сам магистр ударил ему  челом  в  Москве,  или  прислал  бы  самых
знатных людей для заключения вечного мира. Но Кетлер понимал, что челобитьем
нельзя получить выгодного мира; видя, что нет помощи ни  от  Швеции,  ни  от
Дании, он обратился к  третьему  соседнему  государю,  который  имел  больше
побуждений вступиться за Ливонию, чтоб не дать Москве усилиться на ее счет,-
Кетлер обратился к королю польскому.
     В 1545 году  старик  Сигизмунд  сдал  управление  Литвою  сыну  своему,
Сигизмунду-Августу, о чем последний и дал знать Иоанну московскому.  В  1548
году умер Сигизмунд Старый; срок перемирия исходил,  но  из  Литвы  не  было
никакой вести;  это,  впрочем,  происходило  не  оттого,  что  новый  король
замышлял  войну:  войны  меньше  всего  можно  было   бояться   со   стороны
Сигизмунда-Августа, литовского Сарданапала: 1548 год он провел в  борьбе  за
жену свою, Варвару, урожденную Радзивилл, на которой  он  женился  тайно  от
отца, матери и вельмож польских;  теперь  последние  требовали  развода;  но
когда дело шло о любимой женщине, то  Сигизмунд-Август  обнаруживал  большую
твердость - он отстоял Варвару. В то время как на  престол  Польши  и  Литвы
вошел государь с таким характером,  молодой  государь  московский,  принявши
царский титул, надевши венец Мономахов, думал о том, как бы возвратить  себе
отчину Мономахову, Древнюю Русь, Киев. Но прежде всего и московскому потомку
надлежало совершить те же подвиги, которыми прославился киевский предок,  т.
е. надлежало защитить Русь от  поганых.  Замышляя  окончательное  низложение
Казани, зная, что борьба с Казанью есть вместе и борьба с Крымом,  Иоанн  не
мог желать возобновления войны с Литвою,  и  бояре  написали  к  епископу  и
воеводе виленским, чтоб они с другими панами Радою наводили короля  на  мир.
Вследствие этой задирки, как тогда выражались, в генваре 1549 года  приехали
в Москву литовские великие послы: Станислав Кишка, воевода витебский,  и  Ян
Камаевский, маршалок. О вечном мире думать  было  нечего:  Литва  не  хотела
мириться без Смоленска; послы твердили: "Без отдачи Смоленска не  мириться";
бояре отвечали им: "Ни одной драницы из Смоленска государь наш не  уступит".
Но если Сигизмунд-Август не хотел вечного мира без Смоленска,  то  Иоанн  не
хотел его и с Смоленском,  он  говорил  боярам:  "За  королем  наша  вотчина
извечная - Киев, Волынская земля, Полоцк, Витебск  и  многие  другие  города
русские, а Гомель отец его взял у  нас  во  время  нашего  малолетства:  так
пригоже ли с королем теперь вечный мир заключить? Если теперь заключить  мир
вечный, то вперед уже через крестное целование своих вотчин  искать  нельзя,
потому что крестного целования никак нигде нарушить не хочу".  И  приговорил
государь с боярами вечного мира с королем не заключать для того, чтоб  можно
было доставать своих старинных вотчин, а взять с королем перемирье на время,
чтоб дать людям поотдохнуть и с иными недругами управиться. Так  если  послы
начнут допытываться у бояр, как государь хочет вечного  мира,  то  требовать
уступки Гомеля, Полоцка и Витебска: Полоцка и Витебска требовать  для  того,
чтоб вечный мир не состоялся, потому что  если  они  отступятся  от  Гомеля,
Смоленска, Себежа и Заволочья, то от вечного  мира  уже  тогда  отговориться
будет непригоже. Заключили перемирие на пять лет, но при  написании  грамоты
встретилось новое затруднение: Иоанн хотел написаться с новым своим титулом,
титулом царским, послы никак не согласились, говоря,  что  прежде  этого  не
бывало; бояре отвечали: прежде не бывало потому, что Иоанн на царство еще не
венчался, а теперь венчался по примеру Владимира Мономаха. Но это не убедило
послов; они потребовали отпуска. Иоанн долго рассуждал с боярами,  можно  ли
уступить послам и написать грамоту без царского титула? Бояре говорили,  что
теперь, имея в виду двух недругов, казанского и  крымского,  можно  написать
грамоту и без царского титула. Царь приговорил:  "Написать  полный  титул  в
своей грамоте, потому что эта грамота будет у короля за  его  печатью;  а  в
другой грамоте, которая  будет  писаться  от  имени  короля  и  останется  у
государя в Москве, написать титул по старине, без  царского  имени.  Надобно
так сделать потому, что теперь крымский царь в большой недружбе и  казанский
также: если с королем разорвать из-за одного слова в титуле, то против троих
недругов стоять будет истомно, и если кровь христианская прольется  за  одно
имя, а не за землю, то не было бы греха перед богом. А начнет бог  миловать,
с крымским дело поделается и с Казанью государь переведается, то  вперед  за
царский титул крепко стоять, и без него с королем дела никакого не  делать".
