Дьяконову, да Никите Иванову  с  товарищами,  также
выборным судьям, старостам и целовальникам" и проч. Мы видим, что  здесь,  в
годуновских имениях, были выборные судьи, старосты,  целовальники,  сотские,
пятидесятские и десятские, и в то же время видим, что  выше  всех  этих  лиц
стояло 12 человек крестьян. В этом же отношении замечательна царская грамота
1590 года: посадские люди Соли Вычегодской и волостные крестьяне били  челом
на коряжемского игумена Герасима за то,  что  он  не  участвовал  с  ними  в
подмоге  переселенцам  в  Сибирь;  игумен  в  свою  очередь  бил  челом   на
вычегодцев, обвиняя их в не правильных поступках; в Москве  решили  дело,  а
привести в исполнение это  решение  поручено  было  Строгановым,  Максиму  и
Никите, царская грамота послана была к ним, но  из  этой  грамоты  вовсе  не
видно, чтоб Строгановы занимали какую-нибудь правительственную  должность  в
Сольвычегодске: они были только самые богатые, самые значительные по  своему
влиянию люди в области, и вот царь, мимо старост и  целовальников,  посылает
грамоту к ним, пишет: "И вы бы посадским людям  и  волостным  крестьянам  на
старцах Коряжемского монастыря, на слугах и на крестьянах  его  больше  того
брать не велели". Из этих грамот мы видим значение лучших людей  в  волости,
видим, как в волостях подле  правительственных  лиц  по  праву  существовали
правительственные лица на деле. Это явление ярко освещает тогдашнее общество
к которому никак нельзя прилагать наших определений.
   Вместе с прикреплением крестьян  в  царствование  Феодора  последовало  и
прикрепление или обращение в холопи вольных слуг. В 1597  году  велено  было
всем господам принести в Холопий  приказ  списки  имен  холопей  своих,  как
служащих, так и беглых, и крепости на них и записывать в книги для  большего
укрепления. Кто дал на себя служилую кабалу с 1 июня 1586 года, тем  быть  в
холопстве, денег по этим служилым кабалам у них не брать и челобитья  их  не
слушать, а выдавать их господам в службу до смерти. Которые  люди  служат  у
кого добровольно, тех вольных людей ставить в Холопьем  приказе  с  теми,  у
кого служат, да расспрашивать, как давно служат и кабалу на  себя  дают  ли?
Которые люди вольные послужили у кого недель пять-шесть,  а  кабал  на  себя
давать не хотят, тех отпускать на волю; а кто послужил с полгода  и  больше,
на тех служилые кабалы давать и челобитья их не слушать, потому что господин
такого добровольного холопа кормил, одевал и обувал.
   Земли было много, рук мало; служилым людям  была  тощета,  что  крестьяне
уходили от них, а между  тем  пространство  земель,  требовавших  населения,
увеличивалось все более и более, колонии вытягивались и на юг, в степи, и на
северо-восток, за Уральские горы, в бесконечную Сибирь. Много говорят о том,
как сильно пострадала Испания вследствие выселения ее жителей в новооткрытые
страны; а Россия в XVI веке, и без того бедная населением, разве не высылала
беспрестанно колоний? И какое следствие должен  был  иметь  для  государства
этот вывод  колоний?  Флетчер  говорит,  что  на  дороге  между  Вологдою  и
Ярославлем он видел  до  50  обширных  деревень,  совершенно  пустых.  Легко
понять, как  эта  редкость  населения  должна  была  замедлять  общественное
развитие, затруднять все государственные отправления, а  с  другой  стороны,
редкость населения, отсутствие мест,  где  бы  сталпливались  большие  массы
народонаселения, разобщенность мест с относительно большим народонаселением,
возможность при первом неудобстве физическом  или  нравственном,  уходить  в
пустынные  страны,  не  разрывая  с  отечеством,  доставляло   правительству
возможность с меньшими препятствиями приводить в  исполнение  меры,  которые
оно считало необходимыми.  Для  примера  приведем  только  одно  явление  из
последующей  истории:  раскольничество  в  конце  XVII   века,   несомненно,
обнаружилось бы иначе, если б многие из фанатиков должны были  оставаться  в
городах и селах, не имея возможности уйти  в  далекие,  пустынные  страны  и
таким образом избавить  от  себя  общество.  Воровские  козаки  были  вредны
государству в Смутное время явились грубнее литвы  и  немцев,  по  выражению
современников, но в спокойное время на ход государственного  развития  разве
не могло иметь влияния то обстоятельство, что люди с козацкими наклонностями
уходили за границу государства? Понятно, какую силу  получало  правительство
от этого ухода людей беспокойных.
