Воронцов  стал
думать, как бы самому занять место Андрея Шуйского, одному  управлять  всем,
одному раздавать все милости именем еще несовершеннолетнего  государя:  кого
государь пожалует без Федорова ведома, и Федору досадно, говорит  летописец;
сам  ли  Иоанн  заметил  эти  досады,  или  другие,  которым  было  тесно  с
Воронцовым, например  князья  Михаил  и  Юрий  Глинские,  дядья  государевы,
указали ему в Воронцове другого Шуйского, только  Воронцов  подвергся  опале
вместе с прежними своими врагами. Но и на этот  раз  опала  продолжалась  не
более   двух   месяцев:   в   декабре   1545   года   для    отца    своего,
Макария-митрополита, великий князь пожаловал бояр своих.
     Этих колебаний, опал, налагаемых на одни и те же лица,  прощений  их  в
продолжение 13, 15 и 16 года Иоанновой жизни нельзя оставить  без  внимания:
странно было бы предположить, что молодой Иоанн только по старой неприязни к
родственникам и друзьям Шуйских, безо всякого повода бросался на них и потом
прощал; трудно предположить, чтобы могущественная сторона Шуйских  так  была
поражена казнию князя Андрея, что отказалась совершенно от  борьбы;  но  кто
боролся с нею именем Иоанна - летописи молчат. Можно  указывать  вначале  на
Воронцова,  можно  указывать  на   князей   Глинских,   которых   могущество
обнаруживается  во  всеобщей  ненависти  вельмож  к  ним.  Но   окончательно
Кубенский и Воронцов были погублены не Глинскими; на это  есть  определенное
свидетельство источников. В мае 1546 великий князь отправился  с  войском  в
Коломну по вестям, что крымский хан  идет  к  этим  местам.  Однажды  Иоанн,
выехавши погулять  за  город,  был  остановлен  новгородскими  пищальниками,
которые стали о чем-то бить ему челом; он не расположен  был  их  слушать  и
велел отослать. Летописец не говорит, как посланные великим князем исполнили
его  приказание,  говорит  только,  что  пищальники  начали  бросать  в  них
колпаками и грязью; видя это, Иоанн отправил отряд дворян своих для  отсылки
пищальников, но последние  стали  сопротивляться  и  дворянам;  те  вздумали
употребить силу, тогда пищальники стали на бой, начали биться  ослопами,  из
пищалей стрелять, а дворяне дрались из  луков  и  саблями;  с  обеих  сторон
осталось на месте человек по пяти или по шести; великого князя не пропустили
проехать прямо к его стану, он  должен  был  пробираться  окольною  дорогою.
Легко понять, какое впечатление должно было произвести это  происшествие  на
Иоанна, напуганного в детстве подобными сценами и сохранившего на всю  жизнь
следствия этого испуга. Но он привык видеть врагов своих, дерзких ослушников
своей власти, не в рядах  простых  ратных  людей,  и  потому  сейчас  же  им
овладело подозрение: он велел проведать, по чьей науке пищальники осмелились
так поступить, потому что без науки этого случиться не могло.  Разузнать  об
этом он поручил не знатному человеку, но  дьяку  своему,  Василию  Захарову,
который был у него  в  приближении;  мы  видим,  следовательно,  что  Иоанн,
подобно отцу, уже начал приближать к себе людей новых, без родовых  преданий
и притязаний, дьяков. Захаров донес, что пищальников подучили  бояре,  князь
Кубенский и двое Воронцовых, Федор  и  Василий  Михайловичи.  Великий  князь
поверил дьяку и в великой ярости велел казнить Кубенского и двоих Воронцовых
как вследствие нового обвинения, так  и  по  прежним  их  преступлениям,  за
мздоимство во многих государских  и  земских  делах;  людей  близких  к  ним
разослали в ссылку. Летописцы говорят, что  дьяк  оклеветал  бояр.  Курбский
относит к тем же временам и другие казни.
