двор  не  ездить;  а  если  силою
заставят ехать и велят быть в посольстве, то послам, вошедши в избу,  сесть,
а поклона и посольства не править, сказать: это наш брат;  к  такому  мы  не
присланы; государю нашему с холопом, с нашим  братом,  не  приходится  через
нас,  великих  послов,  ссылаться".  Послы  присылали  в   Москву   приятные
донесения: "Из Вильны все дела король вывез; не прочит вперед  себе  Вильны,
говорит: куда пошел Полоцк, туда и Вильне ехать  за  ним;  Вильна  местом  и
приступом Полоцка не крепче, а московские люди, к чему приступятся, от  того
не отступятся. Обе рады хотят на королевство царя или царевича; у  турецкого
брать не хотят, потому что мусульманин и будет от турок утеснение; у  цесаря
взять - обороны не  будет,  и  за  свое  плохо  стоит;  а  царь  -  государь
воинственный и  сильный,  может  от  турецкого  султана  и  от  всех  земель
оборонять и прибавление государством своим сделать. Хотели уже послать  бить
челом царю о царевиче, да отговорил один Евстафий  Волович  по  королевскому
темному совету, потому что король придумал вместо себя  посадить  племянника
своего, венгерского королевича, но королевич умер. В Варшаве  говорят,  что,
кроме московского государя, другого государя не искать;  говорят,  что  паны
уже и платье заказывают по московскому  обычаю  и  многие  уже  носят,  а  в
королевнину казну собирают бархаты и  камки  на  платье  по  московскому  же
обычаю; королевне очень хочется быть за государем царем".
     Но Иоанна мало прельщало это избрание в короли его самого или сына его:
и человеку менее его  разумному  оно  не  могло  казаться  очень  вероятным;
по-прежнему его занимала одна задушевная  мысль  -  приобресть  Ливонию.  Он
соглашался наконец отдать и Полоцк  Литве  за  Ливонию,  но  мог  ли  король
согласиться на это? Если бы даже Сигизмунд-Август и сейм согласились предать
вверившиеся им города, то последние  могли  найти  других  защитников,  как,
например, Ревель был уже во власти шведов, да и  без  защитников  приморские
города могли долго держаться против войска московского.  Одним  словом,  для
достижения непосредственного владычества над Ливониею требовалось еще  много
крови,  много  времени;  и  вот  Иоанн  напал   на   мысль   о   владычестве
посредственном, на мысль дать Ливонии немецкого правителя, который бы  вошел
в подручнические отношения к государю московскому, как герцог курляндский  к
польскому королю. В 1564  году  Иоанн  предложил  пленнику  своему,  старому
магистру Фюрстенбергу, возвратиться в Ливонию и господствовать над нею, если
согласится, от имени всех  чинов  и  городов  ливонских,  присягнуть  ему  и
потомкам его в верности как своим  наследственным  верховным  государям;  но
Фюрстенберг отказался от предложения, не соглашаясь изменить клятве,  данной
им Римской империи. Так рассказывают ливонские летописцы;  но  другие  вести
были получены при дворе польском в конце 1564 года: сюда писали  из  Москвы,
что посол от великого магистра Немецкого ордена, восстановленного по имени в
Германии, исходатайствовал у царя свободу  Фюрстенбергу  на  следующих  пяти
условиях: 1) по возвращении в Ливонию Фюрстенберг  обязан  восстановить  все
греческие  церкви;  2)  все  главные  крепости  Ливонии  остаются  в   руках
московских; 3) в совете магистра  будут  всегда  заседать  шесть  московских
чиновников, без которых он не может решать ничего;  4)  если  магистр  будет
иметь нужду в войске, то должен обращаться с просьбою о нем только в Москву,
а не к другим государствам, разве получит на  то  согласие  царское;  5)  по
смерти Фюрстенберга царь назначает ему преемника. Весть  об  этой  сделке  с
Фюрстенбергом сильно обеспокоила короля  Сигизмунда-Августа;  но  в  генваре
1565 года пришло другое известие, что Фюрстенберг,  сбираясь  отправиться  в
Ливонию, умер. В это время особенною благосклонностию царя пользовались двое
пленных ливонских дворян - Иоган Таубе и Елерт  Крузе;  они  не  переставали