Относительно послов определено было: если не согласятся на титул,  отпустить
их и на отпуске приказать с ними поклон к  королю,  а  руки  им  не  давать,
потому что в ответе на них слово положено гневное. Если после отпуска они не
начнут сами опять говорить о деле и станут просить позволения уехать назад в
Литву, то велеть приставу задрать их, чтоб повидались опять  с  боярами,  и,
как приедут на двор видеться с боярами, говорить им опять накрепко о титуле;
и если никак не согласятся, то сделать, как было положено,  т.  е.  написать
царский титул только водной своей грамоте. После отпуска Кишка и  Камаевский
сами потребовали новых переговоров, но и тут  не  соглашались  на  титул,  а
просили, чтоб им  дали  на  письме  о  царском  поставлении,  каким  образом
государь на царство венчался и откуда предки его  царское  имя  взяли.  Царь
приговорил с боярами, что  такой  записки  им  не  давать,  потому  что  они
составят на нее свои ответы и тогда в речах будет  говорить  о  том  тяжело.
Послы распростились и уже сели в сани, но тут их  воротили  и  позволили  им
написать грамоту от королевского имени без царского титула.
     Для взятия присяги с короля в ненарушении перемирия отправился в  Литву
боярин окольничий Михайла Яковлевич Морозов; он должен был  также  требовать
царского титула для Иоанна, получившего этот титул от предков своих,  именно
от великого  князя  киевского  Владимира  Мономаха.  Король  велел  отвечать
Морозову, что прежде ни сам Иоанн, ни отец,  ни  дед  его  этого  титула  не
употребляли; что же касается  до  великого  князя  киевского  Мономаха,  то,
во-первых, это дела давние, во-вторых, стол киевский есть и  будет  в  руках
его, короля, следовательно,  если  уже  кто  имеет  право  называться  царем
киевским, то, конечно, он, король, а не великий князь московский, но так как
этот титул не может принести королю никакой славы и выгоды, то он его  и  не
употребляет, тем более что все государи христианские называют  царем  только
императора римско-германского; если же король  и  великий  князь  московский
называют царями хана крымского и других татарских и ногайских господарей, то
это ведется из  старины,  давно  уже  на  славянском  языке  начали  их  так
называть, а сами они на своем языке так себя не  величают.  Мы  видели,  как
Иоанн объявил, что крестного целования никак нигде нарушить  не  захочет.  В
этом  отношении  лежало  у  него  на  совести,  что  в  перемирных  грамотах
вставлялось условие: беглецов выдавать на обе стороны - и условие это вместе
с другими скреплялось крестным целованием, а между тем на  деле  никогда  не
исполнялось.   "И   ты,   брат   наш,   порассуди,-   велел   сказать   царь
Сигизмунду-Августу,-чтоб это неисполнение на  наших  душах  не  лежало:  или
вычеркнем условие из грамоты, или уже будем исполнять его,  станем  выдавать
всех беглецов". Король  не  согласился  уничтожить  условие;  касательно  же
исполнения его отвечал  неопределенно,  что  он  ничего  не  делает  вопреки
перемирной  грамоте.  Король  защищался  стариною,  обычаем   против   новых
требований  Иоанновых;  Морозов  должен  был  также  напомнить  ему  грозную
старину: "Если польется  кровь,  то  она  взыщется  на  тех,  которые  покою
христианского не хотели, а тому образцы были: Александр-король деда государя
нашего не  хотел  писать  государем  всея  Руси,  а  бог  на  чем  поставил?
