измунду:  "Во  всем  твоем
писанье не нашли мы ни одного такого дела, которое было бы  прямо  написано:
писал ты все дела ложные, складывая  на  нас  неправду...  Прежде  этого  ты
послал к нам Яна Шимковича, а к Перекопскому писал, что Шимкович  послан  не
делать дело, а разодрать его;  и  прежде  посылал  ты  к  Перекопскому  свою
грамоту, укорял в ней нас многими неподобными словами. И если  уже  так,  то
нам  от  тебя  больше  чего  ждать?  Всю  неправду  в  тебе  мы   достаточно
высмотрели".
     Упреки Иоанна были справедливы: Сигизмунд не переставал поднимать  хана
на Москву, писал ему, что Иоанн,  несмотря  на  перемирие  с  Литвою,  воюет
Ливонию, находящуюся под защитою королевскою; что он,  Сигизмунд,  не  хочет
нарушить клятвы и начать войну с Москвою до истечения перемирных лет, но что
хану теперь самое удобное время напасть на  Москву,  потому  что  почти  все
полки ее находятся в Ливонии. Паны литовские  по  старому  обычаю  писали  к
митрополиту и боярам, чтоб они склоняли государя к миру и к уступке Ливонии,
которая искони принадлежала королям польским и  великим  князьям  литовским.
Митрополит отвечал по царскому наказу: "И прежде бискуп и воевода  виленский
посланников и гонцов своих к нам присылали не один раз, и  мы  им  отвечали,
что мы люди церковные и нам до тех дел дела нет; также и теперь нам  до  тех
дел дела нет, то ведают боговенчанного самодержца царя государя  бояре  и  с
панами ссылаются. И мы, как пастыри христианские, благовенчанному самодержцу
напоминаем, чтоб он с пограничными своими соседями имел  мир  и  тишину.  Мы
били челом государю, и он нашего челобитья не презрил, послал  на  литовских
послов опасную грамоту". Бояре отвечали: "Только  вспомнить  старину,  каким
образом гетманы литовские Рогволодовичей Данила  да  Мовколда  на  Литовское
княжество взяли и каким образом великому  государю  Мстиславу  Владимировичу
Монамашу к Киеву дань давали, то не только  что  Русская  земля  вся,  но  и
Литовская земля вся  -  вотчина  государя  нашего,  потому  что  начиная  от
великого государя Владимира, просветившего Русскую землю  святым  крещением,
до нынешнего великого государя  нашего  наши  государи-самодержцы  никем  не
посажены на своих государствах, а ваши государи - посаженные  государи:  так
который крепче - вотчинный ли государь или посаженный? - сами рассудите.  Но
такими речами, сколько их  ни  говорить  на  обе  стороны,  доброе  дело  не
станется, а скорее к разлитию крови христианской придет; мы напомнили вам  о
Литве только для того, что вы в своей грамоте писали непригоже, задираясь за
искони вечную вотчину государя нашего... Как  Ливонская  земля  повиновалась
прежде нашему государю, о том не только нам, но и  многим  землям  известно;
что нам о том и  говорить,  как  Ягайло  на  дядю  своего  Кестутья  нанимал
ливонских немцев - вам это хорошо известно; посмотрите в  ваших  хрониках  -
найдете; и как Витовт, бегая от Ягайла, ливонских немцев нанимал - и то  вам
известно же; и как Ягайло и Витовт ходили в Немецкую землю к Марьину городку
(Мариенбургу), и сколько у них немцы побили людей, и как литовские  немцы  с
Ягайлом и Витовтом помирились на своей воле".
     Доброго дела нельзя  было  достигнуть  ни  такими  и  никакими  другими
речами, а только делом, и в начале 1563 года сам Иоанн с большим  войском  и
нарядом двинулся к литовским границам; целию  похода  был  Полоцк  -  город,
важный сам по себе и особенно по отношению к Ливонии, по торговой связи  его
через Двину с Ригою. 31 генваря  город  был  осажден,  7  февраля  взят  был
острог, а 15 февраля, после того как 300 сажен  стены  было  выжжено,  город
сдался; воевода полоцкий Довойна, один из самых приближенных людей к королю,
и епископ отосланы были в Москву, имение их, казна королевская, имение панов
и купцов богатых, много  золота  и  серебра  отобрано  было  на  царя;  жиды
потоплены в Двине; но наемные воины королевские одарены  шубами  и  отпущены
числом больше 500 человек, дана им воля, вступить ли в царскую службу, ехать
ли к королю или в другие земли, потому что они пришельцы  из  чужих  земель.
