ал им говорить, что во время такой
беды надобно из всех сил помогать людям, которые ищут приюта у  св.  Сергия.
Ему отвечали единодушно: "Кто, государь архимандрит, в такой беде с  разумом
сберется? Никому невозможно стало промышлять, кроме единого бога".  Дионисий
заплакал и начал опять говорить им: "Ведь это искушение нам от господа бога,
от большой осады нас господь бог избавил; а теперь  за  леность  нашу  и  за
скупость может нас и без осады смирить и оскорбить". "Что же нам делать?"  -
спросили келарь, братия и  слуги.  Дионисий  отвечал:  "Дом  св.  троицы  не
запустеет, если станем молиться богу, чтоб дал нам разум: только положим  на
том, чтоб всякий промышлял, чем может".  Слуги  и  крестьяне  посоветовались
между собою и сказали архимандриту с братиею: "Если вы, государи, будете  из
монастырской казны давать бедным на корм, одежду, лечение и работникам,  кто
возьмется стряпать, служить, лечить, собирать и погребать, то мы  за  головы
свои и за животы не стоим".  И  вот  пошел  промысл  всем  бедным,  живым  и
умирающим в монастыре и кругом монастыря. Прежде всего начали строить  домы,
больницы  для  раненых,  избы  на  странноприимство  всякого   чина   людям,
прибегавшим  из  Москвы  и  других  городов,  особые  избы  мущинам,  особые
женщинам, в Служней слободе и в селе Клементьеве; монастырские  люди  ездили
по селам и дорогам, подбирали раненых и мертвых; женщины, которым  монастырь
дал приют и содержание, беспрестанно  шили  и  мыли  рубашки  живым,  саваны
мертвым. А внутри монастыря, в келье архимандричьей, сидели писцы борзые, из
которых особенно отличался Алексей Тихонов, собирали они учительные слова из
божественных  писаний,  составляли  увещательные  послания  и  рассылали  по
городам и полкам, призывая к очищению земли.
   Летом 1611 года, когда еще Ляпунов  был  жив,  разосланы  были  Дионисием
грамоты в Казань, во все понизовые города, в Новгород Великий, на Поморье  в
Вологду  и  Пермь:  "Православные  христиане!  -  говорилось  в  грамоте,  -
вспомните истинную православную христианскую веру, что все  мы  родились  от
христианских родителей, знаменались  печатию,  святым  крещением,  обещались
веровать во св.  троицу;  возложите  упование  на  силу  креста  господня  и
покажите подвиг свой, молите служилых людей,  чтоб  быть  всем  православным
христианам в соединении  и  стать  сообща  против  предателей  христианских,
Михайлы Салтыкова и Федьки Андронова, и против вечных  врагов  христианства,
польских и литовских людей.  Сами  видите  конечную  от  них  погибель  всем
христианам, видите, какое разоренье учинили они  в  Московском  государстве;
где святые божии церкви и божии образы?  Где  иноки,  сединами  цветущие,  и
инокини, добродетелями украшенные? Не все ли до конца  разорено  и  обругано
злым поруганием; не пощажены ни старики, ни  младенцы  грудные.  Помяните  и
смилуйтесь над видимою общею смертною погибелью, чтоб вас самих также  лютая
не постигла смерть. Пусть  служилые  люди  без  всякого  мешкания  спешат  к
Москве, в сход к боярам, воеводам и ко всем  православным  христианам.  Сами
знаете, что всякому делу одно время надлежит, безвременное же  всякому  делу
начинание суетно и бездельно бывает; хотя бы и были в ваших  пределах  какие
неудовольствия, для бога отложите все это на время, чтобы  всем  вам  сообща
потрудиться для избавления православной христианской  веры,  пока  к  врагам
помощь не пришла. Смилуйтесь, сделайте это дело поскорее, ратными  людьми  и
казною помогите, чтобы собранное теперь здесь под Москвою войско от скудости
не разошлось".
