похитителю,  или
вносит столько же. Хотя из числа вельмож обязанность судей исполняют во всей
Литве двое воевод, не слишком отдаленные один от другого, но как  могут  они
рассмотреть все тяжбы  такого  многочисленного  народа  и  таких  провинций,
особенно когда они должны заботиться и  о  государственных  делах.  Поэтому,
будучи заняты множеством дел общественных и частных, они рассматривают тяжбы
только по праздничным дням, когда бывают свободнее от дел. И то  дурно,  что
нет определенных мест для их заседаний. Часто приходится  обиженному  искать
правосудия  более  чем  за  50  миль.  Есть  у  нас  40  дней,   посвященных
воспоминанию страстей господних, посту и молитве, которые мы  и  проводим  в
тяжбах. Упомянутые воеводы имеют  своих  наместников,  которые,  питая  свое
тело, сидят обыкновенно в суде при шуме гостей, мало знакомые с законами, но
исправно взимающие свой пересуд".
   "В страну нашу собрался отовсюду самый дурной из всех  народов-иудейский,
распространившийся по всем городам  Подолии,  Волыни  и  других  плодородных
областей, народ вероломный, хитрый, вредный,  который  портит  наши  товары,
подделывает деньги, подписи, печати, на  всех  рынках  отнимает  у  христиан
средства к жизни, не знает другого искусства, кроме обмана и клеветы".
   "Мы держим в беспрерывном рабстве людей своих, добытых  не  войною  и  не
куплею, принадлежащих не к чужому,  но  к  нашему  племени  и  вере,  сирот,
неимущих, попавших в сети через брак с рабынями; мы во зло употребляем  нашу
власть  над  ними,  мучим  их,  уродуем,  убиваем  без  суда,  по  малейшему
подозрению. Напротив того, у татар и москвитян ни  один  чиновник  не  может
убить человека даже при очевидном преступлении, -  это  право  предоставлено
только судьям в столицах. А у нас по селам и деревням делаются  приговоры  о
жизни людей. К тому же на защиту государства берем мы подати с одних  только
подвластных нам бедных горожан и  с  беднейших  пахарей,  оставляя  в  покое
владельцев имений, которые получают гораздо более с своих владений".
   "Ни татары, ни москвитяне не дают своим женам  никакой  свободы,  говоря:
кто даст свободу жене, тот у себя ее отнимает. Оне у них не имеют власти;  а
у нас некоторые владеют многими мущинами, имея села, города, земли, одне  на
правах временного пользования, другие  по  праву  наследования,  и  по  этой
страсти к владычеству живут оне под видом девства или вдовства  необузданно,
в  тягость  подданным,  преследуя  одних  ненавистию,  губя  других   слепою
любовию".
   "Враги наши, татары, смеются над  нашей  беспечностью,  нападая  на  нас,
погруженных после пиров в сон: "Иван!  ты  спишь,  -  говорят  они,  -  а  я
тружуся, вяжу  тебя".  Теперь  наших  воинов  погибает  среди  праздности  в
корчмах, где они убивают  друг  друга,  больше,  нежели  самих  неприятелей,
которые часто опустошают нашу страну, тогда как наши могли бы  найдти  лучше
случай показать свое мужество в  боях  с  врагом  трезвым  и  деятельным  на
границах Подолии и Киева,  могли  бы  там  из  рекрутов  сделаться  храбрыми
воинами, и нам не нужно было бы искать таких людей вне отечества".
   "Смеются татары, что у  нас  почетные  люди  мягко  покоятся  и  спят  на
скамьях, когда совершается божественная служба, а людей бедного состояния не
пускают садиться, сами приходят в храмы со многими провожатыми, и ставят  их
перед собой, чтоб похвастать их количеством. Греческие монахи воздерживаются
от жен; а что священники в древние времена женились,  это  видно  из  многих
мест св. писания. Если  бы  и  наши  поступали  теперь  также,  то  были  бы
непорочнее, чем в этом  поддельном  монашестве,  в  котором  они  живут  как
изнеженные сибариты, горят всегда страстию и содержат наложниц. Обязанности,
возложенные нами на них, слагают они на своих  викариев,  а  сами  предаются
праздности и удовольствиям, пируют, одеваются великолепно".
