желою  думою  о
прошедшем и будущем.
   Были, однако, люди, которые осмелились забыть прошедшее для  честолюбивых
замыслов о будущем, которые осмеливались думать, что и другие также  забудут
прошедшее. Мы видели, что бояре, составляя заговор против  Лжедимитрия,  уже
думали о том, как поступать, когда один из них сделается царем. Виднее  всех
бояр московских по уму, энергии, знатности рода, по уменью сохранять родовые
предания, быть им верными  были  два  князя  -  Василий  Шуйский  и  Василий
Голицын: они-то и были главами заговора, они-то и должны были думать о  том,
как бы прежде других воспользоваться его успехом. Оба  князя  имели  сильные
стороны, но мог ли Голицын успешно бороться с Шуйским? Род Шуйских давно уже
гораздо больше выдавался вперед, чем род Голицыных, ибо  о  Патрикеевых  уже
забыли; сам Шуйский гораздо больше выдавался вперед, чем Голицын, особенно в
последнее время. Он первый поднялся против самозванца,  был  страдальцем  за
правду для тех, которые были убеждены в самозванстве бывшего царя; он был на
первом месте в заговоре, в его доме собирались заговорщики, его  речам,  его
увещаниям внимали, за ним шли в Кремль  губить  злого  еретика;  для  людей,
совершивших дело убийства Лжедимитриева, кто мог быть лучшим царем,  как  не
вождь их в этом деле? Но это дело было чисто московское,  и  далеко  не  все
москвичи его одобряли, а что скажут советные люди, выборные  из  городов  по
всей России? Годунов при избрании своем имел все причины требовать  созвания
выборных изо всех городов Российского царства: он долгое время  был  хорошим
правителем, и это знала вся земля; дурное о  Годунове  было  преимущественно
известно в Москве, хорошее - в областях; притом за  Годунова  был  патриарх,
долженствовавший иметь самое сильное влияние на выборных. В другом положении
находился Шуйский: его хорошо  знали  только  в  Москве,  но  мало  знали  в
областях, так что для советных людей,  присланных  из  Галича  или  Вологды,
Шуйский был известен не более чем  Голицын  или  Воротынский;  патриарха  не
было, ибо Игнатия, как потаковника Лжедимитриева,  тотчас  же  свергнули,  и
потому советные люди могли легко  подчиниться  влиянию  людей,  не  хотевших
Шуйского, людей, не одобрявших его последнего, самого видного поступка.  Вот
почему Шуйскому опасно было дожидаться  выборных  из  городов.  "По  убиении
расстриги, - говорит летописец, - бояре начали думать, как бы согласиться со
всею землею, чтобы приехали из городов в Москву всякие люди, чтобы  выбрать,
по совету, государя такого, который бы всем был люб. Но богу не угодно  было
нас помиловать  по  грехам  нашим:  чтобы  не  унялась  кровь  христианская,
немногие люди, по совету князя Василия  Шуйского,  умыслили  выбрать  его  в
цари".
   19 мая, в 6 часов  утра,  купцы,  разнощики,  ремесленники  толпились  на
Красной площади точно так же,  как  и  17  числа;  бояре,  чины  придворные,
духовенство вышли также на площадь и предложили избрать  патриарха,  который
должен был стоять во главе временного  правления  и  разослать  грамоты  для
созвания советных людей из городов: но понятно, как  страшно  было  Шуйскому
избрание патриарха, если бы избрали человека к нему  равнодушного,  а  может
быть, даже и не расположенного. На предложение бояр в толпе  закричали,  что
царь нужнее патриарха, а царем должен быть князь Василий  Иванович  Шуйский.