   6  октября  троицкие  власти  опять  разослали  грамоты  по  областям   с
известием, что "пришел к Москве, к литовским людям на помощь Ходкевич,  а  с
ним пришло всяких людей с 2000 человек и стали по дорогам в Красном  селе  и
по Коломенской дороге, чтоб им к боярам, воеводам и  ратным  людям,  которые
стоят за православную христианскую веру, никаких  запасов  не  пропустить  и
голодом от  Москвы  отогнать,  и  нас,  православных  христиан,  привести  в
конечную погибель; а бояре, воеводы и всякие ратные люди стоят  под  Москвою
крепко и неподвижно, хотят  за  православную  христианскую  веру  по  своему
обещанию пострадать и смертию живот вечный получить. А  каширяне,  калужане,
туляне и других замосковных  городов  дворяне  и  дети  боярские,  и  всякие
служилые люди к Москве пришли, а из  северских  городов  Юрий  Беззубцев  со
всеми людьми идет к Москве же наспех, а на  другой  стороне  многих  городов
дворяне и дети боярские, и всякие служилые и ратные люди собираются теперь в
Переяславле Залесском и хотят идти к Москве же". Грамота оканчивается тем же
увещанием, какое мы видели и в прежних грамотах.  Конечно,  у  Троицы  очень
хорошо знали о поведении козаков в подмосковном стане, но все же это  войско
стояло под хоругвию православной веры и Московского государства,  держало  в
осаде вечных врагов креста Христова и успешно билось с  ними,  и  потому  не
удивительно,  что  троицкие  власти  считают  своею  обязанностию  в  минуту
опасности  призывать  русских  людей  на  помощь  ополчению   Трубецкого   и
Заруцкого. Но любопытно для нас то, что две тысячи Ходкевичева войска  могли
нагнать такой страх, могли возбудить  опасение,  что  такая  горсть  поляков
может занять все дороги и заморить голодом ополчение Трубецкого и Заруцкого.
Регулярное войско, хотя и малочисленное, наводило страх; но зато у  русских,
лишенных вождя и средоточия, образовалось множество легких отрядов,  которые
наносили страшный  вред  полякам,  не  давая  им  покоя,  отнимая  добычу  и
продовольствие. Эти партизаны носили у поляков название шишей.
   Народ был готов встать как один человек; непрерывный ряд смут и  бедствий
не сокрушил могучих сил юного народа, но  очистил  общество,  привел  его  к
сознанию необходимости  пожертвовать  всем  для  спасения  веры,  угрожаемой
врагами  внешними,  и  наряда  государственного,  которому   грозили   враги
внутренние, воры. Явились признаки сознания  о  необходимости  нравственного
очищения жителей для подвига очищения земли от врагов,  признаки  того,  что
народ, не видя никакой внешней помощи, углубился во внутренний, духовный мир
свой, чтоб оттуда извлечь средства спасения. По областям  промчалось  слово,
города переслали друг другу грамоты, где писали, что в Нижнем Новгороде было
откровение божие какому-то благочестивому человеку, именем Григорию;  велено
ему божие слово проповедать во всем Российском  государстве;  говорили,  что
этот Григорий сподобился страшного видения в полуночи: видел он, как снялась
с его дома крыша, и свет великий облистал комнату, куда явились два  мужа  с
проповедию о покаянии, очищении всего государства; во Владимире  было  также
видение. Вследствие этого по совету всей земли  Московского  государства  во
всех городах всем православным народом  приговорили  поститься,  от  пищи  и
питья воздержаться три дня даже и с грудными младенцами, и по приговору,  по
своей воле православные  христиане  постились:  три  дня  -  в  понедельник,
вторник и среду ничего не ели, не пили, в четверг и пятницу  сухо  ели.  Так
при  господстве  религиозного  чувства   выразилась   в   народе   мысль   о
необходимости очищения всей земли, отделения себя от настоящего  смутного  и
оскверненного общественным развратом времени. Мы  видели,  что  еще  Шуйский
думал об этом очищении, и два  патриарха  хотели  очистить  народ  от  греха
недавних клятвопреступлений, но это действие было произвольно с их стороны и
потому преждевременно; теперь же народ путем испытаний сам пришел к мысли  о
необходимости очищения: православные христиане постились,  говорит  грамота,
по своему изволению.
