпавший опале,
постриженный в монахи, убежал из монастыря в Литву; на  укорительное  письмо
воеводы  Морозова  к  князю  Полубенскому  Тетерин  и   Сарыгозин   отвечали
следующее: "Называешь ты  нас  изменниками  несправедливо;  мы  бы  и  сами,
подобясь собаке, умели напротив лаять, да не хотим так  безумствовать.  Были
бы мы изменниками,  если  бы,  не  претерпевши  малые  скорби,  побежали  от
государева жалованья, а то и так виноваты, что долго не  исполняли  Христова
слова и апостольского и не бежали от гонителя,  а  побежали  уже  от  многих
нестерпимых мук и от поругания ангельского образа. Ты, господин, бойся  бога
больше, чем гонителя, и не зови православных христиан, без правды мучимых  и
прогнанных, изменниками. Твое  честное  Юрьевское  наместничество  не  лучше
моего Тимохина чернечества: был ты  пять  лет  наместником  в  Смоленске,  а
теперь тебя государь пожаловал наместничеством Юрьевским с пригородами, жену
у тебя взял в заклад, а доходу тебе не сказал ни пула; велел тебе две тысячи
проесть, занявши, а Полукашину заплатить нечем; невежливо молвить:  чай,  не
очень тебе и верят! Есть у великого  князя  (и  Тетерин  не  хочет  называть
Иоанна царем) новые доверенные люди - дьяки, которые его половиною кормят, а
большую себе берут, которых отцы вашим отцам в холопы не годились, а  теперь
не только землею владеют, но и головами вашими торгуют. Бог за грехи  у  вас
ум отнял, что вы над женами и детками своими и над вотчинами головы  кладете
да и их губите. Смеем, государь, спросить: каково  тем  женам  и  деткам,  у
которых мужей и отцов различными смертями побили без правды?"
     Теперь обратимся к ответам Иоанна IV. Прежде всего он говорит  о  своем
праве на самодержавный престол,  праве  древнем,  неизменном,  неутраченном:
"Самодержавства нашего начало от святого Владимира: мы родились на  царстве,
а  не  чужое  похитили".  Это  право  свое  он  противополагает  устарелому,
утраченному праву Курбского  на  княжество  Ярославское.  Так  как  основное
положение Курбского состоит в том, что царь должен советоваться  с  боярами,
что при Иоанне и прежде тогда только было все хорошо, когда  слушались  этих
советов, и все пошло дурно, когда Иоанн удалил советников и  стал  управлять
сам, то, наоборот, основное положение Иоанна - царь не должен находиться  ни
под чьим влиянием: "Эта ли совесть прокаженная - свое царство в  своей  руке
держать, а подданным своим владеть не давать? Это ли противно  разуму  -  не
хотеть быть обладаему подвластными? Это ли  православие  пресветлое  -  быть
обладаему рабами? Русские самодержцы изначала сами владеют всем царством,  а
не бояре и  вельможи".  Как  защитник  нового  порядка  вещей,  как  потомок
государей московских, Иоанн в ответ потомку ярославских  князей  высказывает
цель своего правления и превосходство нового порядка  вещей.  Приводя  слова
апостола Павла, царь сравнивает  старую  и  новую  Русь  с  Ветхим  и  Новым
заветом: "Как тогда вместо креста было потребно обрезание, так и вам  вместо
царского владения потребно самовольство. Тщуся с усердием людей на истину  и
на свет наставить, да познают единого истинного бога, в троице славимого,  и
от бога данного им государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да
престанут, которыми  царство  растлевается.  Ибо  если  царю  не  повинуются
подвластные, то никогда  междоусобные  брани  не  прекратятся.  Неужели  это
сладко и свет - от добра удалиться и зло  творить  междоусобными  бранями  и
самовольством?" Таким образом, Иоанн дошел  до  самого  высокого  понятия  о
царской власти: "Истина и свет для народа  -  в  познании  бога  и  от  бога
данного  ему  государя".  Этому  понятию   он   дает   историческую   опору:
междоусобия, терзавшие землю, прекратились  с  утверждением  единовластия  и
самодержавия; следствия неповиновения - усобицы. При таком высоком понятии о
значении  царя  Иоанн  чувствовал,  что  ответ  его  на  письмо   Курбского,
изменившего подданного, есть недостойная царя слабость; но  он  был  человек
чувства и потому не выдержал, отвечал; раскаяние в этой  слабости  видно  из
некоторых слов: "До сих пор  русские  владетели  не  давали  отчета  никому,
вольны были подвластных своих жаловать и казнить,  не  судилися  с  ними  ни
перед кем; и хотя неприлично говорить о винах их, но выше было сказано".  На
обвинение в жестокости царь отвечает: "Жаловать своих холопей  мы  вольны  и
казнить их также вольны". На обвинение в облыгании своих  подданных  изменою
отвечает: "Если уж я облыгаю, то от кого же другого ждать правды? Для чего я
стану облыгать? Из желания ли власти подданных своих или рубища  их  худого,
или мне припала охота есть их?"