Уведомляя  митрополита  о  взятии  Полоцка,   Иоанн   велел   ему   сказать:
"Исполнилось пророчество русского угодника, чудотворца  Петра-митрополита  о
городе Москве, что взыдут руки его на плещи врагов его: бог несказанную свою
милость излиял на нас, недостойных, вотчину нашу, город Полоцк, нам  в  руки
дал". Царь возвратился в Москву так же торжественно, как  из-под  Казани:  в
Иосифовом монастыре встретил его старший сын,  царевич  Иван;  на  последнем
ночлеге к Москве, в селе Крылатском,  встретили  его  младший  сын,  царевич
Феодор, брат Юрий, ростовский  архиепископ  Никандр  с  другими  епископами,
архимандритами,  игуменами.  Митрополит  со  всем  духовенством   московским
встретил у церкви Бориса и Глеба на Арбате; Иоанн бил им челом, что милостию
пречистой богородицы, молитвами великих чудотворцев и их  молитвами  господь
бог милосердие свое свыше послал, вотчину его, город  Полоцк,  в  руки  дал.
Духовенство государю многолетствовало на его вотчине, благодарение великое и
похвалы  воздавало,  что   своим   великим   подвигом   церкви   святые   от
иконоборцев-люторей очистил и остальных христиан  в  православие  собрал.  В
Полоцке оставлены были трое воевод - князья Петр Иванович Шуйский, Василий и
Петр Семеновичи Серебряные-Оболенские - с таким  наказом:  "Укреплять  город
наспех, не мешкая,  чтоб  было  бесстрашно;  где  будет  нужно,  рвы  старые
вычистить и новые покопать, чтоб были рвы глубокие и крутые;  и  в  остроге,
которое место выгорело, велеть заделать накрепко, стены в  три  или  четыре.
Литовских людей в город (т.  е.  в  крепость),  приезжих  и  тутошних  детей
боярских, землян и  черных  людей  ни  под  каким  видом  не  пускать,  а  в
какой-нибудь день торжественный, в великий праздник, попросятся в  Софийский
собор литовские люди, бурмистры и  земские  люди,  то  пустить  их  в  город
понемногу, учинивши в это время береженье  большое,  прибавя  во  все  места
голов; и ни под каким бы видом без боярского ведома и без приставов ни  один
человек, ни шляхтич, ни посадский, в город не входил, в городе  должны  жить
одни попы у церквей с своими семьями, а лишние люди у попов не  жили  бы.  В
городе сделать светлицу, и ночевать в ней  каждую  ночь  воеводам  с  своими
полками поочередно; с фонарем ходить по городу беспрестанно.  Управу  давать
литовским людям, расспроси про здешние  всякие  обиходы  как  у  них  обычаи
ведутся, по их обычаям и судить;  судебню  сделать  за  городом  в  остроге;
выбрать голов добрых из дворян, кому можно верить, и приказать им  судить  в
судебне всякие дела безволокитно и к присяге их привести, чтоб судили прямо,
посулов и поминков не брали, а записывать у них земским  дьякам,  выбрав  из
земских людей; на суде быть с ними бурмистрам. Кто из детей боярских, шляхты
и посадских людей останется жить на  посаде,  у  тех  бы  не  было  никакого
ратного оружия. Если в ком-нибудь из них  воеводы  приметят  шатость,  таких
людей, не вдруг, затеявши какое-нибудь дело, ссылать во Псков, в Новгород, в
Луки Великие, а оттуда в Москву".