   К концу XVI века пустынных пространств было уже очень много в  Московском
государстве, когда к ним  присоединились  еще  обширные  пустыни  сибирские.
Правительство взяло у козаков Сибирское царство, ибо прежде всего оно должно
было радоваться возможности обогащать казну свою дорогим пушным товаром;  но
чтоб укрепиться в Сибири нужно было населить ее русскими людьми; чтоб  иметь
возможность населять сибирские городки служилыми людьми,  нужно  было  иметь
подле них людей пашенных,  взять,  следовательно,  часть  народонаселения  в
старых областях государства, и без того имевших его мало. В 1590 году велено
было в Сольвычегодске на посаде и во всем уезде выбрать в  Сибирь  на  житье
тридцать человек пашенных людей, с женами и детьми и со всем  имением,  а  у
всякого человека было бы по три мерина добрых да по три коровы,  да  по  две
козы, да по три свиньи, да по пяти овец, да по двое гусей, да по  пяти  кур,
да по двое утят, да на год хлеба, да соха со всем для пашни, да  телега,  да
сани и всякая рухлядь, а на подмогу сольвычегодские посадские и уездные люди
должны были им дать по 25 рублей человеку.
   С распространением границ государства, с  переселением  русских  людей  в
новые страны распространялись, разумеется, и пределы церкви. Но,  приобретая
новых членов между инородцами церковь должна была принимать  меры,  чтоб  не
отпадали от нее старые. В 1593 году казанский владыка Гермоген  писал  царю,
что в Казани и в уездах Казанском и Свияжском  живут  новокрещены  вместе  с
татарами, чувашами, черемисами и вотяками, едят и пьют  с  ними,  к  церквам
божиим не приходят, крестов на себе не носят, в домах образов и  крестов  не
держат, попов не призывают и отцов духовных не имеют; обвенчавшись в церкви,
перевенчиваются у попов татарских, едят скоромное в посты, живут мимо  своих
жен с немецкими пленницами. Он, владыка, призывал их н поучал, но они ученья
не принимают и от татарских обычаев не отстают и совершенно от  христианской
веры отстали,  о  том  сильно  скорбят,  что  от  своей  веры  отстали  и  в
православной вере не утвердились, потому что живут с  неверными  вместе,  от
церквей далеко; и видя такое неверье в новокрещенах, иные татары  не  только
не крестятся в православную веру, но и ругаются ей; да прежде, в  сорок  лет
от казанского взятья, не бывали в татарской слободе мечети, а  теперь  стали
мечети ставить близ посада, на лучной выстрел. Получивши это донесение, царь
приказал воеводам,  чтоб  они,  переписавши  всех  новокрещен,  устроили  им
слободу в Казани с  церковию  и  полным  причтом;  кто  из  них  не  захочет
переселиться и ставить себе двор на слободе, тех давать на поруки, а иных  в
тюрьму сажать; чтоб воеводы выбрали сына боярского доброго и  приказали  ему
эту слободу ведать,  беречь,  чтоб  новокрещены  христианскую  веру  держали
крепко, женились бы у русских людей и дочерей своих выдавали за русских  же;
которые не станут христианской веры крепко держать, тех  смирять,  в  тюрьму
сажать, в железа, в цепи, бить, а других отсылать к  владыке,  чтоб  налагал
епитимью. Все мечети воеводы должны были  посметать  и  вконец  их  извести.