     Курбский принадлежал к стороне Сильвестра, укорял  Иоанна  особенно  за
удаление последнего. Иоанн отвечает на этот укор:  "Ты  считаешь  светлостию
благочестивою, когда царство обладается попом-невеждою? Но  всякое  царство,
обладаемое попом, разоряется. Тебе чего хотелось? Того же, что  случилось  в
Греции? Эту погибель и нам  советуешь?"  Курбский,  защищая  свое  мнение  о
необходимости совета,  выбирал  примеры  из  Св.  Писания;  Иоанн  не  менее
Курбского  изучил  этот  источник  примеров  и  отвечает  своему  сопернику:
"Вспомни, что бог, изводя Израиля из работы, поставил не священника  владеть
людьми и не многих правителей, но одного  Моисея,  как  царя,  поставил  над
ними;  и  священствовать  ему  не  повелел,  Аарону,  брату   его,   повелел
священствовать, а в людское устроение  не  мешаться;  когда  же  Аарон  стал
заведовать  людским  устроением,  то  от  бога  людей  отвел:  смотри,   как
священникам не подобает брать на себя царские дела!  Также  Дафан  и  Авирон
захотели похитить себе власть, но и сами погибли, и какую  Израилю  погибель
навели, что вам, боярам, прилично! После был судьего Израилю Иисус Навин,  а
священником - Елеазар; с тех пор до Илии  жреца  обладали  судьи  и  спасали
Израиль; когда же Илия жрец принял на себя священство и царство, то хотя сам
был праведен и добр, но за дурное поведение сыновей сам с ними злою  смертию
погиб, и весь Израиль побежден был до дней царя Давида". Имея такое  высокое
понятие о своем значении, Иоанн сильно  оскорблен  был  грубым  тоном  князя
Курбского, помнившего свое происхождение от одного родоначальника с царем  и
противополагавшего  доблестный   род   смоленских   Ростиславичей   "издавна
кровопийственному  роду"  князей  московских;  в  гневных  выражениях  Иоанн
напоминает  Курбскому  о  должном  уважении  к  особе   царя   примером   из
византийской истории: "Ты, собака, и того не рассудишь,  как  три  патриарха
собрались со множеством святителей к нечестивому царю Феофилу и многосложный
свиток написали, но все таких хулений, как ты, не написали, хотя и  нечестив
был царь Феофил". Если  в  письмах  Курбского  высказался  потомок  лишенных
владения князей, то Иоанн в своих письмах не раз обнаруживает, какое сильное
впечатление произвело на  него  поведение  вельмож  во  время  его  болезни.
Оправдываясь  в  казни  вельмож,  царь  говорит,  что  они  превзошли   всех
изменников древней истории, говорит, что император Константин казнил родного
сына, Феодор Ростиславич, предок  Курбских,  пролил  в  Смоленске  множество
крови в самую  Пасху,  Давид  казнил  своих  изменников,  и,  следовательно,
московские бояре должны быть также казнимы, потому что они "богом им данного
и родившегося у них на царстве, преступивши  крестную  клятву,  отвергли  и,
сколько могли зла сделать, сделали, всячески, словом,  и  делом,  и  тайными
умышлениями, и почему же они менее тех  заслужили  злых  казней?"  В  другом
месте царь говорит: "Как во Израиле некоторые, согласившись с Авимелехом, от
наложницы Гедеоновой рожденным, перебили  в  один  день  семьдесят  законных
сыновей Гедеоновых и воцарили Авимелеха, так и вы собацким изменным  обычаем
хотели в царстве царей достойных истребить и воцарить дальнего родственника,
хотя и не от наложницы рожденного. Так-то вы доброхотны, так-то вы  душу  за
меня полагаете, что,  подобно  Ироду,  грудного  младенца  хотели  погубить,
смертию света сего лишить и воцарить вместо его чужого? Так-то  вы  за  меня
душу  полагаете  и  доброхотствуете?"  Если  Курбский,  боярин   и   потомок
ярославских князей, ведет новый порядок вещей, начало зла, по  его  взгляду,
от Иоанна III, если он называет кровопийственньм весь род московских князей,
то Иоанн IV знает также старину, знает, когда и как началась борьба, которую
ему суждено было довести до такой ужасной крайности; если Курбский  называет
Иоанна "лютостию, рожденною в законопреступлении и сладострастии", то  Иоанн
с своей стороны считает себя вправе  называть  Курбского  рождением  исчадия
ехидного,  изменником  прирожденным.  "Вы  привыкли,-  говорит   царь,-   от
прародителей своих измену чинить: как дед твой,  князь  Михайла  Карамыш,  с
князем Андреем углицким на деда нашего,  великого  государя  Ивана,  умышлял
изменные  обычаи,  так  и  отец  твой,  князь  Михайла,  с  великим   князем
Димитрием-внуком на отца нашего, Василия, многие пагубные  смерти  умышляли;
также  и  матери  твоей  дед  Василий  и  Иван  Тучко  многие  пакостные   и
