тво  при
нем не ослабевало. В этом отношении  любопытна  переписка  с  царем  Михаилы
Глебовича  Салтыкова,  посыланного  в  Иван-город  навстречу  принцу  Иоанну
датскому. В Иван-городе было трое воевод: князь Василий Ростовский,  Третьяк
Вельяминов и князь Петр Кропоткин. Салтыков, приехав в Иван-город, обратился
с вопросом к двум младшим  воеводам  -  Вельяминову  и  Кропоткину:  нет  ли
немецких выходцев на государево имя, и  если  есть,  то  посланы  ли  они  к
государю? Воеводы отвечали, что выходцы есть, выехали тому дня с  четыре,  о
вестях, ими принесенных, написали они, воеводы, к государю грамоту,  но  эта
грамота  еще  не  отпущена,  потому  что  старший  воевода,  князь   Василий
Ростовский, в съезжую избу не приезжал, выходцев не расспрашивает и государю
о том не пишет; они же мимо его писать не  смеют  и  писать  у  них  некому:
подьячие живут у князя Василья на дворе, и прогонов им дать нечего, денег  у
них нет. Они, воеводы, ежедневно к князю Василью приказывают, чтоб он немцев
спросил или бы велел им, воеводам, быть к себе на двор и с ними  тех  немцев
расспросил и о всяких делах городовых с ними поговорил; но князь Василий  их
к себе не пускает и дела  не  делает:  ключи  городовые  и  списки  дворянам
прислал с подьячим в избу, велел  положить  на  столе  и  отказал,  что  ему
государевых дел не делать. Салтыков сказал на это Вельяминову и  Кропоткину:
"Вы делаете не гораздо, что такие великие многие дела за вашею рознею теперь
стали". Потом Салтыков пошел к князю Ростовскому и говорил  с  ним  наедине;
воевода отвечал, что дела ему никакого  делать  нельзя  за  Вельяминовым,  у
которого написано в наказе, что  по  государеву  указу  велено  ему  быть  в
Иван-городе в воеводах, а воеводы - князь Ростовский и князь  Кропоткин  уже
тут, в Иван-городе, были и этим ему, князю Василью, голова ссечена, и за тем
ему и никакого дела делать нельзя. Салтыков отвечал ему: "Какое  тебе  будет
до Третьяка дело, то пиши и бей челом государю, а униженья тебе тут никакого
нет, Третьяк тебе не местник, велено ему быть с  тобою,  да  и  сам  Третьяк
перед тобою говорит, что ему с тобою не сошлось". Князь Ростовский сказал на
это, что он дела не делает явно за Третьяком, а тайно всякие дела  делает  и
за ним не станет, и прибавил: "Кто таких дураков  воевод  посылает?"  Потом,
спохватившись, сказал: "Государь этого не ведает". Но Салтыков отвечал  ему,
что он говорит не гораздо:  жалует  воевод  государь,  отпускает  от  своего
царского лица и от своей царской руки и посылают их по государеву указу;  да
и про свою братию, воевод, так ему говорить непригоже.  Князь  Ростовский  с
своей стороны жаловался царю, что двое других воевод не велели ходить к нему
подьячим, отчего ему писать к царю нельзя, ибо своею рукою писать не  может,
болен; жаловался, что Салтыков ни о каких государевых делах ему не говорит.
   К царствованию  Бориса  принадлежит  любопытный  местнический  случай,  в
котором видим столкновение интересов родственных с  интересами  родовыми:  в
июле 1598 года бил челом князь Ноготков вместо  всех  князей  Оболенских:  в
нынешнем году был на берегу в  правой  руке  в  третьих  боярин  князь  Иван
Васильевич  Сицкий,  а  в  передовом  полку  в  третьих  -  князь  Александр
Репнин-Оболенский. И князь Репнин был меньше князя Сицкого, не бил  челом  в
отечестве, дружась с князем  Сицким  и  угождая  Федору  Никитичу  Романову,
потому что Федор Романов, князь Сицкий и князь Репнин между собою  братья  и
великие друзья. А умышлял  это  Федор  Романов  для  того,  чтобы  воровским
нечелобитьем князя Репнина поруха и укор учинились в отечестве от  его  рода
Романовых и от других чужих родов всему их роду князей Оболенских.  Государь
бы их пожаловал, велел это их челобитье записать,  чтобы  всему  их  роду  в
отечестве порухи и укору не было от чужих родов. И государь князя  Ноготкова
пожаловал, велел челобитье в разряд записать, что князь Репнин был с  князем
Сицким по дружбе, и князь Репнин князю Сицкому виноват один, а  роду  его  -
всем князьям Оболенским от этого порухи в отечестве нет никому.