Гермоген писал также, что  многие  русские  люди  живут  у  татар,  черемис,
чувашей, женятся у них,  многие  живут  у  немцев  по  слободам  и  деревням
добровольно и в  деньгах  и  все  эти  люди  от  христианской  веры  отпали,
обратились у татар в татарскую веру, а у немцев  в  римскую  и  лютеранскую:
царь приказал воеводам распорядиться, чтоб русские люди не жили у татар и  у
немцев; должников, которые служат в небольших деньгах, выкупить, а которые в
больших, тех отдать новокрещенам, у которых взамен взять литву и  латышей  и
отдать татарам и немцам, которым запретить, чтоб они русских людей вперед не
принимали и денег им взаймы не давали. В 1597 году князю Василию  Ухтомскому
назначенному воеводою в Пустоозерский острог, велено было призывать самоедов
и других иноземцев в православную христианскую веру.  Ухтомский  бил  челом,
что Пустоозерский острог место дальнее, деревень у  него,  воеводы,  по  той
дороге нет, из Москвы запас взять  далеко:  почему  государь  пожаловал  бы,
велел ему дать с устюжского кружечного двора 300  ведер  вина  по  подрядной
цене. Царь велел ему дать 50 ведер.
   Главный пастырь русской церкви в царствование  Феодора  переменил  звание
митрополита  на  звание  патриарха.  Мы  видели,  вследствие  каких   причин
северо-восточная русская  церковь  получила  на  деле  самостоятельность  от
церкви  константинопольской,  хотя  самое  название  главного  пастыря   ее:
митрополит,  обличало  номинальную  зависимость  ее  от  патриарха.   Взятие
Константинополя турками, зависимость восточных патриархов от султана  должны
были возбудить в Москве желание приобресть самостоятельность совершенную,  а
в патриархах уничтожить противоборство исполнению этого желания;  возвышение
северо-восточной русской церкви, как самостоятельной и  цветущей,  требовало
по крайней мере уравнения ее с старшими церквами, которые страдали под  игом
неверных, нуждались в ее помощи; в Москве возникло даже мнение,  что  опасно
иметь единение с людьми,  рабствующими  неверным,  мнение,  против  которого
должен был вооружиться Максим Грек. Желание полной самостоятельности  должно
было  еще  более   усилиться,   когда   обнаружились   враждебные   движения
католические,  когда  иезуиты  главною   укорою   русской   церкви   ставили
зависимость ее  от  раба  султанова.  Необходимо  было,  следовательно,  для
русской церкви иметь своего патриарха; выгодно было иметь  его  для  Москвы,
ибо  этим  наносился  удар  делу   Витовтову:   Москва   брала   неоспоримое
преимущество  пред  Киевом,  и  глаза  православных  в  Литве  не  могли  не
обращаться к патриарху всероссийскому.
   Посланник   Благов,   отправленный    к    султану,    повез    патриарху
константинопольскому на помин души царя  Иоанна  милостыни  1000  рублей;  у
патриарха, по обычаю, учились греческому языку два русских паробка, Ушаков и
Внуков; к ним Благов отвез шубы и деньги по 10 рублей; посланник должен  был
им  сказать,  чтоб  они  учились  греческому  языку  и  грамоте  радетельно,
пристально, а не гуляли, патриарха во всем слушались бы, а патриарху  должен
был сказать, чтоб велел учить паробков радетельно, держал бы  их  у  себя  в
наказанье, а воли бы им не давал. Посланы были богатые  милостыни  и  другим
православным церквам, греческим и славянским.  Летом  1586  года  приехал  в
Москву за милостынею антиохийский  патриарх  Иоаким.  Любопытны  подробности
свидания его с митрополитом Дионисием: когда он вошел в Успенский собор,  то
митрополит стоял  в  святительском  сане  на  устроенном  месте,  окруженный
знатным духовенством; приложившись к образам, патриарх пошел к  митрополиту,
тот сошел к нему навстречу с  сажень  от  своего  места  и  благословил  его
наперед и потом уже принял  благословение  от  патриарха;  Иоаким  поговорил
слегка, что пригоже было митрополиту от него принять благословение  наперед,
да и перестал. Здесь,  при  этом  столкновении  значения  действительного  с
значением номинальным,  всего  яснее  высказалась  несообразность  отношений
московского митрополита  к  патриархам,  и  очень  может  быть,  что  именно
прибытие патриарха Иоакима в Москву и это столкновение  его  с  митрополитом
Дионисием,  показавши  на  деле  несообразность  отношений  между  значением
действительным и значением номинальным, и побудили к решительному шагу.  Как
бы то ни было, предложение об учреждении патриаршества  было  сделано  царем
Думе во время пребывания Иоакима в Москве, и побуждением к этому  делу  царь
именно выставил бедственное состояние церкви греческой и возвеличение церкви
русской: "По воле божией, в наказание наше,  восточные  патриархи  и  прочие
святители только имя святителей носят, власти же едва ли не  всякой  лишены;
наша же страна, благодатию божиею, во многорасширение приходит, и  потому  я
хочу, если богу угодно и  писания  божественные  не  запрещают,  устроить  в
Москве превысочайший престол патриаршеский; если вам это  угодно,  объявите;
по-моему, тут нет повреждения благочестию, но еще  больше  преуспеяния  вере
Христовой". Духовенство и вельможи похвалили мысль  царскую,  но  прибавили,
что надобно приступить к делу с  согласия  всей  церкви  восточной,  "да  не
скажут пишущие на святую нашу веру латыны и прочие  еретики,  что  в  Москве
патриарший престол устроился одною царскою властию". Эти  слова  показывают,
что в Москве знали о враждебных движениях на православие в Западной России и
принимали их в соображение. Иоакиму дали знать о желании царя, и  он  обещал
предложить об этом деле собору греческой церкви.