Александр-король к этому еще много и своего придал.  А  ныне  тот  же  бог".
Король не исполнил и третьего требования Иоаннова - освободить двух  пленных
вельмож московских - князей Михайла Голицу и Федора Оболенского-Овчину -  за
2000 рублей; вместо денег он просил за них городов  и  волостей:  Чернигова,
Мглина, Дрокова, Поповой горы, Себежа и Заволочья, на что, разумеется, Иоанн
не мог согласиться.
     Во время перемирия происходили ссылки  между  двумя  дворами  о  разных
делах. В 1550 году  приезжал  в  Москву  посол  Станислав  Едровский,  через
которого король велел сказать Иоанну: "Докучают нам  подданные  наши,  жиды,
купцы государства нашего, что прежде изначала при предках твоих вольно  было
всем купцам нашим, христианам и жидам, в Москву и  по  всей  земле  твоей  с
товарами ходить и торговать; а теперь ты жидам не позволяешь  с  товарами  в
государство свое въезжать". Иоанн отвечал: "Мы к тебе не раз писали о  лихих
делах от жидов, как они наших людей от христианства отводили, отравные зелья
к нам привозили и пакости многие нашим людям  делали;  так  тебе  бы,  брату
нашему, не годилось и писать об них много, слыша их такие  злые  дела".  Еще
при жизни Сигизмунда Старого жиды брестские были выгнаны из Москвы и  товары
их сожжены за то, что  они  привозили  продавать  мумею.  Важнее  для  обоих
государств было требование Иоанна от короля: "Я послал  грамоты  всем  своим
порубежным наместникам,  чтоб  на  наших  землях  позволяли  твоим  сторожам
стеречь прихода татарского, и велел своим наместникам беречь твоих сторожей,
чтоб им от наших людей обид никаких не было. И ты бы  также  в  Каневе  и  в
Черкасах своим наместникам приказал накрепко, чтоб они на своих землях нашим
сторожам места дали, и какие вести у твоих наместников про  татар  будут,  и
они б наших наместников без вести не держали". Король показал  было  большую
учтивость: без окупа освободил  из  плена  старого  воеводу,  князя  Михайлу
Булгакова-Голицу, и прислал его в Москву. Царь принял старика очень ласково,
к руке звал, о здоровье спросил, велел ему сесть,  пожаловал  шубою  и  звал
обедать; Голица бил челом, что он истомился,  и  царь  велел  ему  ехать  на
подворье, а от стола своего послал к нему с кушаньем. Но и этот поступок  не
повел к большой приязни  между  двумя  государями,  потому  что  непризнание
царского титула со стороны короля  постоянно  раздражало  Иоанна;  в  наказе
послу Астафьеву, отправлявшемуся в Литву, читаем: "Станут  говорить:  прежде
московские писались всегда великими князьями, а  теперь  государь  по  какой
причине пишется  царем?  Отвечать:  государь  наш  учинился  на  царстве  по
прежнему обычаю, как прародитель его великий князь Владимир Мономах венчан в
царство Русское, когда ходил ратью на царя греческого Константина  Мономаха,
и царь Константин Мономах тогда добил ему челом и прислал  ему  дары:  венец
царский и диадему - с митрополитом Ефесским, кир Неофитом, и на царство  его
митрополит Неофит венчал, и с этого времени назывался царь и  великий  князь
Владимир Мономах. А государя нашего венчал на царство Русское тем же  венцом
отец его Макарий митрополит, потому что теперь землею всею  Русскою  владеет
государь наш один". Эти объяснения не помогали:  король  не  называл  Иоанна
царем  в  своих  грамотах,  за  это  Иоанн  в  ответных  грамотах  не  писал
Сигизмунда-Августа королем, гонцы не брали таких грамот и уезжали с  пустыми
руками.