   Итак,  все  было  готово,  ждали   только   начала   движения,   движение
обнаружилось  в  Нижнем  Новгороде.  Правительственными   лицами   здесь   в
описываемое время были: воеводы - князь Василий Андреевич  Звенигородский  и
Андрей Семенович  Алябьев,  стряпчий  Иван  Иванович  Биркин,  дьяк  Василий
Семенов;  в  числе  земских  старост  был  Кузьма  Минин  Сухорукий,  мясной
торговец. Биркин сперва служил Шуйскому, потом тушинскому вору, потом  опять
Шуйскому, опять изменил ему вместе с Ляпуновым,  который  и  прислал  его  в
Нижний. Здесь считали его  человеком  ненадежным,  земский  староста  Кузьма
Минин прямо называл  его  сосудом  сатаны.  Когда  в  октябре  1611  года  и
нижегородцы  получили  троицкую  грамоту,  то  старшие  люди  в   городе   с
духовенством собрались для совета и Минин сказал: "Св. Сергий явился мне  во
сне и приказал возбудить уснувших; прочтите грамоты Дионисиевы в  соборе,  а
там что будет угодно богу". Стряпчий Биркин  стал  противоречить,  но  Минин
остановил его, заметив, что догадывается  о  его  замысле.  На  другой  день
нижегородцы сошлись в соборной церкви; там протопоп Савва увещевал их  стать
за веру и потом прочел троицкую  грамоту;  после  протопопа  начал  говорить
Минин: "Захотим помочь Московскому государству, так  не  жалеть  нам  имения
своего, не жалеть ничего, дворы продавать, жен и детей  закладывать  и  бить
челом - кто  бы  вступился  за  истинную  православную  веру  и  был  у  нас
начальником". После этого  начались  частые  сходки,  Минин  продолжал  свои
увещания. "Что же нам делать?" -  спрашивали  его.  "Ополчаться,  -  отвечал
Минин, - сами мы не искусны в ратном  деле,  так  станем  кличь  кликать  по
вольных служилых людей". "А  казны  нам  откуда  взять  служилым  людям?"  -
послышался опять вопрос. Минин отвечал: "Я убогий с товарищами своими,  всех
нас 2500 человек, а денег у нас в сборе 1700 рублей; брали третью деньгу:  у
меня было 300 рублей, и я 100 рублей в сборные деньги принес; то же и вы все
сделайте". "Будь так, будь так!" - закричали все. Начался сбор; пришла  одна
вдова и сказала: "Осталась я после мужа бездетна и есть у меня 12000 рублей,
10000 отдаю в сбор, а 2000 оставляю себе". Кто не хотел давать волею, у  тех
брали силою. Но  прежде  чем  скликать  ратных  людей,  надобно  было  найти
воеводу. В это время в Суздальском уезде жил стольник и  воевода  известный,
князь Дмитрий  Михайлович  Пожарский,  который  приехал  сюда  от  Троицы  и
долечивался от ран, полученных при разорении Москвы.  Минин  снесся  с  ним,
уладил дело и сказал народу, что не за  кем  больше  посылать,  кроме  князя
Пожарского. Посланы были к нему  печерский  архимандрит  Феодосий,  дворянин
добрый Ждан Петрович Болтин да изо всех чинов лучшие люди. Пожарский отвечал
посланным: "Рад я вашему совету, готов хотя сейчас ехать, но выберите прежде
из посадских людей, кому со  мною  у  такого  великого  дела  быть  и  казну
сбирать". Посланные отвечали, что  у  них  в  городе  такого  человека  нет.
Пожарский сказал им на это: "Есть у  вас  Кузьма  Минин,  бывал  он  человек
служилый, ему это дело за обычай".
   Когда посланные возвратились и объявили нижегородцам слова Пожарского, те
стали бить челом Кузьме, чтобы  принялся  за  дело;  Минин  отказывался  для
укрепления, чтобы нижегородцы сдались на всю его волю: "Соглашусь, - говорил
он, - если напишете приговор, что будете во всем послушны и покорны и будете
ратным людям давать деньги". Нижегородцы  согласились,  и  Минин  написал  в
приговоре свои прежние слова, что не только отдавать имения, но жен и  детей
продавать. Когда приговор был подписан, Кузьма взял его и отправил тотчас  к
Пожарскому, чтобы нижегородцы, охладев в усердии, не взяли его назад.