   Жалобы Михалона на роскошь, изнеженность мужчин  в  Западной  России,  на
подчинение  их  женскому  влиянию,  разделяет,  как  мы  видели,  московский
отъезжик, князь Курбский. Подробности о жизни  князя  Курбского  в  Западной
России также содержат в себе любопытные черты тамошнего быта. Начнем  с  его
семейных отношений. Курбский оставил в Московском  государстве  свою  семью,
мать, жену и сына-ребенка, которые, как он говорит в  предисловии  к  Новому
Маргариту, были заключены царем в темницу и там  троскою  поморены.  В  1571
году Курбский вступил в брак с Марьею Юрьевною Козинскою, урожденною княжною
Голшанскою, вдовою после двоих мужей,  матерью  двоих  взрослых  сыновей  от
первого брака с Монтолтом. Сначала Курбский жил согласно  с  женою,  которая
записала ему почти все свои имения  и  эту  запись  подтвердила  в  духовном
завещании. Но скоро отношения переменились: в марте 1576 года было  написано
завещание княгини, а в августе 1577 года уже наряжены были возные с шляхтою,
добрыми людьми для следствия по жалобе сына княгини, Андрея Монтолта,  будто
бы князь Курбский избил свою жену, измучил и посадил в заключение и будто бы
от этих побоев и мук ее уже нет  на  свете.  Возные  нашли  князя  Курбского
больным, в постели, а княгиню здоровою, сидящею подле мужа. Курбский  сказал
возному: "Пан возный! Гляди: жена моя сидит в добром здоровье, а дети ее  на
меня выдумывают" - и, обратясь к княгине сказал: "Говори, княгиня, сама". Та
отвечала: "Что мне говорить, милостивый  князь,  сам  возный  видит,  что  я
сижу". Курбский прибавил: "Давно они мать свою морят, а она все жива и  меня
еще погребет". Княгиня заметила на это: "Kaк знать? Либо ваша  милость  меня
погребешь, потому что и я плохого здоровья".
   Но в тот же самый день, как возный внес в градские книги описанную сцену,
князь Курбский подал жалобу, что Недавно жена его взяла из кладовой  сундук,
в котором хранились  привилегии  и  другие  важные  бумаги,  и  передала  их
сыновьям своим Монтолтам, что один из Них, Андрей,  разъезжает  близ  имений
Курбского с  слугами  и  многими  помощниками  своими,  ловя  и  подстерегая
Курбского по дорогам, делая засады, умышляя  на  его  жизнь.  Вслед  за  тем
Курбский  жаловался,  что  Андрей  Монтолт  наехал  разбоем  на  его   землю
Скулинскую, сжег  сторожку,  сторожей  побил,  измучил,  потопил,  некоторых
связал и увел с собою, бочечные доски все сжег.  Курбский  нашел  в  сундуке
жены своей мешочек с песком, волосами и другими чарами;  горничная  княгини,
Paинка, показала, что все эти вещи дала княгине какая-то старуха, но что это
была не отрава, а только снадобье, приготовленное для возбуждения в Курбском
любви к жене; а теперь, продолжала Раинка, княгиня  старается  повидаться  с
старухою, чтоб получить такое зелье, которое могла бы она употребить не  для
любви, а для чего-нибудь другого. Наконец, по приговору приятелей,  Курбский
и жена его положили развестись, причем некоторые имения княгини должны  были
остаться за Курбским. 1 августа 1578 года подписана была мировая сделка, а 2
числа бывшая княгиня Курбская подала жалобу на мужа, что он обходился с  нею
не как с женою, посадил безо всякой вины в заключение, бил палкой,  принудил
к тому, что она дала ему несколько бланковых  листов  с  своими  печатями  и
собственноручными подписями, и совершал акты ко вреду  ее;  жаловалась,  что
Курбский, разведясь с нею, удержал  движимое  ее  имущество,  силою  удержал
служанку ее, Раинку, мучил ее, посадил и тюрьму и велел там ее изнасиловать.