укоризненные слова деду нашему, великому государю Ивану, износили;  также  и
дед твой, Михайла Тучков, при кончине матери нашей,  великой  царицы  Елены,
дьяку нашему, Цыплятеву, многие надменные слова изрек; и так как ты рождение
исчадия ехидного, то поэтому так и яд отрыгаешь". Мы видели, что Курбский  и
подобные ему отъезжики считали присягу  недействительною,  как  вынужденную;
Иоанн с своей стороны утверждает, что отъезжики нарушением присяги губят  не
только свои, но и прародителей своих  души:  "Как  ты  не  постыдишься  раба
твоего Васьки Шибанова (который подал Иоанну письмо от своего господина)? Он
благочестие свое соблюл: пред царем и пред всем народом, при смертных вратах
стоя, ради крестного целования тебя не отвергся, но хвалил тебя и был  готов
за тебя умереть. А ты такому благочестию  не  поревновал:  от  одного  слова
моего гневного не только свою собственную душу, но и всех прародителей  души
погубил, потому что деду нашему бог поручил их в  работу  и  они,  дав  свои
души, до смерти своей служили и вам, своим  детям,  приказали  служить  деда
нашего детям и внучатам".
     Отъезд Курбского и переписка с ним дорого  стоили  Иоанну.  Приверженцы
падшей стороны Сильвестра  и  Адашева  не  захотели  беспрекословно  сносить
гонения, воздвигнутого на них царем: один из самых  знаменитых  между  ними,
один из самых близких прежде людей к Иоанну отъехал к враждебному  государю,
мало этого, явился предводителем его полков в войне с Москвою, но, что всего
хуже, осмелился прислать царю грамоту, наполненную укоризнами  и  воплями  о
мщении; потомок князя Федора Ростиславича  Смоленского-Ярославского,  срывая
свое сердце в грамоте к Иоанну, укоряя его в убиении, заточении и разогнании
сильных во Израили,  позабыл,  чему  он  подвергает  людей,  равных  ему  по
происхождению и прежнему положению, которых он  явился  представителем,  тех
сильных во Израили, князей и воевод, которые не  были  казнены,  заточены  и
прогнаны и продолжали наполнять двор царя  московского!  Курбский  в  глазах
Иоанна не был простым отъезжиком,  оставившим  отечество  из  страха  только
личной опалы: Курбский был представителем целой стороны; он  упрекал  Иоанна
не за одного себя, но за многих, грозил ему небесною местию за многих. Иоанн
знал, как велика была сторона Сильвестра и Адашева, как многочислен был сонм
людей, издавна считавших своим правом советовать и при первом неудовольствии
отъезжать. Он затронул теперь эту враждебную сторону, этот сонм,  и  вот  он
высказал свои стремления в лице одного из главных  представителей  своих.  К
чему послужат теперь  клятвенные  записи,  поручительства?  Если  еще  можно
удержать вельмож от отъезда в Москве, во внутренних областях государства, то
как удержать их на границе? Кого послать с войском? Но и внутри если они уже
так ожесточены и так  их  много,  то  где  безопасность?  Понятно,  к  каким
чувствам   такие   мысли   должны   были   повести   человека    страстного,
восприимчивого, напуганного. Мысль: "Врагов  много,  я  не  в  безопасности,
нужно принять меры для спасения себя и своего семейства,  в  случае  неудачи
нужно  приготовить  убежище   на   чужбине",-   эта   мысль   стала   теперь
господствующею в голове Иоанна.
     Он стал готовиться к борьбе; прежде  всего  нужно  было  испытать  силы
противников, узнать, найдут ли они защиту в народе, или предаст их народ.  3
декабря 1564 года, в воскресенье царь со всем  семейством  своим  выехал  из
Москвы в село Коломенское, где праздновал праздник Николая-чудотворца. Выезд
этот был не  похож  на  прежние,  когда  выезжал  он  на  богомолье  или  на
какие-нибудь потехи свои: теперь он взял с собою иконы и кресты,  золотом  и
каменьями дорогими украшенные, сосуды золотые и серебряные, платье, деньги и
всю свою казну; которым боярам, дворянам, ближним и приказным людям велел  с
собою ехать, тем велел взять с  собою  жен  и  детей;  а  дворянам  и  детям
боярским, которых государь прибрал выбором изо всех городов, тем велел ехать
с людьми, конями и со всем служебным  порядком.  Непогода  и  дурные  дороги
задержали его в Коломенском две недели. Как реки стали,  он  поехал  в  село
Тайнинское, из Тайнинского  -  к  Троице,  от  Троицы  -  в  Александровскую
слободу. В  Москве  митрополит  Афанасий,  новгородский  архиепископ  Пимен,
ростовский -  Никандр,  бояре,  окольничие  и  все  приказные  люди  были  в
недоумении и унынии от такого  государского  великого,  необычного  подъема.