   Летом 1587  года  приехал  в  Москву  грек  Николай  с  объявлением,  что
патриархи цареградский и антиохийский уже созывали собор, послали  за  двумя
другими патриархами, иерусалимским и александрийским, будут  советоваться  с
ними и пришлют в Москву патриарха иерусалимского  с  наказом  об  учреждении
патриаршества. Но через год, летом 1588, государю дали знать, что в Смоленск
нечаянно приехал старший из патриархов, византийский Иеремия. В ответ на это
извещение смоленские воеводы получили выговор, зачем патриарх пришел к ним к
пристани безвестно? "Вперед так просто не делайте,  чтоб  на  рубеж  никакой
посланник и никакой человек  под  посад  безвестно  не  приезжал".  Епископу
смоленскому царь писал: "Если патриарх станет проситься у воевод  в  церковь
Пречистой богородицы помолиться, то мы ему в церковь  идти  позволили:  и  у
тебя в церкви в то время было бы  устроено  чинно  и  людно,  архимандритов,
игуменов и попов было бы много, встречал бы ты патриарха и чтил его  честно,
точно так же как митрополита нашего чтите". Пристав, отправленный  встречать
и провожать патриарха, получил наказ: "Разведать, каким обычаем  патриарх  к
государю поехал, и теперь он патриаршество цареградское держит ли и  нет  ли
кого другого на его месте? И кроме его нужды, что едет за  милостынею,  есть
ли с ним от всех патриархов с соборного приговора к государю приказ? Честь к
патриарху держать великую, такую же, как к здешнему митрополиту".
   В Москве Иеремию поместили на дворе рязанского владыки; самого его велено
было поместить в больших хоромах  в  горнице  с  комнатою;  провожатых  его,
митрополита мальвазийского и архиепископа элассонского, в Столовой избе и  в
комнате, архимандриту дать подклет особый, а  старцев  и  слуг  устроить  по
подклетам. Греков, турок и других иноземцев не велено было пускать на  двор,
слуг патриарших со двора, если от митрополита Иова, от знатного  духовенства
и бояр станут приходить с кормом, таких людей пускать было  позволено;  если
же какой иноземец станет проситься к  патриарху  или  сам  патриарх  захочет
видеться с каким-нибудь иноземцем, то приставы должны были ему отвечать, что
скажут  об  этом  боярам  и  посольскому  дьяку  Андрею  Щелкалову.  Купцов,
приехавших с Иеремиею, поставили на литовском гостином дворе.