Этому провозглашению толпы, только что ознаменовавшей свою силу истреблением
Лжедимитрия, никто не осмелился противодействовать, и Шуйскйй был не  скажем
избран, но выкрикнут царем. Он сделался царем точно так  же,  следовательно,
как был свергнут, погублен Лжедимитрий, скопом,  заговором,  не  только  без
согласия всей земли, но даже без согласия всех  жителей  Москвы;  умеренная,
спокойная, охранительная масса народонаселения  не  была  довольна  в  обоих
случаях, не сказала своего "да": гибельное предзнаменование для нового царя,
потому что когда усердие клевретов его охладеет, то кто поддержит его? Таким
образом, на московском престоле явился  царь  партии,  но  партия  противная
существовала:  озлобленная  неудачею,  она   не   теряла   надежд;   к   ней
присоединились, т. е. объявили себя против Шуйского, все  те,  которым  были
выгодны перемены, и всякая перемена  могла  казаться  теперь  законною,  ибо
настоящего,  установленного,  освященного  ничего  не  было.   Масса   людей
умеренных, охранительных, молчала, потому что  не  питала  сочувствия  ни  к
одному явлению, ни к новому порядку  вещей,  ни  к  движениям,  против  него
направленным; произволу людей беспокойных открывалось свободное  поприще,  и
представители  общества,  люди,  не  разрознившие  своих  интересов  с   его
интересами, должны были сносить все буйство этого произвола, не имея на  что
опереться, во имя чего ратовать, не  имея  сочувствия  к  человеку,  который
провозгласил себя главою государства.

Глава 4

ЦАРСТВОВАНИЕ ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА ШУЙСКОГО

   Грамота нового царя о своем избрании. -  Ограничение  царской  власти.  -
Царские грамоты  по  областям.  -  Царское  венчание  Шуйского.  -  Патриарх
Гермоген и отношения его к царю. - Причины появления второго  самозванца.  -
Молчанов. - Возмущение в Украйне. -  Волнение  в  Москве.  -  Болотников.  -
Поражение царского войска и  повсеместное  восстание  на  юге.  Ляпуновы.  -
Болотников у Москвы. - Отступление дворян  от  Болотникова.  -  Поражение  и
бегство Болотникова. - Наступательное движение  Шуйского.  -  Разрешительная
грамота патриархов Иова и Гермогена. - Болотников и самозванец Петр в  Туле.
- Победа царских  войск.  -  Шуйский  осаждает  Тулу.  -  Появление  второго
самозванца. - Взятие Тулы царем. -  Состав  войска  второго  Лжедимитрия.  -
Рожинский,  Заруцкий.  -  Новые  самозванцы.  -  Беспокойство  в  Москве.  -
Лжедимитрий спешит к Москве. - Мир  Шуйского  с  Польшею.  -  Лжедимитрий  в
Тушине. - Война его с Шуйским. - Марина и отец ее в Тушине. - Польский наказ
для второго Лжедимитрия.
   Исполняя обещание,  данное  товарищам  своим  по  заговору,  Шуйский  так
повестил о своем воцарении: "Божиею милостию мы, великий  государь,  царь  и
великий  князь  Василий  Иванович  всея  Руси,  шедротами  и  человеколюбием
славимого бога и за  молением  всего  освященного  собора,  по  челобитью  и
прошению всего православного христианства учинились на  отчине  прародителей
наших, на Российском государстве царем и  великим  князем.  Государство  это
даровал бог прародителю нашему Рюрику, бывшему от римского кесаря, и  потом,
в продолжение многих  лет,  до  самого  прародителя  нашего  великого  князя
Александра  Ярославича  Невского,  на  сем   Российском   государстве   были
прародители мои, а потом удалились на  суздальский  удел,  не  отнятием  или
неволею, но  по  родству,  как  обыкли  большие  братья  на  больших  местах
садиться. И ныне  мы,  великий  государь,  будучи  на  престоле  Российского
царства, хотим того, чтобы православное христианство было нашим доброопасным
правительством в тишине, и в покое, и в благоденстве, и поволил  я,  царь  и
великий князь всея Руси, целовать крест на том: что мне, великому  государю,
всякого человека, не осудя  истинным  судом  с  боярами  своими,  смерти  не
предать, вотчин, дворов и животов у братьи его, у жен и детей  не  отнимать,
если они с ним в мысли не были;  также  у  гостей  и  торговых  людей,  хотя
который по суду и по сыску дойдет и до смертной вины, и после  их  у  жен  и
детей дворов, лавок и животов не отнимать, если  они  с  ними  в  этой  вине
невинны. Да и доводов ложных мне, великому государю, не слушать, а сыскивать
всякими сысками накрепко и ставить с очей на очи, чтобы в  том  православное
христианство невинно не гибло; а кто на кого  солжет,  то,  сыскав,  казнить
его, смотря по вине, которую взвел напрасно. На  том  на  всем,  что  в  сей
записи писано, я, царь и великий князь Василий  Иванович  всея  Руси,  целую
крест всем православным христианам, что  мне,  их  жалуя,  судить  истинным,
праведным судом и без вины ни на кого опалы  своей  не  класть,  и  недругам
никого в  не  правде  не  подавать,  и  от  всякого  насильства  оберегать".