     Так проводил Иоанн шестнадцатый год своего возраста; на семнадцатом, 13
декабря 1546 года, он  позвал  к  себе  митрополита  и  объявил,  что  хочет
жениться; на другой день митрополит отслужил  молебен  в  Успенском  соборе,
пригласил к себе всех бояр,  даже  и  опальных,  и  со  всеми  отправился  к
великому князю, который сказал Макарию: "Милостию  божиею  и  пречистой  его
матери, молитвами и милостию  великих  чудотворцев,  Петра,  Алексея,  Ионы,
Сергия и всех русских чудотворцев, положил я на них упование, а у тебя, отца
своего,  благословяся,  помыслил  жениться.  Сперва  думал  я   жениться   в
иностранных государствах у какого-нибудь короля или царя;  но  потом  я  эту
мысль отложил, не хочу жениться в чужих государствах,  потому  что  я  после
отца своего и матери остался мал; если я приведу себе жену из чужой земли  и
в нравах мы не сойдемся, то между нами дурное житье будет;  поэтому  я  хочу
жениться  в  своем  государстве,  у  кого   бог   благословит,   по   твоему
благословению". Митрополит и бояре, говорит летописец, заплакали от радости,
видя, что государь так молод, а между тем ни с кем не советуется. Но молодой
Иоанн  тут  же  удивил  их  еще  другою  речью:  "По  твоему,  отца   своего
митрополита, благословению и с вашего боярского  совета  хочу  прежде  своей
женитьбы поискать  прародительских  чинов,  как  наши  прародители,  цари  и
великие князья, и сродник наш великий князь Владимир Всеволодович Мономах на
царство, на великое княжение садились; и я также этот чин хочу  исполнить  и
на царство, на великое княжение сесть". Бояре обрадовались, что  государь  в
таком еще младенчестве, а прародительских чинов поискал. Но  конечно,  всего
более удивились они (а некоторые, как увидим из писем  Курбского,  не  очень
обрадовались) тому, что шестнадцатилетний великий князь с этих пор внутри  и
вне государства принял титул, которого не решались принять ни отец,  ни  дед
его, - титул царя. 16 января 1547  года  совершено  было  царское  венчание,
подобное венчанию Димитрия-внука при Иоанне III. Между  тем  еще  в  декабре
разосланы были по областям, к князьям и детям боярским грамоты: "Когда к вам
эта наша грамота придет и у которых будут из вас дочери девки, то  вы  бы  с
ними сейчас же ехали в город к нашим наместникам на смотр, а дочерей девок у
себя ни под каким видом не таили б. Кто же из  вас  дочь  девку  утаит  и  к
наместникам нашим не повезет, тому от меня быть в  великой  опале  и  казни.
Грамоту пересылайте между собою сами, не задерживая ни часу". Выбор  пал  на
девушку из одного из самых знатных  и  древних  московских  боярских  родов,
который при наплыве родов  княжеских  успел  удержать  за  собою  близкое  к
престолу место, - выбор пал на Анастасию, дочь умершего  окольничего  Романа
Юрьевича Захарьина-Кошкина, племянницу боярина Михаила  Юрьевича,  близкого,
как мы видели,  человека  к  великому  князю  Василию;  быть  может,  и  эти
отношения не были без влияния на выбор; надобно заметить, что  представитель
рода по смерти боярина Михаила,  другой  дядя  Анастасии,  Григорий  Юрьевич
Захарьин, не принадлежал к  стороне  Шуйских,  не  упоминается  ни  в  каких
боярских смутах детства Иоаннова.
     3 февраля была царская свадьба; 12  апреля  вспыхнул  сильный  пожар  в
Москве; 20 числа - другой; 3 июня упал большой колокол - благовестник; 21  -
новый страшный пожар, какого еще никогда  не  бывало  в  Москве;  загорелась
церковь Воздвижения на Арбате при сильной буре;  огонь  потек,  как  молния,
спалил на запад все, вплоть до Москвы-реки у Семчинского сельца; потом  буря
обратилась на Кремль, вспыхнул верх  Успенского  собора,  крыши  на  царском
дворе, казенный двор,  Благовещенский  собор;  сгорела  Оружейная  палата  с
оружием, Постельная палата с казною, двор митрополичий, по каменным  церквам
сгорели иконостасы и людское добро, которое продолжали и в это время прятать
по церквам. В Успенском соборе уцелел  иконостас  и  все  сосуды  церковные;
митрополит Макарий едва не задохся от дыма в соборе, он вышел из него,  неся
образ богородицы, написанный митрополитом Петром, за ним шел протопоп и  нес
церковные правила. Макарий ушел было сначала на городскую стену, на  тайник,
проведенный к Москве-реке, но здесь не мог долго  оставаться  от  дыма;  его
стали спускать с тайника на канате на  взруб  к  реке,  канат  оборвался,  и
митрополит сильно  расшибся,  едва  мог  прийти  в  себя  и  был  отвезен  в
Новоспасский монастырь. Кремлевские  монастыри  -  Чудов  и  Вознесенский  -
сгорели; в Китае сгорели все лавки с товарами и  все  дворы,  за  городом  -
большой посад  по  Неглинной,  Рождественка  -  до  Никольского  Драчевского
монастыря; по Мясницкой пожар шел до церкви святого Флора, на Покровке -  до
церкви святого Василия, народу сгорело 1700 человек. Великий князь с  женою,
братом и боярами уехал в село Воробьево.