утверждать Иоанна в мысли  дать  Ливонии  особого  владетеля  с  вассальными
обязанностями к московскому государю и по смерти Фюрстенберга указывали  ему
на двух людей, способных заменить его, именно на  преемника  Фюрстенберга  -
Кетлера,  теперь  герцога  курляндского,  и  на  датского  принца   Магнуса,
владетеля эзельского. Чтоб вести дело  успешнее  на  месте,  Таубе  и  Крузе
отправились в Дерпт и оттуда написали сперва к Кетлеру; тот отказался; тогда
они обратились к Магнусу, который принял предложение и в 1570 году приехал в
Москву, где Иоанн объявил его королем ливонским и женихом  племянницы  своей
Евфимии,  дочери  Владимира  Андреевича;  жителям  Дерпта   позволено   было
возвратиться в  отечество;  Магнус  дал  присягу  в  верности  на  следующих
условиях: 1) если царь сам  выступит  в  поход  и  позовет  с  собою  короля
Магнуса, то последний обязан привести с собою  1500  конницы  и  столько  же
пехоты; если же царь сам  не  выступит  в  поход,  то  и  Магнус  не  обязан
выступать; войско Магнусово  получает  содержание  из  казны  царской;  если
Магнус поведет свое войско отдельно от царя, то считается выше  всех  воевод
московских; если же Магнус не захочет сам участвовать в  походе,  то  обязан
внести в казну царскую за каждого всадника  по  три  талера,  а  за  каждого
пехотинца - по полтора. Если сам царь лично не ведет своих войск, то  Магнус
не обязан присылать ни  людей,  ни  денег  до  тех  пор,  пока  вся  Ливония
совершенно будет успокоена; 2) если Магнус будет вести  войну  в  Ливонии  и
царь пришлет туда же московских воевод, то король имеет верховное начальство
над войском, советуясь с воеводами;  3)  Магнусу,  его  наследникам  и  всем
жителям Ливонии даруются все прежние  права,  вольности,  суды,  обычаи;  4)
сохраняют они свою религию аугсбургского исповедания;  5)  города  ливонские
торгуют в московских областях беспошлинно и без  всяких  зацепок.  Наоборот,
король Магнус дает путь чистый в московские области всем заморским купцам  с
всяким товаром, также всяким художникам, ремесленникам и военным  людям;  6)
если Рига, Ревель и  другие  города  ливонские  не  признают  Магнуса  своим
королем, то царь обязывается помогать  ему  против  всех  городов  и  против
всякого неприятеля; 7) по смерти Магнуса и потомков его преемник  избирается
по общему согласию всех ливонцев.
     Перемирие,  заключенное  между  Иоанном  и   Сигизмундом-Августом,   не
позволяло новому  ливонскому  королю  действовать  против  городов,  занятых
польскими гарнизонами; но второй по значительности,  по  богатству  город  в
Магнусовом королевстве, Ревель, был занят шведами.  Мы  видели,  что,  желая
обратить все свои силы против неприятеля опаснейшего,  против  Литвы,  Иоанн
желал сохранить мир с Швециею, несмотря на захвачение Ревеля;  в  1563  году
Иоанн заключил с королем Ериком новое перемирие  на  семь  лет;  Ерик  опять
настаивал на том,  чтоб  ему  сноситься  прямо  с  царем,  и  опять  получил
решительный  отказ;  царь  велел  отписать  к   Ерику   о   безлепостном   и
неудовольственном его писании, писал к нему в своей грамоте многие  странные
и подсмеятельные слова на укоризну его безумия, да и то написал:  когда  его
царское величество будет с своим двором витать на шведских  островах,  тогда
королевское повеление крепко будет; написал, что  требование  королевское  -
сноситься прямо с царем - так отстоит от меры, как небо от земли.  Но  скоро
между обоими государями  завязались  очень  дружественные,  непосредственные
сношения. Мы должны несколько остановиться на характере Ерика, потому что он
в некоторых чертах может служить нам объяснением характера Иоаннова.  Густав
Ваза  оставил  четверых  сыновей:   старший,   Ерик,   получил   королевское
достоинство, трое остальных - герцогства:  Иоанн  -  Финляндское,  Магнус  -
Остерготландское,  Карл  -  Зедерманландское.  В  каких  понятиях  о   своем
положении утверждался Ерик, всего лучше видно из разговора  его  с  любимцем