Летописец рассказывает, что как скоро Шуйский  был  провозглашен  царем,  то
пошел в Успенский собор и начал говорить, чего  искони  веков  в  Московском
государстве не важивалось: "Целую крест на том, что мне ни над кем не делать
ничего дурного без собору, и если отец  виновен,  то  над  сыном  ничего  не
делать, а если сын виновен, то отцу ничего дурного не делать, а которая была
мне грубость при царе Борисе, то никому за нее  мстить  не  буду".  Бояре  и
всякие люди, продолжает летописец, ему говорили, чтоб он на  том  креста  не
целовал, потому что в Московском государстве того не повелось, но он  никого
не послушал и целовал крест. Любопытно, если летописец не ошибся, и  Шуйский
сначала обязывался не произносить смертных приговоров без соборного решения,
как сделал Лжедимитрий в деле самого Шуйского, а потом уже в грамоте  вместо
собора поставлено: "Не осудя  с  боярами  своими",  что  сообразнее  было  с
прежним  обещанием  при  составлении  заговора:  "Общим  советом  Российское
царство управлять", впрочем,  и  здесь  общий  совет  -  выражение  довольно
неопределенное, так как бояре уговаривались, то общим советом  прежде  всего
может относиться к ним, что и вероятнее, но может также  означать  и  собор.
Что же касается до обещания не  наказывать  вместе  с  виновным  и  невинных
родственников, то, по всем вероятностям, представление о правде этого устава
принесено Лжедимитрием и спутниками его из Польши, где, как мы видели, давно
уже вследствие  более  раннего  ослабления  родовых  отношений  родственники
преступника не подвергались вместе с ним наказанию; мы  видели,  что  Мнишек
обещал боярам расширение прав их при Лжедимитрии.
   Разослана была по областям и другая грамота - от имени бояр,  окольничих,
дворян и всяких  людей  московских  с  извещением  о  гибели  Лжедимитрия  и
возведении на престол Шуйского: "Мы узнали про то подлинно,  что  он  прямой
вор Гришка Отрепьев, да и мать царевича Димитрия, царица инока Марфа, и брат
ее Михайла Нагой с  братьею  всем  людям  Московского  государства  подлинно
сказывали, что сын ее, царевич Димитрий, умер подлинно и погребен в  Угличе,
а тот вор называется царевичем Димитрием ложно; а как его поймали, то  он  и
сам сказал, что он Гришка  Отрепьев  и  на  государстве  учинился  бесовскою
помощию, и людей всех прельстил  чернокнижеством,  и  тот  Гришка,  за  свое
злодейственное дело, принял от  бога  возмездие,  скончал  свой  живот  злою
смертию. И после того, прося  у  бога  милости,  митрополиты,  архиепископы,
епископы и весь освященный собор, также и мы,  бояре,  окольничие,  дворяне,
дети  боярские  и  всякие  люди  Московского  государства,   избирали   всем
Московским государством, кому бог изволит  быть  на  Московском  государстве
государем; и всесильный, в троице славимый бог наш на нас и на  вас  милость
свою показал, объявил государя на Московское государство, великого  государя
царя и великого князя  Василия  Ивановича  всея  Руси  самодержца,  государя
благочестивого,  по  божией  церкви  и  по  православной  христианской  вере
поборателя, от корени великих государей  российских,  от  великого  государя
князя  Александра  Ярославича  Невского;   многое   смертное   изгнание   за
православную веру с братиею своею во многие лета он претерпел в больше  всех
от того вора, богоотступника и еретика смертью пострадал".