Ровно через месяц, 3 генваря 1565  года,  их  недоумение  разрешилось:  царь
прислал из слободы к митрополиту список,  в  котором  исписаны  были  измены
боярские, воеводские  и  всяких  приказных  людей,  какие  измены  и  убытки
государству они делали до его совершеннолетия. Царь  гнев  свой  положил  на
богомольцев своих - архиепископов, епископов  и  все  духовенство,  на  бояр
своих, на дворецкого и на конюшего, на окольничих, казначеев, дьяков,  детей
боярских и на всех приказных людей за то, что после отца  его  бояре  и  все
приказные люди его государства  людям  много  убытков  делали  и  казны  его
государские  расхитили,  а  прибытков  казне  его  государской  никакой   не
прибавляли. Бояре и воеводы земли его государские  себе  разобрали,  друзьям
своим и родственникам роздали; держа за собою поместья  и  вотчины  великие,
получая жалованья государские, кормления, собравши себе великие богатства, о
государе, государстве и о всем православном христианстве не желая  радеть  и
от недругов оборонять, вместо того христиан  притесняли  и  сами  от  службы
начали удаляться. А захочет государь бояр своих или приказных, или  служивых
людей понаказать, духовенство, сложась  с  боярами,  дворянами  и  со  всеми
приказными людьми, государю по них же покрывает. И царь от  великой  жалости
сердца, не могши их многих изменных дел терпеть, оставил свое государство  и
поехал где-нибудь поселиться, где его бог наставит. К гостям же, и к купцам,
и ко всему православному христианству города Москвы царь прислал  грамоту  и
велел ее перед ними прочесть; в ней  царь  писал,  чтоб  они  себе  никакого
сомнения не держали, гнева на них и опалы никакой  нет.  Когда  эти  грамоты
были прочтены, между боярами и народом  раздались  рыдания  и  вопли:  "Увы,
горе! Согрешили мы перед богом, прогневали государя своего многими перед ним
согрешениями и милость его великую превратили на гнев и на ярость! Теперь  к
кому прибегнем, кто нас помилует и кто избавит  от  нашествия  иноплеменных?
Как могут быть овцы без пастырей? Увидавши овец без пастыря, волки  расхитят
их!" Все начали упрашивать митрополита, чтоб  он  с  остальным  духовенством
умилостивил государя, упросил его не оставлять государства, владел бы  им  и
правил, как ему угодно; а государских лиходеев, виноватых в  измене,  ведает
бог да государь, в животе и в казни его государская воля, "а мы  все  своими
головами идем за тобою, святителем, бить челом государю и плакаться".  Гости
и все горожане говорили то же: "Чтоб государь государства не оставлял  и  их
на расхищение волкам не отдавал, особенно избавлял  бы  их  от  рук  сильных
людей; а за государских лиходеев  и  изменников  они  не  стоят  и  сами  их
истребят".
     Духовенство и бояре явились в Александровскую слободу и объявили Иоанну
общее решение, общую мольбу: пусть правит, как ему угодно, только бы  принял
снова в руки правление. Иоанн челобитье их принял с тем,  что  ему  на  всех
изменников и ослушников опалы класть, а иных  казнить,  имение  их  брать  в
казну и учредить себе на своем  государстве  опричнину:  двор  и  весь  свой
обиход сделать  особый;  бояр,  окольничих,  дворецких,  казначеев,  дьяков,
всяких приказных людей,  дворян,  детей  боярских,  стольников,  стряпчих  и
жильцов назначить особых; во  дворцах  -  Сытном,  Кормовом  и  Хлебенном  -
назначить особых  ключников,  подключников,  сытников,  поваров,  хлебников,
всяких мастеров, конюхов, псарей и всяких дворовых людей на  всякий  обиход;
наконец, стрельцов  назначить  себе  особых  же.  Назначены  были  города  и
волости, с которых доходы шли на государский обиход, из этих же доходов  шло
жалованье  боярам,  дворянам  и  всяким  дворовым  людям,  которые  будут  в
опричнине; а если этих доходов недостанет, то брать другие города и волости;
в опричнину собрать князей, дворян и детей боярских,  дворовых  и  городовых
1000 человек; поместья им будут розданы  в  тех  городах,  которые  взяты  в
опрични