     Так было до Казанского похода; после взятия Казани, в ноябре 1552 года,
приехал в Москву  Ян  Гайко,  присланный  от  виленского  епископа  и  двоих
Радзивиллов (Николая Черного и Николая Рыжего), самых могущественных вельмож
в Литве, к митрополиту Макарию и боярам - князю Ивану Михайловичу Шуйскому и
Даниилу Романовичу Юрьеву. Гайко был принят Макарием и двумя этими боярами в
митрополичьем  доме,  причем  присутствовали  трое  владык,  архимандриты  и
игумены. Митрополит спрашивал о здоровье пославших сидя, а бояре -  вставши;
митрополит звал Гайка к руке, и посол  целовал  его  руку;  но  когда  бояре
позвали его к руке и спросили о здоровье, то он, отступя, ударил  им  челом;
после приема посол обедал у митрополита.  В  грамоте,  посланной  с  Гайком,
епископ и Радзивиллы писали, чтоб митрополит и бояре  наводили  государя  на
вечный мир и чтоб для его заключения  московские  послы  приехали  в  Литву.
Митрополит по царскому приказанию отвечал Гайку, что  он  привез  грамоту  о
государских делах,  а  не  о  церковных,  государские  же  земские  дела  до
митрополита не касаются, о них ответ  дадут  епископу  и  панам  государские
бояре; он же митрополит, если бог даст, по времени господину и  сыну  своему
царю и великому князю Ивану станет напоминать и на  то  его  наводить,  чтоб
разлития крови христианской не было. Бояре отвечали панам,  что  вся  вражда
между государями пошла и ссылки прекратились  оттого,  что  король  не  дает
Иоанну царского  титула,  а  царь  за  это  не  называет  Сигизмунда-Августа
королем. "Мы думаем,- писали  бояре,-  что  в  Великом  княжестве  Литовском
старые паны радные еще есть и того не  забыли,  что  никогда  наши  государи
наперед послов своих не посылали; великий князь Василий, несмотря на просьбы
императора  и  папы,  даже  и  на  границу  послов  своих  не  отправил  для
переговоров с литовскими послами; отец короля Сигизмунда не добился этого  и
в малолетство Иоанна, а теперь государь уже не  малолетный  и  врагов  своих
победил, Казань взял. Мы не только государю, но даже своим дядьям и  братьям
грамоты вашей показать не смели".
     В 1553 году приехали послы от короля  -  Довойна  и  Волович.  Царь  не
позвал их к руке, не пригласил к обеду и верющую  грамоту  велел  отдать  им
назад, потому что царского имени в ней не было. Послы говорили,  что  прежде
толков о титуле нужно  заключить  вечный  мир,  для  которого  Иоанн  должен
уступить королю все завоеванные прежде у Литвы земли; после этого уже  можно
начать дело о титуле, на который король не  прежде  может  согласиться,  как
получив согласие императора и папы. Бояре отвечали,  что  император  и  папа
давно называют московских государей царями и что  прежде  решения  о  титуле
никакого дела делать не станут. Послы  уехали.  Тогда  царь  созвал  бояр  и
говорил им: "Нам следовало бы за свое имя стоять крепко; но теперь казанские
люди еще не поукрепились совершенно, и мне кажется, что для казанского  дела
надобно заключить с королем перемирие на год или на два, чтоб  в  это  время
можно было Казань укрепить, а после этого будем стоять за свое имя  крепко".
Бояре отвечали, что надобно заключить перемирие именно для казанского  дела;
послов воротили с дороги, и заключили перемирие на два года. Мы видели,  что
до сих пор для оправдания принятого им царского титула Иоанн указывал только
на Владимира  Мономаха;  теперь  нашлись  другие  оправдания,  и  московским
послам, отправленным в Литву для подтверждения  двухлетнего  перемирия,  дан
был такой наказ: "Когда спросят:  почему  великий  князь  называется  царем?
Отвечать:  прародитель  его,  великий  князь  Владимир  Святославович,   как
крестился сам и землю Русскую крестил, так царь греческий и патриарх венчали
его на царство Русское, и он писался царем, а как преставился,  то  и  образ
его на иконах пишут царем; потом говорить о Мономахе; наконец, сказать,  что
царство Казанское взято и потому Иоанн сделался царем".