   Вслед за этою грамотою новый царь разослал другую, уже от своего имени, в
которой также объявлял о гибели Лжедимитрия, с точнейшим объяснением причин,
а именно объявлял о бумагах,  найденных  в  комнатах  самозванца:  "Взяты  в
хоромах его грамоты многие ссыльные воровские с Польшею и Литвою о разорении
Московского государства". Но Шуйский не объясняет ничего о  содержании  этих
воровских грамот, хотя  вслед  за  этим  упоминает  о  содержании  писем  от
римского папы, нам уже известных. Далее Шуйский пишет о показании Бучинских,
будто царь был намерен перебить всех бояр во время воинской потехи и  потом,
отдавши все главные места в управление полякам, ввести католицизм.  В  самом
деле  сохранилось  это  показание,  но  достоверность  его  прежде  нас  уже
отвергнута. Шуйский приводит также свидетельство  о  записях,  действительно
данных в Польше Мнишку и королю об уступке русских  областей,  и  заключает:
"Слыша и  видя  то,  мы  всесильному  богу  хвалу  воздаем,  что  от  такого
злодейства избавил". Наконец,  разослана  была  окружная  грамота  от  имени
царицы  Марфы,  где  она  отрекалась  от  Лжедимитрия.  Марфа  говорит:  "Он
ведовством и чернокнижеством  назвал  себя  сыном  царя  Ивана  Васильевича,
омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей и нас  самих  и
родственников  наших  устрашил  смертию;  я  боярам,  дворянами  всем  людям
объявила об этом прежде тайно, а теперь  всем  явно,  что  он  не  наш  сын,
царевич Димитрий, вор, богоотступник, еретик. А как он  своим  ведовством  и
чернокнижеством приехал из Путивля в Москву, то, ведая  свое  воровство,  по
нас не посылал долгое время, а прислал к нам своих  советников  и  велел  им
беречь накрепко, чтобы к нам никто не приходил и с  нами  об  нем  никто  не
разговаривал. А как велел нас к Москве привезти, и он на встрече был  у  нас
один, а бояр и других никаких людей с собой пускать к нам не велел и говорил
нам с великим запретом, чтобы мне его не обличать, претя нам и всему  нашему
роду смертным убийством, чтобы нам тем на себя  и  на  весь  род  свой  злой
смерти не навести, и посадил меня в монастырь,  и  приставил  ко  мне  также
своих советников, и остерегать того велел накрепко, чтоб его воровство  было
не явно, а я для его угрозы объявить в народе его воровство явно не  смела".
Марфа говорит или за нее говорят,  что  Лжедимитрий  прислал  за  нею  своих
советников, но, кого именно, об этом ни слова, тогда как это  всего  важнее:
кто были именно советники Лжедимитрия, которые знали о  его  самозванстве  и
между тем действовали в его пользу?  Или  этих  советников  не  существовало
вовсе, а если существовали, то теперь были так могущественны,  что  имен  их
нельзя было открыть народу; но нам известно, что Димитрий посылал за  Марфою
князя  Михайлу  Васильевича  Скопина-Шуйского!  Следовательно,  Скопин   был
главным из  этих  советников  Лжедимитрия,  которым  приказано  было  беречь
накрепко, чтобы никто к ней не приходил и не разговаривал с нею о царе...
   Легко можно представить, какое впечатление  должны  были  произвести  эти
объявления Шуйского, царицы Марфы и бояр на многих жителей  самой  Москвы  и
преимущественно на жителей областных! Неизбежно должны были найтись  многие,
которым могло  показаться  странным,  как  вор  Гришка  Отрепьев  мог  своим
ведовством и чернокнижеством прельстить всех московских правителей?  Недавно
извещали народ, что новый царь есть  истинный  Димитрий;  теперь  уверяют  в
противном, уверяют, что Димитрий грозил  гибелью  православной  вере,  хотел
делиться с Польшею русскими землями, объявляют, что он за это погиб, но  как
погиб? - это остается в тайне; объявляют, что избран новый царь,  но  как  и
кем? - неизвестно: никто из областных жителей не был на этом  собрании,  оно
совершено без ведома земли; советные  люди  не  были  отправлены  в  Москву,
которые, приехав оттуда, могли бы удовлетворить любопытству своих сограждан,
рассказать им  дело  обстоятельно,  разрешить  все  недоумения.  Странность,
темнота  события  извещаемого  необходимо  порождали  недоумения,  сомнения,
недоверчивость, тем более что новый царь сел на престол тайком от  земли,  с
нарушением формы уже  освященной,  уже  сделавшейся  стариною.  До  сих  пор
области верили Москве, признавали каждое слово, приходившее к ним из Москвы,
непреложным, но теперь Москва явно  признается,  что  чародей  прельстил  ее
омрачением бесовским; необходимо рождался вопрос: не омрачены ли  москвитяне
и Шуйским? До сих  пор  Москва  была  средоточием,  к  которому  тянули  все
области; связью между Москвою и областями было  доверие  ко  власти,  в  ней
пребывающей; теперь это доверие было нарушено, и связь ослабела, государство
замутилось; вера, раз поколебленная, повела необходимо к  суеверию:  потеряв
политическую веру в Москву, начали верить всем и всему, особенно когда стали
приезжать  в  области  люди,  недовольные  переворотом  и   человеком,   его
произведшим, когда они стали рассказывать, что дело было иначе,  нежели  как
повещено в грамотах Шуйского.  Тут-то  в  самом  деле  наступило  для  всего
государства  омрачение  бесовское,  омрачение,  произведенное   духом   лжи,
произведенное делом темным и нечистым, тайком от земли совершенным.