   Весть, что нижегородцы встали и готовы на всякие пожертвования для ратных
людей, скоро распространилась  по  городам  ближайшим;  смоленские  дворяне,
лишившиеся поместий в своей области  вследствие  завоевания  ее  поляками  и
получившие земли в Арзамасском  уезде,  прислали  бить  челом  нижегородцам,
чтобы те приняли их к себе, потому что Заруцкий выгнал их из новых поместий,
не велевши крестьянам слушаться их. Нижегородцы послали этих челобитчиков  к
Пожарскому упрашивать его, чтобы шел к Нижнему  немедленно;  он  поехал,  на
дороге  присоединил  к  себе  служилых  людей  дорогобужских  и   вяземских,
испомещенных в Ярополче и также выгнанных Заруцким, и вместе с ними  вступил
в Нижний, где был принят с великою  честию.  Прежде  всего  новый  начальник
ополчения занялся раздачею жалованья ратным людям,  но  скоро  нижегородской
казны стало недостаточно; нужно было писать  по  всем  городам,  просить  их
содействия.  Эти  грамоты  написаны  от  имени  Димитрия  Пожарского,  Ивана
Биркина, Василья (Семенова?) Юдина и всяких ратных и земских  людей  Нижнего
Новгорода;  в  них  говорится,  что,  "по  Христову  слову,  встали   многие
лжехристи, и в их прелести смялась вся земля наша, встала междоусобная брань
в Российском государстве и длится немалое время. Усмотря  между  нами  такую
рознь,  хищники  нашего  спасения,  польские  и  литовские  люди,   умыслили
Московское государство разорить, и бог  их  злокозненному  замыслу  попустил
совершиться. Видя такую их не правду, все  города  Московского  государства,
сославшись друг с другом, утвердились крестным целованием -  быть  нам  всем
православным христианам  в  любвв  и  соединении,  прежнего  междоусобия  не
начинать, Московское государство от врагов очищать, и своим произволом,  без
совета всей земли, государя не выбирать, а просить у  бога,  чтобы  дал  нам
государя благочестивого, подобного прежним природным христианским государям.
Изо всех городов Московского государства дворяне и дети боярские под Москвою
были, польских и литовских людей осадили крепкою осадою, но потом дворяне  и
дети боярские из-под Москвы разъехались для временной сладости, для грабежей
и похищенья; многие покушаются, чтобы быть на Московском  государстве  панье
Маринке с законопреступным сыном ее. Но теперь мы, Нижнего Новгорода  всякие
люди, сославшись с Казанью и со всеми  городами  понизовыми  и  поволжскими,
собравшись со многими ратными людьми, видя Московскому государству  конечное
разоренье, прося  у  бога  милости,  идем  все  головами  своими  на  помощь
Московскому  государству,  да  к  нам  же  приехали  в  Нижний  из  Арзамаса
смольняне, дорогобужане и вятчане и других многих  городов  дворяне  и  дети
боярские; и мы, всякие люди Нижнего Новгорода, посоветовавшись между  собою,
приговорили животы свои и домы с ними разделить, жалованье им и подмогу дать
и послать их на помощь Московскому государству. И вам бы,  господа,  помнить
свое крестное целование, что нам против врагов наших до смерти стоять:  идти
бы теперь на литовских людей всем вскоре. Если вы, господа, дворяне  и  дети
боярские,  опасаетесь  от  козаков  какого-нибудь  налогу  или  каких-нибудь
воровских заводов, то вам  бы  никак  этого  не  опасаться;  как  будем  все
верховые и понизовые города в сходу, то мы всею землею о том совет учиним  и
дурна никакого ворам делать не дадим; самим вам известно что к  дурну  ни  к
какому до сих пор мы не приставали, да и вперед никакого дурна  не  захотим:
непременно быть бы вам с нами в одном совете и ратными людьми на польских  и
литовских людей идти вместе, чтобы козаки по-прежнему не  разогнали  низовой
рати воровством, грабежом, иными воровскими заводами и Маринкиным  сыном.  А
как мы будем с вами в сходе, то станем над  польскими  и  литовскими  людьми
промышлять вместе заодно, сколько милосердый бог  помощи  подаст,  о  всяком
земском деле учиним  крепкий  совет,  и  которые  люди  под  Москвою  или  в
каких-нибудь городах захотят дурно учинить или Маринкою  и  сыном  ее  новую
кровь захотят начать, то мы дурна никакого им сделать не дадим.  Мы,  всякие
люди Нижнего Новгорода утвердились на том и в Москву  к  боярам  и  ко  всей
земле писали, что Маринки и сына ее, и того вора, который стоит под Псковом,
до смерти своей в государи на Московское государство не хотим, точно так  же
и литовского короля".