   Неделю спустя по приезде государь велел патриарху быть у  себя  и  принял
его, как принимал обыкновенно послов, с тем только различием, что  навстречу
ему переступил с полсажени от трона. После этого представления, не выходя из
дворца, Иеремия имел разговор с Годуновым, рассказал ему о своих несчастиях,
как он был обнесен султану, свергнут с  патриаршего  престола,  потом  опять
возведен; рассказал о бедственном состоянии своей церкви, о  грабеже  турок;
рассказал о делах литовских, что мог узнать дорогою, наконец, говорил тайные
речи. После этого разговора государь, подумав  с  царицею,  говорил  боярам:
"Велел нам бог видеть к себе пришествие патриарха цареградского, и мы о  том
размыслили, чтоб в нашем государстве учинить  патриарха,  кого  господь  бог
благоволит: если захочет быть  в  нашем  государстве  цареградский  патриарх
Иеремия, то ему быть патриархом в начальном месте  Владимире,  а  на  Москве
быть митрополиту по-прежнему; если же не захочет цареградский патриарх  быть
во Владимире, то на  Москве  поставить  патриарха  из  московского  собора".
Годунову поручено было ехать к Иеремии и советовать с ним, возможно ли  тому
статься, чтоб ему быть в Российском царстве в стольнейшем городе  Владимире.
Иеремия отвечал: "Будет на то воля великого государя, чтоб мне  быть  в  его
государстве, - я не отрекаюсь: только  мне  во  Владимире  быть  невозможно,
потому что патриархи бывают всегда при государе: а то что за  патриаршество,
что жить не при государе?" Тогда  царь  опять  созвал  бояр  и  говорил  им:
"Патриарх Иеремия вселенский на владимирском и всея Руси патриаршестве  быть
не хочет, а если мы позволим ему быть  в  своем  государстве  на  Москве  на
патриаршестве, где теперь  отец  наш  и  богомолец  Иов  митрополит,  то  он
согласен. Но это дело не статочное: как нам  такого  сопрестольника  великих
чудотворцев и достохвального жития мужа, святого и преподобного отца  нашего
и  богомольца  Иова  митрополита  от  пречистой  богородицы  и  от   великих
чудотворцев изгнать, а сделать греческого закона патриарха,  а  он  здешнего
обычая и русского языка не знает, и ни о каких  делах  духовных  нам  с  ним
говорить без толмача нельзя". Годунов вместе с Щелкаловым отправился опять к
Иеремии  и  говорил  ему,  чтоб  благословил  и  поставил  в  патриархи   из
российского собора митрополита Иова. При  этом  свидании  было  решено,  что
Иеремия на патриаршество владимирское, московское и всея Руси благословит  и
поставит кого  государю  будет  угодно  и  благословение  дает,  что  вперед
патриархам поставляться в Российском царстве от митрополитов,  архиепископов
и епископов.
   Нам не нужно предполагать, что в первом разговоре с Годуновым сам Иеремия
изъявил желание  остаться  патриаршествовать  в  Москве:  мысль  о  выгодных
следствиях перемещения старшего патриаршего стола из Византии  в  Московское
государство легко могла прийти Годунову и другим. Пусть  в  Константинополе,
по приказу султана, выбрали бы другого  патриарха:  Иеремия  и  его  русские
преемники не потеряли бы чрез это права  называться  вселенскими,  права  на
первенство; утверждение Иеремии в Московском  государстве  особенно  было  б
важно относительно западной русской церкви,  которая  уже  давно  признавала
свою зависимость от него. С другой стороны, нам не нужно  предполагать,  что
дело не уладилось единственно по настоянию Годунова, которому невыгодно было
удалить Иова, совершенно ему преданного: при отчужденности от иностранцев  и
сильно развившейся вследствие того  подозрительности,  ясные  следы  которой
видны повсюду, иметь патриархом  иностранца,  грека,  должно  было  казаться
крайне неудобным: указывать на единоверие,  как  могущее  уничтожить  всякое
подозрение, нельзя, ибо мы видели, как обходились с этим самым Иеремиею:  не
велено было пускать к нему ни одного иностранца; наши предки  в  описываемое
время жили тою жизнью, когда свой обычай составляет все; отсюда понятно, как
страшно  было  иметь  патриархом  человека,  не  знающего  русского  обычая,
человека греческого закона. Мало того, нужно было решиться на  дело  страшно
тяжелое: отвергнуть человека, которого уже привыкли видеть на таком  высоком
месте, каково было митрополичье; для вселенского патриарха Иеремии не  могли
придумать чести высшей, как та, которая воздавалась митрополиту Иову, и  вот
этого  Иова  надобно  безвинно  лишить  этой   чести,   прогнать!