своим Персоном. "Покойный батюшка, - сказал однажды король, - поставил  меня
в тяжелое положение,  раздавши  герцогства  братьям".  "Покойный  король,  -
возразил Персон, - извинялся тем, что было бы  гораздо  хуже,  если  б  ваши
братья были менее могущественны,  чем  вельможи;  усобицу  между  королем  и
могущественными  братьями  предпочел  он  изгнанию  королевского   дома   из
государства и возвращению чуждого владычества; он хорошо знал, что в  случае
усобицы между братьями Швеция все же останется за его родом, но будет отнята
у него, если власть вельмож усилится, чему стоящий над  ними  могущественный
герцог легко может воспрепятствовать". Отсюда Ериком, как Иоанном,  овладела
бояробоязнь, победить которую они оба были не в состоянии, но  понятно,  что
подозрение, боязнь относительно  вельмож  нисколько  не  исключали  в  Ерике
подозрения, боязни относительно братьев, и скоро поведение  Иоанна,  герцога
финляндского, дало повод к  усилению  этих  чувств.  Занятие  Ревеля  влекло
Швецию  и  к  войне  с  Польшею,  ибо   Сигизмунд-Август,   подобно   Иоанну
московскому, объявлял притязания на все орденские владения;  война  началась
действительно: шведский генерал Горн взял у поляков Пернау и Виттенштейн.  В
это время Иоанн финляндский объявил себя на стороне Польши, стал  советовать
брату заключить союз с нею против Москвы и уступить  Сигизмунду-Августу  все
занятые шведами  места  в  Ливонии;  мало  того,  Иоанн  женился  на  сестре
Сигизмунда-Августа,  Екатерине,  за  которую,  как  мы  видели,   безуспешно
сватался царь, дал шурину значительную сумму денег и в залог взял  несколько
мест в Ливонии; условия брачного договора  остались  тайною  для  Ерика,  но
рассказывали,  что  Иоанн  в  нем  обещался  вести  себя  как  свободный   и
самостоятельный государь. Ерик приказал финляндскому дворянству двинуться  в
Ливонию против поляков, а Иоанну явиться в Стокгольм  пред  суд  за  союз  с
врагами государства. Иоанн отвечал тем, что  заключил  в  темницу  посланцев
королевских, призвал финнов к оружию, потребовал от  них  присяги  себе  как
отдельному владельцу и обратился с просьбою о помощи  в  Польшу  и  Пруссию.
Шведские  государственные  чины  приговорили  его   к   смерти;   осажденный
королевским войском в Або и  не  получая  ниоткуда  помощи,  он  после  двух
месяцев принужден был сдаться, отвезен в Швецию и заключен в  Грипсгольмском
замке вместе с женою, которая отказалась разлучиться с ним. Ерик  не  казнил
брата вопреки совету Персона и все остальное время колебался между страхом и
раскаянием:  удалился   от   вельмож,   окружил   себя   любимцами   низкого
происхождения, которые для собственных выгод все более и более  укрепляли  в
нем подозрительность, сделали его  мрачным,  суровым  и  наконец  довели  до
припадков сумасшествия и бешенства. Следствием этого было  то,  что  в  1562
году в Швеции состоялся только один смертный приговор, а в 1563 - пятьдесят,
из них тридцать два - по делу герцога Иоанна; всего  до  октября  1567  года
осуждено  было  на  смерть  232  человека;  слова,  знаки   причислялись   к
государственным преступлениям. В то же время даже в  припадках  сумасшествия
Ерик обнаруживал сильную умственную деятельность: никто не писал так много и
так скоро, как он. Находясь в войне с Польшею и Даниею,  Ерик,  естественно,
должен был желать сближения с  царем  московским;  сближение  это  произошло
вследствие того, что Ерик обязался выдать Иоанну невестку  свою,  Екатерину,
жену заключенного герцога финляндского, за что  царь  уступал  ему  Эстонию,
обещался  помогать  в  войне  с  Сигизмундом,  доставить  мир  с  Даниею   и
ганзейскими городами. После Иоанн оправдывал  свое  желание  иметь  в  руках
Екатерину тем, что будто бы Ерик сам предложил ее выдать, объявивши о смерти
мужа ее, что он, Иоанн, вовсе не  хотел  жениться  на  ней  или  держать  ее
наложницею, но хотел иметь ее в своих руках в  досаду  брату  ее,  польскому