   Эта грамота, возвещавшая второе восстание земли,  отличается  от  грамот,
писанных во время первого восстания, тем, что  в  ней  объявляется  движение
чисто земское, направленное столько же, если еще не больше, против  козаков,
сколько против польских и литовских людей; основная мысль  грамоты:  надобно
нам соединиться и действовать вместе, чтобы не дать козакам  сделать  ничего
дурного. Грамота имела сильное действие, ибо в областях все  были  готовы  к
восстанию и ждали только начала. Отовсюду слали в Нижний выборных на  совет,
присылали и казну, шли ратные  люди.  Первые  пришли  коломничи:  сначала  в
Коломне  сидел  по  королевскому  приказу  известный  нам   Василий   Сукин,
покинувший посольское дело под Смоленском,  но  уже  26  августа  1611  года
король писал боярам в Москву, что Сукин вместе с сыном ему изменил и отъехал
к ворам-изменникам. Оказывается, что Сукин переехал  в  Троицкий  монастырь,
ибо его имя встречаем в грамотах троицких подле имен Дионисия и Палицына. За
коломничами пришли рязанцы, за ними  -  служилые  люди  украинских  городов;
пришли добрые козаки и стрельцы, которые сидели в Москве  в  осаде  с  царем
Василием; все получили жалованье. Между всеми этими гостями и  нижегородцами
был великий совет и  любовь,  говорит  летописец.  Но  дурные  вести  пришли
оттуда, откуда менее всего их ожидали: Казань, которая до сих пор так сильно
увещевала другие города к общему делу, теперь отказалась в  нем  участвовать
по заводу дьяка Никанора Шульгина. Как видно, Шульгин был недоволен тем, что
не царственная Казань, главный город Понизовья, не он, захвативший в ней всю
власть, стали в челе восстания, а  второстепенный  Нижний  с  своим  земским
старостою; Шульгина поддерживал  сват  его,  строитель  Амфилохий  Рыбушкин,
который не слушался троицких грамот; тогда троицкие власти вызвали отца  его
Пимена, архимандрита старицкого Богородицкого монастыря, и  за  измену  сына
томили его тяжкими трудами, заставляли печь хлебы. К Шульгину  же  в  Казань
перешел Иван Биркин, также недовольный первенством  Пожарского  и  Минина  в
Нижнем.
   Получив весть о недобром  совете  Шульгина  и  Биркина,  князь  Димитрий,
Кузьма и все ратные люди положили упование на бога, и как Иерусалим, говорит
летопись, был очищен последними  людьми,  так  и  в  Московском  государстве
последние люди собрались и пошли  против  безбожных  латин  и  против  своих
изменников. Действительно, это были последние люди Московского  государства,
коренные, основные люди: когда ударили бури Смутного времени то  потрясли  и
свеяли  много  слоев,  находившихся  на  поверхности,  но  когда   коснулись
оснований общественных, то встретили и людей основных, о силу которых  напор
их должен был сокрушиться.
   Так окончился 1611 и начался 1612  год.  В  конце  января  в  Костроме  и
Ярославле явились грамоты от  бояр  московских  с  увещанием  отложиться  от
Заруцкого и быть верными царю Владиславу: "Сами видите,  -  пишут  бояре,  -
божию милость над великим государем нашим, его государскую правду и счастье:
самого большого заводчика  Смуты,  от  которого  христианская  кровь  начала
литься, Прокофья Ляпунова, убили воры, которые с ним  были  в  этом  заводе,
Ивашка Заруцкий с товарищами, и тело его  держали  собакам  на  съедение  на
площади три дня. Теперь князь Дмитрий Трубецкой да Иван Заруцкий  стоят  под
Москвою на христианское кровопролитие и всем городам на конечное  разоренье:
ездят от них из табора по городам беспрестанно козаки, грабят,  разбивают  и
невинную  кровь  христианскую  проливают,  насилуют  православных  христиан,
боярынь  и  простых  жен  берут  на  блуд,  девиц   растлевают   насильством
мучительским, церкви разоряют, иконы святые обдирают и многие скаредные дела
на иконах делают, чего ум наш страшится написать.  А  польские  и  литовские
люди, видя ваше непокорство, также города все пустошат и воюют. И то  многим
из вас известно: как в Новодевичьем монастыре сидели ратные люди от  нас  из
Москвы, то они церковь  божию  соблюдали,  как  свое  око;  а  когда  И