   Борис, если верить показаниям иностранцев,  увеличил  число  стрельцов  в
Москве: по Флетчеру, при Феодоре было в Москве 7000 стрельцов;  при  Борисе,
по Маржерету, уже было 10000; они разделялись на приказы,  каждый  -  в  500
человек, приказом начальствовал голова. Голова, смотря  по  службе,  получал
жалованья от 30 до 60 рублей и, кроме того, поместье; сотники получали от 12
до 20 рублей, десятники - до 10, рядовые - от 4 до 5, кроме  того,  получали
ежегодно по 12 четвертей ржи и столько  же  овса.  Когда  Борис  выезжал  из
Москвы, хотя бы не далее шести верст, то его окружало  множество  стрельцов,
которым выдавались лошади из царских конюшен,  и  число  всей  конницы,  как
стрелецкой, так и дворянской, окружавшей царя при выездах,  простиралось  от
18000 до 20000. Каждый воевода имел свое  знамя  с  изображением  известного
святого, знамя это благословлялось патриархом, для ношения его  определялось
двое или трое человек; кроме того,  каждый  воевода  имел  свой  собственный
набат или большие медные барабаны, которые возились на  лошадях;  у  каждого
воеводы таких барабанов 10 или 12, столько же труб и несколько  бубнов;  при
звуке всех этих инструментов начинается битва, но один барабан назначен бить
отступление. Жалованье боярам, по Маржерету, простиралось  от  500  до  1200
рублей:  последнюю  сумму  получал  первый   боярин,   князь   Мстиславский;
окольничие получали от 200 до 400 рублей и от 1000 до 2000 четвертей  земли,
окольничих было 15; думные дворяне, числом шесть, получали  от  100  до  200
рублей и до 1200 четвертей земли; московский дворянин - от 20 до 100  рублей
и от 500 до 1000 четвертей,  выборный  дворянин  -  от  8  до  15  рублей  и
городовой - от 5 до 12 и до 500 четвертей земли; боярские дети  получали  по
4, 5, 6 рублей и от 100 до 500 четвертей  земли.  Из  этих  служилых  людей,
говорит  Маржерет,  составляются  огромные  толпы,  не  знающие  порядка   и
дисциплины  и  потому  приносящие   гораздо   более   вреда,   чем   пользы.
Вспомогательные отряды черемис, мордвы и татар простираются до 30000; черкас
- от 3000 до 4000, иностранцев, то есть немцев, поляков и  греков,  -  1500;
последние получают от 12 до 60 рублей жалованья, а начальные люди -  до  120
рублей и, кроме того, от 600 до 1000 четвертей. Даточные люди выставляются с
земель духовенства, с каждой четверти - по два ратника, один конный,  другой
пеший. Лошади большею  частию  получаются  из  Ногайской  орды  (кони),  они
средней величины и могут бежать от семи до осьми часов,  не  останавливаясь,
очень дики и  пугаются  ружейного  выстрела,  цветом  они  белые  с  черными
пятнами, едят мало овса или вовсе  не  едят  его;  русские  употребляют  еще
грузинских лошадей: эти красивы, но относительно выдержливости и скорости их
нельзя и сравнивать с ногайскими. Употребляются также  турецкие  и  польские
лошади,  которые  называются  аргамаками;  собственно  русские  лошади  малы
ростом, но добры, особенно те,  которых  пригоняют  из  Вологды  и  соседних
стран. Можно купить хорошую русскую или татарскую лошадь за 20 рублей, и она
служит лучше, чем турецкий аргамак, стоящий от 50 до 100 рублей.