королю, врагу своему, хотел чрез это вынудить у него выгодный для себя  мир;
московские послы явились в Швецию, чтоб, по обычаю, взять с короля присягу в
исполнении договора, но Ерик не мог исполнить его: он освободил брата Иоанна
из заключения; в припадке сумасшествия  ему  казалось,  что  он  сам  уже  в
заключении, а брат царствует; московские послы ждали целый год; приходили  к
ним вельможи с объяснением, что нельзя исполнить желание царя и  выдать  ему
Екатерину, что это - богопротивное дело и бесславное для самого царя;  послы
отвечали: "Государь наш берет у  вашего  государя  сестру  польского  короля
Екатерину для своей царской чести, желая повышенья над своим недругом и  над
недругом вашего государя, польским королем". Когда хотели  перевезти  послов
из Стокгольма в село под предлогом лучшего помещения, то они  объявили,  что
по своей воле не переедут, а пусть король делает, что хочет, их  вины  перед
ним нет, послов в село отсылают за вину.  Наконец  их  допустили  к  королю,
который сказал им: "Мы не дали вам до  сих  пор  ответа  потому,  что  здесь
начались дурные дела от дьявола и от злых людей и, кроме того, датская война
нам мешала". Потом Ерик, убеждаясь в необходимости схватить вторично  брата,
приказывал сказать послам, что выдаст им Екатерину. Однажды пришел к  послам
"детинка молод, королевский жилец": известно, что Ерик, боясь вельмож,  брал
из школ молодых людей и давал им разные поручения; молодой детинка  объявил,
что прислал его король и велел говорить, чтоб послы короля с собою  на  Русь
взяли: боится он бояр своих и воли ему ни в чем нет. 29 сентября  1568  года
вспыхнуло восстание  против  Ерика,  который  призвал  московских  послов  и
объявил им об этом; послы спросили: "Как давно дело началось?" Ерик отвечал:
"С тех пор, как от вас из Руси послы мои пришли. Я был тогда в Упсале; у них
начала быть тайная измена, и я был у них заперт; если бы  не  пришли  в  мою
землю датские люди, то мне бы еще на своей воле не быть; но как датские люди
пришли, то меня выпустили для того, что некому землю оборонять, и с тех  пор
стало мне лучше. Если брат Яган (Иоанн) меня убьет или в  плен  возьмет,  то
царь бы Ягана королем не держал". Об Екатерине Ерик сказал: "Я велел то дело
посулить в случае, если Ягана в живых не будет; я с братьями, и  с  польским
королем, и с другими пограничными государями со  всеми  в  недружбе  за  это
дело. А другим чем всем я рад государю вашему дружить и служить:  надежда  у
меня вся на бога да на вашего государя; а тому как  статься,  что  у  живого
мужа жену  взять?"  Восстание  кончилось  низложением  Ерика  с  престола  и
возведением брата  его  Иоанна;  при  этом  восстании  солдаты  ворвались  к
московским послам и ограбили их.  Новый  король  прислал  в  Москву  просить
опасной грамоты для своих послов; опасную грамоту дали,  но  когда  шведские
послы приехали, то их ограбили и объявили им: "Яган-король присылал к царю и
великому князю бить челом, чтоб велел государь дать опасную грамоту  на  его
послов и велел своим новгородским наместникам с ним мир и соседство  учинить
по прежним обычаям. По этой грамоте царь  и  великий  князь  к  Ягану-королю
писал и опасную грамоту ему послал. Но Яган-король, не рассмотри той отписки
и опасной государевой грамоты,  прислал  послов  своих  с  бездельем  не  по
опасной грамоте. Яган пишет, чтоб заключить с ним мир на  тех  же  условиях,
как царское величество пожаловал было  брата  его,  Ерика-короля,  принял  в
докончание для сестры польского короля Екатерины. Если Яган-король и  теперь
польского короля сестру, Екатерину-королевну, к царскому величеству пришлет,
то государь и  с  ним  заключит  мир  по  тому  приговору,  как  делалось  с
Ериком-королем:  с  вами  о  королевне  Екатерине  приказ  есть  ли?"  Послы
отвечали: "Мы о Ягановой присылке не знаем, что он к царю писал; а  приехали
мы от своего государя не браниться, приехали мы с тем, чтоб государю  нашему