     На другой день он поехал с боярами в Новоспасский  монастырь  навестить
митрополита. Здесь царский духовник, благовещенский протопоп  Федор  Бармин,
боярин князь Федор Скопин-Шуйский, Иван Петрович Челяднин  начали  говорить,
что Москва сгорела волшебством: чародеи вынимали сердца человеческие, мочили
их в воде, водою этою кропили по улицам - от этого Москва  и  сгорела.  Царь
велел  разыскать  дело;  розыск  произвели  таким  образом:  26   числа,   в
воскресенье, на пятый день после пожара, бояре приехали в Кремль, на площадь
к Успенскому собору, собрали черных людей и начали спрашивать:  кто  зажигал
Москву?  В  толпе  закричали:  "Княгиня  Анна  Глинская  с   своими   детьми
волхвовала: вынимала сердца человеческие, да клала в  воду,  да  тою  водою,
ездя по Москве, кропила, оттого Москва и выгорела!" Черные люди говорили это
потому, что Глинские были у государя в приближении и жаловании, от людей  их
черным людям насильство и грабеж, а Глинские людей своих не унимали. Конюший
боярин, князь Михайла Васильевич Глинский, родной дядя царский,  был  в  это
время с матерью во Ржеве, полученном от царя в кормление; но брат его, князь
Юрий, был в  Москве  и  стоял  вместе  с  боярами  на  Кремлевской  площади.
Услыхавши о себе и о матери своей такие речи в народе,  он  понял,  что  его
может постигнуть, и ушел в Успенский собор, но бояре,  злобясь  на  Глинских
как на временщиков, напустили чернь: та бросилась в Успенский  собор,  убила
Глинского, выволокла труп его из Кремля и положила перед торгом, где  казнят
преступников. Умертвивши Глинского, чернь бросилась на людей  его,  перебила
их множество,  разграбила  двор;  много  погибло  тут  и  неизвестных  детей
боярских из Северской страны, которых приняли за людей Глинского. Но  одного
Глинского было мало; на третий день после убиения  князя  Юрия  толпы  черни
явились в селе Воробьеве у дворца царского с криком, чтоб государь выдал  им
бабку свою, княгиню Анну Глинскую, и сына ее, князя Михаила,  которые  будто
спрятаны у него в покоях; Иоанн в ответ велел схватить крикунов  и  казнить;
на  остальных  напал  страх,  и  они  разбежались  по  городам.  Виновниками
восстания против Глинских, главными наустителями  черни  летописец  называет
благовещенского протопопа Федора  Бармина,  князя  Федора  Шуйского-Скопина,
князя Юрия Темкина, Ивана Петровича Челяднина, Григория Юрьевича  Захарьина,
Федора Нагого. В малолетство Иоанна Шуйские и приятели их сами управлялись с
людьми, себе враждебными; по когда Иоанн вырос, когда казнь Андрея Шуйского,
Кубенского, Воронцова показала им невозможность  дальнейшего  самоуправства,
то они начали действовать против приближенных к царю  людей  -  Глинских  не
непосредственно, а посредством народа. В восстании против Глинских мы  видим
главных советников Андрея Шуйского, которые после казни его были сосланы, но
потом  возвращены  в  Москву:  князя  Федора  Шуйского-Скопина,  князя  Юрия
Темкина; но они теперь уже так  слабы,  что  но  могут  действовать  одни  и
действуют в  союзе  с  приближенными  к  Иоанну  людьми,  которые  враждебно
столкнулись с Глинскими в борьбе за влияние на волю молодого царя: Шуйский и
Темкин действуют вместе с духовником  царским,  Барминым,  и  дядею  царицы,
Григорием Захарьиным.