   Давно уже московские государи  начали  принимать  в  службу  иностранцев,
немцев, но никогда еще эти иностранцы не пользовались таким почетом и такими
выгодами,  как  при  Борисе.  Главною  причиною  тому  опять  было   желание
приласкать ливонцев, потом  явное  преимущество  иностранных  ратников  пред
русскими,  наконец,  можно  присоединить  сюда  и  подозрительность  Бориса,
который, не доверяя своим русским, хотел окружить себя иностранцами,  вполне
ему преданными. В 1601 году приехали в  Москву  ливонцы,  лишившиеся  имений
своих вследствие войны Польши с Швециею, приехало также несколько немцев  из
Германии,  из  Швеции;  Борис  принял  их  чрезвычайно   милостиво   и   при
торжественном представлении сказал: "Радуемся,  что  вы  по  здорову  в  наш
царствующий город Москву доехали. Очень скорбим, что  вы  своими  выгнаны  и
всех животов лишились, но не печальтесь: мы в три раза возвратим вам то, что
вы там потеряли; дворян  мы  сделаем  князьями,  других,  меньших  людей,  -
боярами; слуги ваши будут у нас людьми свободными; мы дадим вам землю, людей
и слуг, будем водить вас в шелку и золоте, кошельки ваши наполним  деньгами;
мы не будем вам царем и господином, но отцом, вы  будете  нашими  детьми,  и
никто, кроме нас самих, не будет над вами начальствовать;  я  сам  буду  вас
судить; вы останетесь при своей вере. Но за  это  вы  должны  поклясться  по
своей вере, что будете служить  нам  и  сыну  нашему  верою  и  правдою,  не
измените и ни в какие другие государства не отъедете, ни к  турскому,  ни  в
Крым, ни в Ногаи, ни к польскому, ни к шведскому королю. Сведаете против нас
какой злой умысел, то нам  об  этом  объявите,  никаким  ведовством  и  злым
кореньем нас не испортите. Если будете все это исполнять, то я  вас  пожалую
таким  великим  жалованьем,  что  и  в  иных  государствах  славно   будет".
Тизенгаузен, ловкий и красноречивый ливонский дворянин, благодарил  царя  от
имени своих собратий и клялся за них в верности  до  смерти.  "Дети  мои!  -
отвечал на это Борис, - молите бога о нас и о нашем  здоровье,  а,  пока  мы
живы, вам ни в чем  нужды  не  будет",  -  и,  взявшись  за  свое  жемчужное
ожерелье, прибавил: "И это разделю с вами". Немцев разделили  на  3  статьи:
находившиеся в первой получили по 50 рублей  жалованья  и  поместье  со  100
крестьянами; находившиеся во второй - 30 рублей жалованья и  поместье  с  50
крестьянами; в третьей - 20 рублей жалованья и поместье  с  30  крестьянами;
наконец, слуги дворянские получили по 15 рублей и поместье с 20 крестьянами.
   Не  одни  служилые  немцы  пользовались  благосклонностию  Бориса:  купцы
ливонские, выведенные в Москву еще при Грозном, получили по  300  и  по  400
рублей взаймы из царской казны, без роста, на бессрочное время, под условием
не выезжать из России без позволения и  не  распускать  за  границею  дурных
слухов о государе. Должно быть, к числу этих немцев принадлежали Поперзак  и
Витт, которым Борис дал  жалованные  грамоты  на  звание  московских  лучших
торговых людей с правом беспошлинной торговли с иностранными  государствами;
ведал и судил их во всем печатник Василий Щелкалов; московские дворы их были
свободны от всяких податей и повинностей; на дворах своих  они  имели  право
держать питье всякое про себя, а  не  на  продажу;  причислены  они  были  к
московской Гостиной сотне, а  с  посадскими  людьми  московскими  ничего  не
тянули.
   Таким образом, в сословии служилых  людей  увеличилось  число  иноземцев,
иноземцы появились и среди купцов московских.  Касательно  внешней  торговли
при Борисе мы имеем известие, что в 1604 году к  Архангельску  приходило  29
кораблей английских, голландских и французских; товары, привозимые  на  этих
кораблях, были: жемчуг, яхонты,  сердолики,  ожерелья  мужские  канительные,
стоячие и отложные,  сукна,  шелковые  материи,  миткаль,  киндяки,  сафьян,
камкасеи,  полотенца  астрадамские  (амстердамские),  вина,   сахар,   изюм,
миндаль,  лимоны  в  патоке,  лимоны  свежие,   винные   ягоды,   чернослив,
сарачинское пшено, перец, гвоздика, корица, анис, кардамон, инбирь в патоке,
цвет мускатный, медь красная, медь волоченая, медь в тазах, медь  зеленая  в
котлах, медь паздера, медь зеленая тонкая, олово прутовое и блюдное,  железо
белое, свинец, ладан, порох, хлопчатая бумага, сельди, соль,  сера  горячая,
зеркала, золото  и  серебро  пряденое,  мыло  греческое,  сандал,  киноварь,
квасцы, целибуха, колокола,  паникадила,  подсвечники  медные,  рукомойники,
замки  круглые,  погребцы  порожние  со  скляницами,  ртуть,  ярь,  камфора,
москательный товар, проволока железная, камешки льячные в  кистках,  камешки
белые  льячные,  масло  спиконардовое,  масло  деревянное,  масло  бобковое.