Курбский с своей стороны подал жалобу, что когда  он  отправил  бывшую  жену
свою во Владимир  со  всею  учтивостию,  в  коляске  четвернею,  то  воевода
минский, Сапега, бывший при разводе посредником со  стороны  Марьи  Юрьевны,
велел слугам своим перебить кучеру Курбского палкою руки и ноги  и  удержать
коляску,  бранил  Курбского  срамными  словами.  В  декабре  Марья   Юрьевна
помирилась с Курбским, объявила, что последний  дал  ей  во  всех  ее  исках
законное удовлетворение и что она не будет начинать новых  исков  ни  против
него, ни против детей  его  и  потомков;  при  этом  горничная  ее,  Раинка,
объявила также, что все ее прежние показания, как против  Курбского,  так  и
против бывшей жены его, ложны, что она делала их по наущению других в гневе,
что никогда не была она ни  бита,  ни  мучена,  ни  изнасилована.  Но  когда
Курбский женился на девице Александре Семашковне, которою, как видно из  его
завещания, был очень доволен, то старая жена подала опять королю  жалобу  на
незаконное  расторжение  брака;  тогда  Курбский   выставил   законную   для
церковного суда причину: трое людей показали, что они  собственными  глазами
видели, как бывшая княгиня  Курбская  нарушала  супружескую  верность.  Дело
кончилось опять мировою сделкою.
   Кроме этих неудовольствий, Курбский должен был испытать еще много других.
В 1575 году князь Андрей Вишневецкий,  воевода  браславский,  собравшись  со
множеством вооруженных слуг, бояр  и  крестьян  своих,  конных  и  пеших,  с
пищалями и ружьями, наехал на его земли, захватил два стада,  побил  четырех
пастухов; когда Курбский послал к нему слуг своих и посторонних добрых людей
спросить о причине наезда, то Вишневецкий вместо  ответа  велел  схватить  и
убить их. Курбский поспешил отомстить ему в тот же самый день: несколько сот
слуг его  и  подданных  напали  на  имение  Вишневецкого,  побили  крестьян,
пограбили хлеб. Горожане также не удерживались от насильственных  поступков;
любимый слуга Курбского, москвич Иван  Келемет,  подал  в  1571  году  такую
жалобу. "Был я во Владимире, чтоб отвечать перед  судом  по  делу  господина
моего. Когда я  выезжал  уже  из  города,  то  ландвойт,  ратманы  и  мещане
владимирские, приказав звонить  в  колокола  и  запереть  городские  ворота,
собрались, со множеством  мещан,  вооруженных  разным  оружием,  намереваясь
лишить меня жизни, безо всякого с моей стороны повода, так что я едва  успел
уехать из города. После того, мещане, ратманы и ландвойт гнались за мною  и,
догнавши на поле, за милю от города, изранили меня самого,  бывших  со  мною
слуг господина моего, моих собственных слуг и коней; рыдван  мой  растрясли,
жену мою истерзали, перстни с рук посрывали; а из  рыдвана  взяли  сундук  и
шкатулку". В 1575 году сам князь  Курбский  подал  жалобу:  "Недавно,  когда
татары вторгнулись в землю Волынскую, я, по  своей  шляхетской  обязанности,
поехал с своим отрядом как можно скорее против неприятеля, а уряднику своему
Калиновскому приказал с деньгами ехать вслед за мною как можно скорее. Когда
он проезжал между Берестечком и Николаевом, то мещане берестецкие Остаховичи
с многими помощниками своими, захватив  на  большой  дороге  Калиновского  и
ехавшего с ним вместе  боярина  моего  Туровицкого,  разбойнически,  жестоко
избили их и изранили и все, что с ними было, побрали; после чего бросили  их
замертво и возвратились домой в Берестечко. Урядники берестецкие, узнавши об
убийстве, поймали злодеев и посадили их в  тюрьму;  но  когда  привезен  был
Калиновский чуть живой  в  Берестечко  и  объявил,  что  он  мой  слуга,  то
урядники, посоветовавшись между собою, забрали все имение, отнятое  злодеями
у слуг моих, самих злодеев из тюрьмы выпустили и неизвестно куда  девали,  а
Калиновского, продержавши не малое время в Берестечке, положив на  воз  едва
живого, в одной рубашке, приказали вывезти вон из города и бросить в дубраве
на месте разбоя".
   Мы упоминали о верном слуге Курбского, Иване  Келемете,  о  нападении  на
него горожан владимирских в 1571 году; в следующем 1572  году  его  постигла
насильственная смерть там же, во Владимире. Когда он находился  здесь  опять
по делам господина своего, то к нему на квартиру, под  вечер,  пришли  слуги
князя Булыги и  уселись  незваные;  хозяин  дома,  мещанин  Капля,  стал  их
выпроваживать, но  они  отвечали:  "Для  чего  нам  идти?  Разве  для  этого
москвитянина?" Один из них, схвативши  стклянку  с  горелкою,  бросил  ее  в
Келемета. Тут началась ссора, обнажено было оружие; Келемет выгнал  было  их
из светлицы и заперся, но они начали выбивать двери  и  окна.  Капля  в  это
время выбежал из дому, и когда возвратился туда опять, то  увидал,  что  сам
князь Булыга стоит в сенях, а Келемет,  уже  убитый,  лежит  в  светлице  на
земле. Деньги и вещи, принадлежавшие  Келемету,  были  пограблены  убийцами.