   1 июня 1606 года Шуйский венчался на царство: новый  царь  был  маленький
старик лет за 50 с  лишком,  очень  некрасивый,  с  подслеповатыми  глазами,
начитанный, очень умный и очень скупой, любил только  тех,  которые  шептали
ему в уши доносы, и сильно верил чародейству. Подле нового  царя  немедленно
явилось и второе лицо по нем в государстве  -  патриарх:  то  был  Гермоген,
бывший митрополит казанский, известный своим сопротивлением не  православным
поступкам Лжедимитрия. Это сопротивление показывало уже в Гермогене человека
с твердым характером, готового страдать  за  свои  убеждения,  за  правду  и
неприкосновенность вверенного ему дела; таким  образом,  новый  патриарх  по
природе своей был совершенно в уровень своему высокому  положению  в  бурное
Смутное время, но современники жалуются,  что  с  этою  твердостию  Гермоген
соединял  жесткость  нрава,  непривлекательность  в  обращении,  неумеренную
строгость; жалуются  также,  что  он  охотно  слушал  наветы,  худо  отличал
истинное от ложного,  верил  всему.  Этою  слабостию  воспользовались  враги
Шуйского: они наговорили  патриарху  на  царя  и  успели  поссорить  их;  по
жесткости нрава патриарх не скрывал  своего  неудовольствия  и  обращался  с
царем вовсе недружественно, хотя в  то  же  время,  по  основным  убеждениям
своим, готов был всегда  защищать  Шуйского,  как  царя  венчанного,  против
возмутителей.
   Легко себе представить, как вредны были для Шуйского такие отношения  его
к патриарху, когда уж он и без  того  не  пользовался  большим  уважением  и
доверенностью подданных. Клятва, данная им при восшествии на престол, повела
к тому, что  на  него  стали  смотреть  не  так,  как  смотрели  на  прежних
государей; ограничение власти царской относительно наказания, ограничение ее
боярами, к царю нерасположенными, обещало безнаказанность смутам,  крамолам:
клеврет Голицына или другого какого-нибудь сильного боярина  мог  отважиться
на все по внушению своего милостивца, зная,  что  последний  может  защитить
его. Современники прямо говорят, что с воцарением Шуйского бояре стали иметь
гораздо больше власти, чем сам царь. Некоторые из бояр крамолили против царя
с целию занять его место, другие не  хотели  видеть  его  царем  по  прежним
отношениям; не все бояре были  в  заговоре  с  Шуйским  против  Лжедимитрия,
некоторые, и из них самые способные,  например  Михайла  Глебович  Салтыков,
князь  Рубец-Мосальский  и   другие,   оставались   верны   Лжедимитрию   и,
следовательно, были враждебны новому правительству, которое и  не  замедлило
подвергнуть их опале: князь Рубец-Мосальскпй был сослан воеводою  в  Корелу,
Афанасий Власьев - в Уфу, Салтыков -  в  Иван-город,  Богдан  Бельский  -  в
Казань; других стольников и дворян разослали  также  по  разным  городам,  у
некоторых отняли поместья и вотчины. Таким образом, в отдаленные области,  и
даже в качестве правителей, были отправлены люди озлобленные, то есть верные
возмутители или по крайней мере готовые принять самое деятельное  участие  в
возмущении для  свержения  правительства,  им  враждебного;  с