Корабли приходили из Лондона, Амстердама, Диеппа.
   Мы видели, что в начале царствования Феодорова произошла важная  перемена
в судьбе земледельческого сословия - выход крестьянский был запрещен; Борис,
как говорит одно иностранное  известие,  при  восшествии  своем  на  престол
определил,  сколько  крестьянин  должен  платить  землевладельцу  и  сколько
работать на него. Несмотря на то, сильные притеснения, которые  претерпевали
крестьяне вследствие нового порядка вещей, заставили Годунова  в  1601  году
изменить закон так, чтобы цель, для которой он был издан, достигалась, т. е.
чтобы богатые землевладельцы не могли переманивать крестьян с земель  мелких
служилых и приказных людей, а  между  тем  крестьянин,  притесняемый  мелким
помещиком,  мог  освободиться  от  него  выходом,  только  не   к   богатому
землевладельцу, у которого мог получить больше льготы, а к  другому  мелкому
же. "Великий государь царь, - говорит указ, - и  сын  его  великий  государь
царевич пожаловали, во всем своем государстве от налога и от  продаж  велели
крестьянам давать выход". Но отказывать  и  возить  крестьян  могли  только:
дворяне,  которые  служат  из  выбору,  жильцы,  дети  боярские   городовые,
городовые приказчики, иноземцы  всякие,  Большого  дворца  люди  всех  чинов
(ключники, стряпчие, ситники, подключники), Конюшенного приказа  приказчики,
конюхи  стремянные  и  стряпчие,  ловчего  пути  охотники  и  конные  псари,
сокольничья пути кречетники, сокольники, ястребники,  трубники  и  сурначеи,
царицыны дети боярские, всех приказов подьячие, сотники  стрелецкие,  головы
козачьи,  Посольского  приказа   переводчики   и   толмачи,   патриаршие   и
архиерейские приказные люди и дети боярские.  Срок  крестьянского  отказа  и
возки прежний - Юрьев день  осенний  да  после  него  две  недели;  пожилого
крестьяне платят по  Судебнику  рубль  и  два  алтына.  Крестьяне  не  могли
переходить: в дворцовые села и черные волости, за патриарха,  архиереев,  за
монастыри, за бояр, окольничих, дворян больших, за приказных людей и дьяков,
за стольников,  стряпчих,  голов  стрелецких;  а  в  Московском  уезде  и  в
Московский уезд из  других  областей  запрещено  было  отказывать  и  возить
крестьян всем людям без исключения. Кроме того, было постановлено, чтоб один
человек от другого мог вывезти не больше двух крестьян. В  1602  году  новое
постановление было подтверждено; велено было в городах и по сельским Торжкам
биричу кликать несколько раз: кто из крестьян хочет за кого идти в крестьяне
же может, как и в прошлом году, выходить на Юрьев день осенний, чтобы  таких
крестьян помещики и вотчинники выпускали из-за себя со всем их имением,  без
всякой зацепки и в крестьянской возке между людьми боев и грабежей  не  было
бы, силою дети боярские крестьян за собою не держали бы и продаж им  никаких
не делали; а кто станет крестьян грабить, из-за себя не выпускать, тем  быть
в большой опале. Очень вероятно, что голод, свирепствовавший  в  это  время,
был причиною налогов и продаж, которые  заставили  прибегнуть  к  означенной
мере.