     Король, узнавши о взятии Полоцка, послал к хану крымскому с выговорами,
зачем тот уверил его, что пойдет зимою на Москву, и не пошел,  а  между  тем
Иоанн, безопасный с этой стороны, пришел со всею своею землей в Литву и взял
Полоцк; королевская же Рада  прислала  к  боярам  просить,  чтоб  московские
войска удержались от дальнейших неприятельских действий, что послы литовские
будут  к  Успеньеву  дню  в  Москве.  Иоанн  велел  унять  войну;  пересылки
продолжались. В это  время  князь  Дмитрий  Вишневецкий  оставил  московскую
службу по неизвестным причинам и перешел опять в Литву, но  с  тем,  чтоб  и
здесь недолго оставаться. Гонцу Клобукову, отправленному в  Литву,  дан  был
наказ: "Если спросят о  Вишневецком,  то  отвечать:  притек  он  к  государю
нашему, как собака, и потек от государя, как собака же, а государю нашему  и
земле убытка никакого не учинил". Но на деле в Москве не были  равнодушны  к
бегству удалого козака, который оказал так много услуг царю против  Крыма  и
мог оказывать теперь услуги королю  против  царя;  Клобукову  наказано  было
разведывать: "Как приехал князь Дмитрий Вишневецкий на королевское  имя,  то
король ему жалованье дал ли, и живет при короле ли, и в какой версте  держит
его у себя король? Да проведывать про Черкасских - Алексея и Гаврилу:  каков
их приезд был к королю и чем их король  пожаловал?  Если  Алешка  Черкасский
пришлет к гонцу и объявит, что хочет опять ехать  к  государю,  то  отвечать
ему, что челобитье его будет донесено до государя".
     Король  по-прежнему  старался  только  протянуть  время,   чтоб   иметь
возможность собраться с силами и поднять хана: теперь, по взятии Полоцка, он
менее чем когда-либо мог надеяться на заключение  выгодного  мира  или  даже
перемирия.  Он  прислал  гонца  с  предложением  продлить  перемирие  вместо
Успеньего дня до Благовещенья, но царь не согласился и продлил  срок  только
до 6 декабря того же 1563 года. Уведомив об этом хана, король велел  сказать
ему, что переговоры с Москвою будут ведены только для освобождения  пленных,
взятых в Полоцке, а мир  заключен  не  будет,  чтоб  он,  хан,  поэтому  шел
непременно зимою на Москву, которой  все  силы  тогда  будут  устремлены  на
Литву, что если и заключено будет перемирие, то не далее, как только до июля
месяца; посол королевский должен был спросить  у  хана,  надобно  ли  королю
послать к султану, чтоб поднять и  его  на  Иоанна.  Эти  сношения  остались
тайною для Москвы, но обнаружились другие, и когда приехали в  Москву  послы
литовские - крайчий Ходкевич и  маршалок  Волович,  то  бояре  встретили  их
упреками, что троцкий воевода присылал в  Тарваст  к  боярскому  сыну  князю
Кропоткину с грамотою, в которой звал его отъехать к  королю,  выставляя  на
вид жестокости  Иоанновы;  перехвачены  были  грамоты  Сигизмунда-Августа  к
королю шведскому, в которых он  старался  уговорить  последнего  к  войне  с
Москвою; Иоанн велел сказать  послам:  "Это  ли  брата  нашего  правда,  что
ссылается с шведским на нас; а  что  он  не  бережет  своей  чести,  пишется
шведскому братом ровным, то это его дело, хотя бы и водовозу своему назвался
братом - в том его воля. А то брата нашего  правда  ли?  К  нам  пишет,  что
Лифляндская земля - его вотчина, а к шведскому пишет, что  он  вступился  за
убогих людей, за повоеванную и опустошенную землю; значит, это  уже  не  его
земля! Нас называет беззаконником, а какие в его земле безбожные  беззакония
совершаются,  о  том  не  думает  (Иоанн   разумел   здесь   распространение
протестантизма в Сигизмундовых владениях). Брат наш к шведскому, пригоже  ли
такое укорительное слово, пишет, что москвичи - христианские  враги,  что  с
ними нельзя постоянного мира, дружбы и союза иметь? Потом  епископы  и  паны
оказали неподобную гордость: прежде  они  назывались  братьями  и  грамотами
ссылались с нашими боярами, а теперь затеяли ссылаться с митрополитом, тогда
как митрополит у нас в такой же чести,  как  наши  братья:  так  пригоже  ли
подданным нашим митрополиту братьями писаться?" Послы сказали  на  это,  что
митрополит должен сноситься с епископом виленским, а не с панами и  братство
у него с епископом; бояре отвечали, что епископ митрополиту  не  ровня:  над
епископом есть еще архиепископ,  а  потом  уже  митрополит.  Бояре  упрекали
послов  и  в  нарушении  последнего  перемирия:   ротмистр   князь   Михайла
Вишневецкий  с  белгородскими  татарами  приходил  на  московские   украйны;
приходил к Новгороду  Северскому  с  козаками  черкасскими  и  литовскими  и
белгородскими татарами.