с царем мир и соседство сделать, и, что с нами государь наш наказал, то мы и
говорим". Послам объявили, что их сошлют  в  Муром;  они  стали  бить  челом
боярам, чтоб  царь  с  них  опалу  снял  и  велел  новгородскому  наместнику
заключить мир с их королем по старине, но с тем,  чтоб  в  королеву  сторону
написаны были те города ливонские, которые царь уступил Ерику. Но тут явился
в Москву герцог Магнус, который, по уверению шведских послов, много  наделал
им вреда, сильно раздражив против них царя. Бояре приговорили, что  шведских
послов надобно задержать, а государю  делать  бы  теперь  ливонское  дело  и
выслушать челобитье датского королевича Магнуса,  каким  образом  тому  делу
быть пригоже; и как те дела повершатся,  тогда  б  государю  шведским  делом
промышлять. Царь, выслушав приговор, приказал шведских  послов  отпустить  в
Муром, и 21 августа 1570 года Магнус  подошел  к  Ревелю  с  25000  русского
войска и с большим отрядом из немцев,  потому  что  к  нему  пристало  много
дворян и городских жителей. Увещательная грамота, посланная к ревельцам,  не
подействовала, и Магнус повел осаду; принудить жителей к  сдаче  голодом  не
было никакой возможности, потому  что  шведские  корабли  снабдили  их  всем
нужным; обстреливание города также не причинило ему большого  вреда;  Магнус
отправил в Ревель своего придворного  проповедника  увещевать  осажденных  к
сдаче, но и это не помогло. Тогда Магнус, видя  неудачу,  сорвал  сердце  на
Таубе и Крузе, сложил на них всю вину, что они своими обещаниями привели его
под Ревель, и, простоявши 30 недель под этим городом,  16  марта  1571  года
зажег лагерь и отступил. Русские войска отправились по дороге к Нарве; немцы
хотели было взять Виттенштейн, но  и  это  не  удалось,  после  чего  Магнус
удалился в Оберпален, Таубе и Крузе, боясь ответственности за неудачу  перед
царем, которому они также обещали легкий успех относительно Ревеля, уехали в
Дерпт и оттуда завели сношение с королем польским, обещая овладеть Дерптом в
его пользу, если он  примет  их  милостиво  и  даст  те  же  выгоды,  какими
пользовались они  в  Москве.  Сигизмунд-Август  принял  предложение,  и  они
подговорили Розена, начальника  немецкой  дружины,  находившейся  в  русской
службе  в  Дерпте,  напасть  врасплох  на  русских  в  воскресный  день,   в
послеобеденное время, когда те по обыкновению своему  будут  спать.  Сначала
заговорщики имели было успех, перебили стражу,  отворили  тюрьмы,  выпустили
заключенных, которые взяли оружие убитых и стали помогать  заговорщикам;  но
когда последние обратились к жителям, призывая их к оружию, то  те  в  ужасе
заперлись в домах; русские дети боярские и стрельцы, составлявшие  гарнизон,
заперлись также в домах и вооружились, к ним на помощь подоспели  из  посада
расположенные там стрельцы, также русские купцы с  оружием  всякого  рода  и
заставили отряд Розена очистить город,  причем  раздраженные  победители  не
пощадили жителей, подозревая их в соумышленничестве с заговорщиками. Таубе и
Крузе еще прежде вывезли свои семейства и пожитки из Дерпта и  теперь,  видя
неудачу заговора, отправились к польскому королю, который  принял  их  очень
благосклонно. Магнус,  узнавши  о  дерптских  событиях,  испугался  царского
гнева: отправив к  Иоанну  грамоту  с  уверениями,  что  ничего  не  знал  о
заговоре, он счел за нужное выехать из Оберпалена  и  отправился  в  прежнее
свое владение, на остров Эзель. Но Иоанн спешил успокоить Магнуса  и,  когда
невеста его, Евфимия, умерла, предложил ему руку младшей сестры ее -  Марии;
Магнус согласился, и прежние отношения восстановились.
     Упорство Иоанна относительно приобретения прибалтийских областей  всего
лучше понимали и оправдывали враги его. Так,  Сигизмунд-Август,  старавшийся
прекратить торговлю с Нарвою, писал по этому поводу  к  Елисавете,  королеве
английской:  "Московский  государь  ежедневно  увеличивает  свое  могущество
приобретением предметов, которые привозятся в  Нарву:  ибо  сюда  привозятся
не