     Скоро взято было и другое царство - Астраханское. Иоанн послал объявить
об этом королю. Посланному, между прочим, дан был наказ:  "Спросят:  черкесы
почему государя вашего холопы? Отвечать: черкесы - государей наших старинные
холопы, потому что бежали из Рязани". Поздравить Иоанна со взятием Астрахани
король послал  дворянина  своего,  пана  Тишкевича.  Тишкевич  был  русский,
православного исповедания и потому просил, чтоб ему было  позволено  принять
благословение у митрополита. Царь назначил  день,  когда  быть  Тишкевичу  у
Макария, и послал сказать  последнему,  чтоб  велел  убрать  у  себя  палату
Столовую, где будет принимать посла,  и  чтоб  на  дворе  у  него  было  все
прибрано, а во время приема были бы  у  него  владыки  и  архимандриты  все,
которые в Москве, и было бы  у  него  все  порядочно  (чиповно).  Митрополит
принял Тишкевича по-царски, как царь принимал обыкновенно послов, спросил  у
него, какого он закона, и, когда Тишкевич отвечал, что греческого,  дал  ему
наставление о вере и благословил. Тишкевич говорил наедине митрополиту,  что
по рубежам литовским живут все христиане греческого закона, которые скорбят,
что  между  государями  вражда,  и  по  всему  видно,  что  скоро   наступит
кровопролитие. Тишкевич просил, чтоб митрополит уговорил Иоанна отправить  к
королю послов для заключения вечного мира, но прибавил, что он  говорит  это
от себя, потому что, как слышал он от литовских панов,  польские  паны  всею
Радою  беспрестанно  толкуют  королю,  чтоб  он  начал  войну  с  московским
государем, о христианстве же польские паны  не  заботятся;  они  определили,
чтоб королю послов своих в  Москву  не  отправлять.  А  литовские  паны  все
скорбят, что между государями гнев воздвигается, и  о  христианстве  жалеют.
Митрополит отвечал, что так как Тишкевич говорил это от  себя  и  приказа  и
письма с ним ни от кого нет, то бить челом государю нельзя; вражда же  между
государями идет за одно государское имя.
     Перемирие  исходило.  Виленский  епископ  Павел  и  виленский   воевода
Радзивилл прислали виленского купца Дементия  с  грамотою  к  митрополиту  и
князю Ивану Михайловичу Шуйскому, просили, чтоб они постарались о  продлении
перемирия. Дементий, подобно Тишкевичу, объявил,  что  это  посылка  тайная,
потому что польская Рада хочет войны. Митрополит отвечал, что, хотя это и не
его дело, однако, видя раденье епископа и Радзивилла,  как  пастырь  добрый,
берется склонить бояр и царя к миру. Иоанн,  занятой  войною  шведскою,  дал
опасную грамоту на послов литовских, причем отправлены были также  списки  с
грамот императора Максимилиана и султана Солимана, где  московский  государь
называется царем. В 1556 году приехал посол, князь  Збаражский,  и  заключил
перемирие на шесть лет; о титуле не сговорились. Боярин Воронцов и  казначей
Сукин,  отправленные  в  Литву  для  подтверждения  перемирия,  должны  были
повторить королю о праве Иоанна на царский титул с новыми  прибавлениями,  а
именно:  выставлено  уже  происхождение  Рюрика  от  императора  Августа;  в
заключение сказано: "А теперь не только  на  Русском  господарстве  бог  нас
учинил с этим титулом, но и Казанского  и  Астраханского  государств  титулы
царские бог на нас положил".
     Мы видели, что Иоанн не хотел заключать вечного мира  с  Литвою,  желая
непременно возвратить от нее свою отчину - Киев  и  другие  русские  города;
несогласие короля признать царский титул московского  государя  должно  было
ускорить разрыв;  несмотря  на  то,  перемирие  продолжалось  -  сперва  для
казанского дела, потом для шведской войны; наконец Иоанн  обратил  все  свое
внимание на Ливонию;  прибрежье  Балтийское  явилось  в  его  глазах  важнее
Приднепровья;  война  с  Литвою  отлагалась,   таким   образом,   опять   на
неопределенное время; между тем должно было действовать и  против  крымского
хана, отвлекать  его  от  нападений  на  московские  украйны,  а  с  успехом
действовать против Крыма можно было  только  в  союзе  с  Литвою,  владевшей
низовьями Днепра. В феврале 1558 года пришла в Москву  весть,  что  крымский
царевич повоевал в Литовской земле  и  на  Подолье  многие  места  и  досаду
Литовской земле учинил многую. Царь созвал бояр и говорил им: "С крымским мы
оставили дело о дружбе; он был в дружбе с королем, а теперь и королю  сделал
досаду большую; так теперь, пока они не помирились, задрать к