     Когда начались переговоры о мире, то бояре потребовали Волыни,  Подолии
и Галича; послы отвечали, что это земли польские, а не литовские и они,  как
литовские послы, о чужих землях говорить не могут,  говорить  о  них  должны
польские послы. Потом начались уступки:  Иоанн  сначала  уступил  Подольскую
землю,  потом  Волынскую,  потом  Киев   с   днепровскими   городами.   Дело
остановилось на Полоцком повете и на орденских владениях, потому что  послы,
уступая Полоцк, как занятый русскими войсками,  не  уступали  его  повета  и
орденских владений. Иоанн из последних уступил еще Курляндию, назначил Двину
границею между своими и королевскими владениями  и  на  этом  условии  хотел
заключить перемирие лет на 10 или на 15,  но  послы  не  согласились.  Тогда
Иоанн, повинуясь требованиям своей природы, нарушил  обычай,  велел  позвать
послов к себе и стал сам с ними говорить: "Я, государь христианский, презрел
свою царскую честь, с  вами,  брата  своего  слугами,  изустно  говорю;  что
надобно было боярам нашим с вами говорить, то я сам с вами  говорю:  если  у
вас есть от брата нашего указ о любви и  добром  согласии,  как  между  нами
доброе дело постановить, то вы нам скажите". Ходкевич  отвечал:  "Милостивый
государь  великий  князь!  Позволь  перед  собою  говорить   нашему   писарю
(Гарабурде), потому что я рос при государе своем короле от  молодых  дней  и
язык мой русский помешался в пословицах с польским  языком,  так  что  речей
моих и не узнать, что стану говорить". Иоанн отвечал:  "Юрий!  Говори  перед
нами безо всякого сомнения, если что и по-польски  скажешь,  мы  поймем.  Вы
говорите, что мы припоминали и те города, которые в Польше, но мы припомнили
не новое дело: Киев был прародителя нашего, великого князя Владимира,  а  те
все города были к Киеву;  от  великого  князя  Владимира  прародителя  наши,
великие государи, великие князья русские, теми городами и землями владели, а
зашли эти земли и города за предков государя вашего невзгодами  прародителей
наших, как приходил Батый на Русскую землю, и мы припоминаем брату нашему не
о чужом, припоминаем о своей искони вечной вотчине. Мы у брата своего  чести
никакой не убавляем; а брат  наш  описывает  наше  царское  имя  не  сполна,
отнимает, что нам бог дал; изобрели мы свое, а  не  чужое;  наше  имя  пишут
полным именованием все государи, которые и повыше будут вашего  государя;  и
если он имя наше сполна описывать не хочет, то  его  воля,  сам  он  про  то
знает. А прародители наши ведут свое происхождение от Августа-кесаря, так  и
мы от своих прародителей на своих государствах государи, и что нам бог  дал,
то кто у нас возьмет? Мы свое имя в грамотах описываем, как нам бог  дал;  а
если брат наш не пишет нас в своих грамотах полным наименованием, то нам его
списывание не нужно". Бояре в разговоре  с  послами  вывели  так  генеалогию
государей московских: Август-кесарь,  обладающий  всею  вселенною,  поставил
брата своего, Пруса, на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман,  и  до
сего года по имени его зовется Прусская  земля,  а  от  Пруса  четырнадцатое
колено до великого государя Рюрика.
     Но хотя Иоанн и объявил, что не нуждается в царском титуле  от  короля,
хотя таким образом одно из препятствий к миру было отстранено, однако теперь
было другое препятствие, важнейшее - Ливония; Ходкевич не мог согласиться на
царские условия и уехал ни с  чем.  Военные  действия  открывались  неудачею
москвитян: в несчастных для московского войска местах, недалеко от Орши,  на
реке Уле, гетман Радзивилл разбил князя Петра Ивановича Шуйского;  последний
лишился жизни вместе с двумя князьями Палецкими; двое воевод - Захар Плещеев
и князь Иван Охлябинин - были взяты в плен; из  детей  боярских  было  убито
немного, все разбежались, потому что дело было к ночи. Но и  этого,  второю,
Оршинскою битвою литовское войско так же мало воспользовалось, как и первою;
отъезд Курбского не увлек других воевод: начальствовавший  в  Полоцке  князь
Петр Щенятев не принял предложений  Радзивилла  и  не  сдал  вверенного  ему
города; русские взяли Озерище,  отразили  литовцев  от  Чернигова;  действия
Курбского в Великолуцкой области состояли  только  в  опустошениях  открытых
мест; в Ливонии дела шли с переменным счастием.