   От описываемого времени, именно от 1599 года,  дошли  до  нас  любопытные
известия, показывающие нам точку зрения, с какой  в  Московском  государстве
смотрели на отношение прикрепленных крестьян к землевладельцам вскоре  после
прикрепления. Крестьянин с сыном и пасынком, прикрепленный к земле Вяжицкого
монастыря, бежал и скрылся в имении одного сына боярского. Игумен  Вяжицкого
монастыря его отыскивал и чрез несколько лет отыскал; тогда вдова того  сына
боярского, у которого он укрывался, не желая тягаться с  монастырем,  выдала
беглого игумену. Как же последний поступил с ним? Он его порядил  к  себе  в
крестьяне на пашню; крестьянин обязался поставить избу с  разными  службами,
распахать пашни и проч., а игумен дал ему разные льготы и подмогу. Потом тот
же Вяжицкий монастырь счел для себя выгодным переселить несколько крестьян с
одной своей земли на другую; как же он распорядился?  Он  заключил  с  этими
крестьянами порядную запись: крестьяне  порядились  жить  за  монастырем  на
новой земле, обязались по старому  обычаю  произвести  известные  работы,  а
монастырь обязался дать  им  известные  льготы;  в  случае  же  неисполнения
условий со стороны крестьян  они  обязались  заплатить  монастырю  известную
сумму денег. Уже в описываемое время правительство должно  было  вооружиться
против  людей,  которые,  отбывая  от  платежа  податей,  закладывались,  по
тогдашнему выражению, за других: в 1599 году Борис велел выслать на житье  в
город Корелу тех  корелян,  которые  жили  в  Спасском  Кижском  погосте  за
митрополитом, монастырями, за  детьми  боярскими  и  за  всякими  людьми  (в
захребетниках и подсуседниках).
   Царские послы прославляли Годунова пред иностранцами за облегчение народа
от податей; действительно, в распоряжениях его встречаем  известие  о  таком
облегчении: например, в грамоте  в  Серпухов  1601  года  говорится,  что  в
Серпухове и Коломне отменены целовальники и дьячки  для  денежных  сборов  и
жители освобождались от платежа  или  подмоги,  которая  собиралась  с  сох;
остались губные целовальники, дьячки, сторожа, палачи и биричи,  и  денежные
доходы с сох велено собирать  губным  целовальникам;  брать  в  целовальники
крестьян с сох и подмогу им давать с сох же; а с посадов и с  дворцовых  сел
губным целовальникам, дьячкам, сторожам, палачам и биричам не  быть,  потому
что во всех городах на посадах  и  по  слободам  всякие  таможенные  пошлины
указал царь собирать посадским людям. В той же грамоте  говорится,  чтобы  в
Серпухове и Коломне вперед тюрьм сохами не строить, строить их на деньги  из
царской казны. При Годунове был дан в Разбойный  приказ  боярский  приговор:
которые разбойники говорили на себя в расспросе и с пыток и сказали: были на
одном разбое, а на том разбое убийство или пожог дворовый или хлебный был, и
тех казнить смертью. А которые разбойники были на трех разбоях, а убийства и
пожогу хотя и не было, и тех казнить смертию же; а которые  разбойники  были
на одном разбое, а  убийства  и  пожогу  на  тех  разбоях  не  было,  и  тем
разбойникам сидеть в тюрьме до указу. Которые разбойники или  тати  сидят  в
тюрьме года два или три и  на  которых  людей  с  пыток  в  первом  году  не
говорили, а в другом и третьем году станут говорить, то их речам не верить.
   Мы видели, как Борис был верен мысли Грозного о необходимости  приобресть
прибалтийские берега Ливонии для  беспрепятственного  сообщения  с  Западною
Европою, для беспрепятственного принятия от  нее  плодов  гражданственности,
для  принятия  науки,  этого   могущества,   которого   именно   недоставало
Московскому государству,  по-видимому,  так  могущественному.  Неудивительно
потому встречать известие, что Борис  хотел  повторить  попытку  Грозного  -
вызвать из-за границы ученых людей и основать школы, где бы иностранцы учили
русских людей  разным  языкам.  Но  духовенство  воспротивилось  этому;  оно
говорило, что обширная страна их едина по религии,  нравам  и  языку;  будет
много языков, встанет смута в земле. Тогда Борис придумал  другое  средство:
уже давно был  обычай  посылать  русских  молодых  людей  в  Константинополь
учиться там по-гречески; теперь царь хотел сделать то же относительно других
стран и языков; выбрали несколько молодых людей и отправили одних  в  Любек,
других в Англию, некоторых во Францию и Австрию учиться.  Ганзейские  послы,
бывшие в Москве в 1603 году, взяли с собой в Любек пять  мальчиков,  которых
они обязались выучить по-латыни, по-немецки и другим языкам,  причем  беречь
накрепко, чтоб они не оставили своей веры  и  своих  обычаев.  С  английским
купцом Джоном Мериком отправлены были в Лондон четверо  молодых  людей  "для
науки разных языков и  грамотам".  Но  пока  эти  молодые  люди  учились  за
границею иностранным языкам