Булыга не явился к суду, и местный суд приговорил его к уплате  головщины  и
всех убытков, а самого преступника отослать на суд  королевский;  но  убийца
при посредничестве нескольких панов заключил мировую с Курбским,  обязавшись
заплатить ему за голову убитого и за все убытки и высидеть  во  владимирском
замке год и  шесть  недель.  Другой  слуга  Курбского,  бежавший  с  ним  из
Московского государства, Петр Вороновецкий, был также убит  неизвестно  кем;
жена убитого сначала обвинила было в преступлении самого князя Курбского, но
потом отреклась от своего обвинения.
   После этих случаев Курбский имел право жаловаться, что он, изгнанный  без
правды,   пребывает   в   странствии   между   людьми   тяжелыми   и   очень
негостеприимными. Из всего видно, что его и его москвичей не любили в  новом
их отечестве. Но, с другой стороны, посмотрим, как поступал сам  Курбский  в
столкновениях с соседями  и  людьми,  ему  подчиненными.  Когда  соседние  с
данными ему королем волостями крестьяне смединские обвиняли его в завладении
их землею, подрании пчел, насилиях, побоях и грабежах и король  прислал  ему
свой напоминальный лист, то Курбский отвечал: "Я не велю вступаться в  землю
Смединскую, а приказываю защищать свою землю; если смединцы будут  присвоять
мою землю, которую они считают своею, то я прикажу ловить их и вешать. А что
касается до удовлетворения, которое смединцы требуют от урядников и крестьян
моих за обиду и вред, то я им в том суда и расправы давать не  обязан,  ибо,
если что урядники и крестьяне мои сделали, то сделали, защищая  мою  землю".
Курбский по  какому-то  праву  завладел  имением  панов  Красенских;  король
Сигизмунд-Август решил, что  Курбский  должен  возвратить  имение.  Курбский
получил королевское приказание,  когда  уже  Сигизмунда-Августа  не  было  в
живых. Посланец королевский долго разъезжал по имениям  Курбского  с  листом
королевским. Слуги Курбского посылали его из одного имения  в  другое,  даже
один из них грозил ему палкой. Наконец  посланец  нашел  Курбского  и  хотел
вручить ему лист королевский, но Курбский в присутствии многих знатных  особ
сказал ему: "Ты ездишь ко мне с мертвыми листами, потому  что  когда  король
умер, то и все листы его умерли. Да хотя бы ты и от живого  короля  приехал,
то я тебе и никому другому имения не уступлю".  В  1572  году  на  Курбского
подана была жалоба, что он перехватил в своем имении слугу  враждебного  ему
пана, ограбил и мучил; пытал о намерениях последнего против него; а  в  1579
году возный, который ездил к Курбскому звать его к суду, подал  жалобу,  что
слуги князя напали на него на дороге, били в шесть киев, бросили едва живого
и, бьючи, приговаривали: "Позовов к  его  милости  князю,  пану  нашему,  не
носи". Верный слуга Курбского, известный  уже  нам  Иван  Келемет,  подражал
своему пану: в 1569 году  владимирские  жиды  подали  жалобу,  что  Келемет,
урядник Курбского в Ковле, который был отдан королем во владение последнему,
схватил за долги двоих жидов ковельских и жидовку  в  субботу,  в  школе  на
молитве, посадил в яму, наполненную водою, запечатал в домах их  и  в  домах
других жидов лавки и пивницы. Возный, отряженный по этой  жалобе  в  Ковель,
доносил, что  когда  он  с  понятою  шляхтою  пришел  к  воротам  замка,  то
привратник их в замок не пустил. Стоя у ворот, они слышали вопль заключенных
в водяной яме жидов, которых сосали пиявки. Наконец вышел Келемет и  сказал:
"Разве пану не вольно наказывать  подданных  своих  не  только  тюрьмою  или
другим каким-нибудь наказанием, но даже смертию? А я что ни делаю, все делаю
по приказанию своего пана, его милости князя Курбского, потому что пан  мой,
владея имением Ковельским и подданными, волен наказывать их,  как  хочет,  а