     Начались опять переговоры; опять приехал гонец от епископа  и  панов  к
митрополиту и боярам для задирки, но согласно  с  прежним  объявлением,  что
митрополиту непригоже сноситься с епископом, гонца к митрополиту не пустили,
представлялся он только боярам, которые отвечали, что государь мира хочет  и
неприятельские действия прекращает. Опасную грамоту на литовских послов царь
отправил с гонцом Желнинским, которому дан был такой  наказ:  "Если  спросят
про Андрея Курбского, для чего он от государя побежал, то отвечать: государь
было его пожаловал великим жалованьем, а он стал  государю  делать  изменные
дела; государь хотел было его понаказать, а он государю изменил; но  это  не
диво; езжали из государства и не в  Курбского  версту,  да  и  те  изменники
государству Московскому не сделали ничего;  божиим  милосердием  и  государя
нашего здоровьем Московское государство  не  без  людей;  Курбский  государю
нашему изменил,  собакою  потек,  собацки  и  пропадет.  А  если  спросят  о
дерптских немцах, для чего их царь из Дерпта велел  перевести  в  московские
города,  отвечать:  перевести  немцев  государь  велел  для  того,  что  они
ссылались с магистром ливонским, велели ему прийти под их город  со  многими
людьми и хотели государю изменить. Если спросят:  зимою  государь  ваш  куда
ездил из Москвы и опалу на многих людей для чего  клал,  отвечать:  государь
зимою был в слободе и положил опалу на бояр и дворян, которые  ему  изменные
великие дела делали, и за великие измены велел их казнить". Желнинскому  при
встрече с Курбским и другими изменниками запрещено  было  с  ними  говорить.
Когда приехал литовский гонец Юряга в Москву,  то  приставу  дан  был  также
наказ, как с ним говорить: "Если спросит: что это теперь у  государя  вашего
слывет опричнина, отвечать: у государя никакой опричнины нет, живет государь
на своем царском дворе, и,  которые  дворяне  служат  ему  правдою,  те  при
государе и живут близко, а которые делали неправды,  те  живут  от  государя
подальше; а что мужичье, не зная, зовет опричниной, то мужичьим речам верить
нечего; волен государь, где хочет дворы и хоромы ставить, там и  ставит;  от
кого государю отделяться?"
     Юряга приезжал с известием о больших  послах,  Ходкевиче  и  Тишкевиче;
когда они приехали в Москву, приставам был дан наказ: "Если спросят послы  о
князе Михайле Воротынском, про его опалу, то отвечать: бог один без греха, а
государю холоп без  вины  не  живет;  князь  Михайла  государю  погрубил,  и
государь на него  опалу  было  положил;  а  теперь  государь  его  пожаловал
по-старому, вотчину его старую, город Одоев и Новосиль, совсем ему отдал,  и
больше старого Послы о  вечном  мире  не  сговорились:  начали  толковать  о
перемирии, уступали  Полоцк  и  в  Ливонии  все  земли,  занятые  московским
войском. Царь не согласился, требовал Риги и других городов, уступая  королю
Курляндию и несколько городов по ею сторону Двины. Послы  не  согласились  и
объявили, что всего легче  мир  может  быть  заключен  при  личном  свидании
государя с королем на границах. Иоанн охотно согласился на это  предложение,
но требовал чтоб послы тут же положили, как быть съезду и  всем  церемониям;
послы отказались решить такое важное дело  и  требовали  сроку  для  приезда
новых послов. Но государь приговорил с боярами, что о съезде  с  послами  не
говорить, потому что этими переговорами дело  только  затянется,  а  угадать
нельзя, захочет ли король сам быть на съезде или не захочет. Он только время
будет проволакивать. Лучше отправить к королю своих послов для переговоров о
Ливонской земле и Полоцком повете; они проведают на короле, как он  хочет  с
государем о Ливонской земле порешить. Да проведать бы послам в Литве про все
литовские вести: как король с императором и с поляками, в согласии ли? Какое
его вперед умышление? А в то