     Виновники событий 26 июня умели закрыть  себя  и  достигли  своей  цели
относительно Глинских: оставшийся в живых князь Михайла Васильевич  Глинский
не только потерял надежду  восторжествовать  над  своими  врагами,  но  даже
отчаялся в собственной безопасности  и  вместе  с  приятелем  своим,  князем
Турунтаем-Пронским, побежал в Литву; но беглецы были захвачены князем Петром
Шуйским, посидели немного под стражею и  были  прощены,  отданы  на  поруки,
потому что вздумали бежать  по  неразумию,  испугавшись  судьбы  князя  Юрия
Глинского. Могущество Глинских рушилось,  но  его  не  наследовали  знатные,
враги их: полною доверенностию Иоанна, могущественным влиянием на внутренние
дела  начинают  пользоваться  простой   священник   Благовещенского   собора
Сильвестр  и  ложничий  царский  Алексей  Федоров  Адашев,   человек   очень
незначительного происхождения.
     Сильные волнения, досады, поблажки чувственным, животным стремлениям  и
дурные примеры, которые видел Иоанн в  детстве,  бесспорно,  имели  пагубное
влияние на его характер, произвели в нем, между  прочим,  раздражительность.
Но эта самая  раздражительность,  впечатлительность,  женственность  природы
Иоанна делали его способным и к скорому принятию доброго влияния,  если  это
влияние шло от лица, имеющего нравственное достоинство, религиозное значение
и неподозрительного для Иоанна. Пожар московский произвел на  молодого  царя
сильное впечатление. Вот что сам царь  писал  об  этом  впечатлении  собору,
созванному  для  устройства  церковного:  "Нельзя  ни  описать,  ни   языком
человеческим  пересказать  всего  того,  что  я  сделал  дурного  по  грехам
молодости моей. Прежде всего смирил меня бог, отнял у меня  отца,  а  у  вас
пастыря  и  заступника;  бояре  и   вельможи,   показывая   вид,   что   мне
доброхотствуют, а на самом деле доискиваясь самовластия,  в  помрачении  ума
своего дерзнули схватить и умертвить братьев отца моего.  По  смерти  матери
моей бояре  самовластно  владели  царством;  по  моим  грехам,  сиротству  и
молодости много  людей  погибло  в  междоусобной  брани,  а  я  возрастал  в
небрежении, без наставлений, навык злокозненным обычаям боярским  и  с  того
времени до сих пор сколько согрешил я перед богом и сколько казней послал на
нас бог! Мы не раз покушались отомстить врагам своим, но все безуспешно;  не
понимал я, что господь наказывает меня великими казнями, и не  покаялся,  но
сам угнетал бедных христиан всяким насилием. Господь наказывал меня за грехи
то потопом, то мором, и все я не каялся, наконец бог наслал великие  пожары,
и вошел страх в душу мою и трепет в кости мои, смирился дух мой, умилился  я
и познал свои согрешения: выпросив  прощенье  у  духовенства,  дал  прощение
князьям и боярам". Курбский  говорит,  что  во  время  народного  возмущения
против Глинских бог подал руку  помощи  земле  христианской  таким  образом:
пришел к Иоанну один муж, чином  пресвитер,  именем  Сильвестр,  пришлец  из
Новгорода Великого, стал претить ему от бога священными писаниями  и  строго
заклинать его страшным божиим именем; кроме того, поведал ему о  чудесах,  о
явлениях, как бы от бога происшедших; не знаю, прибавляет  Курбский,  правду
ли он говорил о чудесах или выдумал, чтоб только напугать Иоанна для детских
неистовых его нравов, и достиг своей  цели:  душу  его  исцелил  и  очистил,
развращенный ум исправил с помощью Алексея Адашева,  митрополита  Макария  и
всех преподобных мужей, пресвитерством почтенных.
     Из слов Курбского мы не имеем никакого права заключать,  что  Сильвестр
явился только тут внезапно  пред  Иоанном,  не  будучи  вовсе  известен  ему
прежде. По всем вероятностям, Сильвестр уже давно переселился из Новгорода в
Москву и был одним из священников  придворного  Благовещенского  собора,  по
этому самому был давно на глазах Иоанна, обратил на себя его внимание своими
достоинствами, но теперь его внушение, его влияние  получили  большую  силу.