королю, его милости и никому  другому  нет  до  того  никакого  дела".  Жиды
владимирские, пришедшие вместе с возным, сказали на это: "Вольно пану карать
своих подданных, но только согласно с законом, а ты  нарушаешь  наши  права,
подтвержденные королевскими привилегиями". Келемет отвечал: "Я ваших прав  и
вольностей знать не хочу" - и велел  всем  жидам  выбраться  из  города.  По
королевскому декрету, Курбский должен был освободить жидов, отпечатать школу
их, домы и лавки. Панцырный боярин  ковельский,  Порыдубский,  подал  королю
жалобу, что Курбский наслал открытою силою слуг, бояр и  крестьян  своих  на
его имение и на дом, приказал схватить его самого и  со  всем  семейством  и
держал шесть лет в жестоком заключении, имение все пограбил. Что касается до
сопротивления судным и королевским приговорам, то поведение Курбского и слуг
его не составляло исключения: в 1582 году возный доносил, что когда  он,  по
приказанию городского владимирского уряда, ездил к  пану  Красенскому,  чтоб
взыскать с него деньги в пользу князя Курбского, то Красенский в панцыре,  с
несколькими сотнями конных вооруженных людей, загородил ему дорогу к  своему
селу и сказал: "Будем вас бить и защищаться до смерти", причем действительно
прибил двоих слуг Курбского. Король принужден был дать указ,  чтоб  старосты
кременецкий,  владимирский  и  луцкий,  ополчив  шляхту   бсего   воеводства
Волынского, вооруженною рукою произвели взыскание с Красенского;  но  многие
шляхтичи, вместо того чтоб  исполнить  королевский  указ,  присоединились  к
Красенскому, который, разделивши вооруженных людей своих на три отряда,  сам
с одним отрядом загородил дорогу к двум своим имениям, а жена его, Ганна,  с
двумя другими отрядами загородила дорогу к имению Красному.
   В 1548 году католический виленский епископ Павел жаловался Королю, что  в
его епархии многие жены мужей  своих  покидают,  живут  с  жидами,  турками,
татарами, забыв свое христианство. Но подле этих известий, которые не  могут
дать нам выгодного понятия о нравственном  состоянии  в  Западной  России  в
описываемое  время,  встречаем  известия,  которые  показывают  и   действия
животворного начали, которое будило человека и  указывало  ему  высшие  цели
жизни: на дороге, по которой проезжал  С  пира  пьяный  пан  с  женою,  тоже
нетрезвою, оба, как в пьяном, так и в  трезвом  виде,  не  уважавшие  жизни,
чести и собственности меньших братий; на  дороге,  по  которой  ехал  пан  с
вооруженным  отрядом  слуг  и  крестьян,  чтоб  напасть  на  имение   своего
противника; на дороге, по которой шли слуги и служанки,  чтоб  сделать  пред
судом ложное показание или бесстыдно объявить ложным справедливое, - на этой
же самой дороге можно было встретить  молодого  человека,  который,  испытав
беду, признал ее божиим наказанием, за известный грех свой для очищения себя
от него предпринял подвиг: идет пешком собирать на церковное строение.
   Мы видели нравы, образ жизни, взаимные  отношения  панов  западнорусских;
теперь войдем в их жилища,  в  эти  домы,  где  они  пировали,  ссорились  и
мирились. Среди обширного двора находился большой дом с большими сенями;  из
сеней вход в светлицу, в  светлице  двери  на  завесах,  четыре  окна,  стол
дубовый на  ножках,  вокруг  четыре  скамьи,  печь  муравленая  зеленая;  из
светлицы ход в кладовую. Из тех же сеней, на противоположной стороне, вход в
другую светлицу, в которой такая же мебель, как и в первой, и ход  в  другую
кладовую; из тех же сеней лестница наверх. Кроме большого дома, на дворе еще
несколько  строений,  светлиц  с  окнами,  вправленными  в  олово,   столами
разноцветными, дубовыми, липовыми, печами муравлеными зелеными, скамьями при
стопах и  вокруг  светлиц,  кроватями  дубовыми,  камельками,  над  воротами
галерея с окнами; при описании панских дворов встр