Царственная книга говорит, что Сильвестр был очень дружен с удельным  князем
Владимиром Андреевичем и его матерью, что по его старанию они были  выпущены
из заключения - свидетельство чрезвычайно важное, ибо мы  знаем,  что  князь
Владимир Андреевич был заключен вместе с отцом и освобожден из заключения во
время  правления  князя  Бельского  и  митрополита  Иоасафа;   о   вторичном
заключении его мы не находим  нигде  известия.  Следовательно,  не  допуская
невероятного предположения, что все летописцы, говоря  об  опалах  и  казнях
боярских, пропустили известие о заключении  двоюродного  брата  царского,  и
принимая, что Царственная книга говорит о  единственном  освобождении  князя
Владимира при Бельском, мы должны заключить, что Сильвестр  уже  тогда  имел
важное значение. Для  объяснения  нравственного  переворота  в  Иоанне,  для
объяснения при этом Сильвестрова  значения  припомним  события,  встречаемые
нами в конце шестнадцатого и на семнадцатом году  возраста  Иоаннова:  казнь
Кубенского и Воронцова, бывшая следствием убеждения в  неисправимости  бояр;
сильная по летам степень  развития  ума  и  воли,  обнаружившаяся  в  Иоанне
намерением венчаться  на  царство  и  принять  титул  царский;  нравственный
переворот, долженствовавший произойти  вследствие  брака  шестнадцатилетнего
юноши, наконец, пожары, народное восстание против лиц, которым молодой  царь
доверял более всех по единству интересов,  по  близкому  родству  и  которые
раздражили народ безнаказанными насилиями слуг своих, - все  это  заставляло
Иоанна порешить окончательно с князьями и  боярами,  искать  опоры  в  лицах
другого происхождения и в лицах испытанной нравственности.
     Но если на семнадцатом году возраста  вследствие  означенных  причин  и
влияний произошел в  Иоанне  важный  нравственный  переворот,  то  не  ранее
двадцатого года вследствие естественного развития молодой царь нашел в  себе
силы  окончательно  порешить  с  прошедшим,  которое  сильно  тяготило  его.
Естественным следствием живости, страстности природы в Иоанне было  неуменье
сдерживать свои  мысли  и  чувства,  необходимость  высказываться;  ни  один
государь нашей древней истории не отличался такою  охотою  и  таким  уменьем
поговорить,  поспорить,  устно  или  письменно,  на  площади  народной,   на
церковном соборе, с отъехавшим боярином или с послами  иностранными,  отчего
получил прозвание  в  словесной  премудрости  ритора.  Несчастное  положение
Иоанна с самого детства заставляло его постоянно защищать себя в собственных
глазах и пред другими людьми - отсюда его  речи  и  письма  обыкновенно  или
защитительные, в  свою  пользу,  или  обвинительные,  против  врагов  своих.
Раздражительная, страстная природа и несчастные обстоятельства увлекли его к
страшным крайностям, но при этом сознание своего падения никогда не  умирало
в нем - отсюда это постоянное  желание  защитить  себя,  обвинить  других  в
собственном падении.
     Теперь  он  хотел  защитить  себя  пред  народом,  сложить  вину  всего
прошедшего зла на людей, которых он не переставал называть  своими  врагами,
как мы видели из речи его на соборе. Прежде он хотел  мстить  им  опалами  и
казнями; теперь, при новом настроении, он  хочет  торжественно  объявить  их
вину. На двадцатом году возраста своего, видя государство в великой тоске  и
печали от насилия сильных и от неправд, умыслил царь привести всех в любовь.
Посоветовавшись  с  митрополитом,  как  бы  уничтожить   крамолы,   разорить
неправды, утолить вражду, приказал он собрать свое  государство  из  городов
всякого чина. Когда выборные съехались, Иоанн  в  воскресный  день  вышел  с
крестами на Лобное место и после молебна начал говорить  митрополиту:  "Молю
тебя, святый владыко! Будь мне помощник  и  любви  поборник;  знаю,  что  ты
добрых дел и любви желатель. Знаешь сам, что я  после  отца  своего  остался
четырех лет, после матери - осьми; родственники о мне не брегли,  а  сильные
мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны  и
почести похитили моим  именем  и  во  многих  корыстях,  хищениях  и  обидах
упражнялись, аз же яко глух и не слыша