наместниками  и  тиунами,  стеречь  правды;  дал  псковичам
уставную грамоту; послал своих наместников по пригородам  и  велел  привести
пригорожан к крестному целованию; из Москвы присланы были  во  Псков  добрые
люди, гости числом 15, для установления тамги, потому что во  Пскове  прежде
тамги не было, торговали беспошлинно, и для делания денег  на  новый  чекан;
присланы были из Москвы также пищальники казенные  и  воротники;  а  уезжая,
великий  князь  оставил  во  Пскове  1000  человек  детей  боярских  и   500
новгородских  пищальников.  К   Троицыну   дню   того   же   года   приехали
купцы-москвичи на место сведенных псковских, 300 же семей из десяти городов,
и начали им давать дворы в Среднем городе а  псковичей  всех  выпроводили  в
Окольный город и на посад.
     Летописец жалуется на первых наместников. "У наместников, - говорит он,
- у тиунов их и дьяков правда, крестное целование взлетели на небо, а кривда
начала между ними ходить; были  они  немилостивы  к  псковичам,  а  псковичи
бедные  не  знали  суда  московского;   наместники   пригородные   торговали
пригорожанами, продавали их великим и злым умышленном, подметем и  поклепом;
приставы наместничьи начали брать от поруки по 10, 7 и 5 рублей,  а  кто  из
псковичей сошлется на уставную грамоту великого князя, как  там  определено,
почему брать с поруки, того они убьют; от их  налогов  и  насильства  многие
разбежались по чужим городам, бросивши жен и детей;  иностранцы,  жившие  во
Пскове, и те разошлись в свои земли,  одни  псковичи  остались,  потому  что
земля  не  расступится,  а  вверх  не  взлететь".  Слух  о  таком  поведении
наместников дошел до великого князя: в  следующем  же,  1511  году  он  свел
Морозова и Челяднина, и на их место прислал двоих князей - Петра Великого  и
Семена Курбского; Петр был прежде князем во Пскове и  знал  всех  псковичей.
Новые наместники были добры до псковичей, говорит летописец, и вот горожане,
которые разошлись, начали опять собираться во  Псков.  Наместники  эти  жили
четыре года. Наместники сменялись; не сменялся дьяк Мисюрь Мунехин,  имевший
важное значение,  управлявший,  как  видно,  всем.  После  семнадцатилетнего
пребывания  во  Пскове  Мисюрь  умер  в  1528  году.  Дьяки   начали   часто
переменяться после него; по словам летописца,  были  дьяки  мудры,  а  земля
пуста; казна великокняжеская начала увеличиваться во Пскове, но из дьяков ни
один не выехал поздорову из Пскова  в  Москву,  потому  что  друг  на  друга
воевали. Мы еще будем иметь случай упомянуть о Мисюре.


ГЛАВА ВТОРАЯ
     СМОЛЕНСК

     Возобновление войны с Литвою. - Взятие Смоленска. - Измена Глинского. -
Поражение русских у Орши. - Сигизмунд не  пользуется  победою.  -  Сигизмунд
подущает  крымцев  к  нападению  на  русские  владения.  -  Союз  Василия  с
Альбрехтом Бранденбургским.  -  Посредничество  императора  Максимилиана.  -
Посольство Герберштейна. - Союз Казани и Крыма против  Москвы.  -  Нашествие
Магмет-Гирея. - Перемирие с Литвою. - Войны с Казанью. - Сношения с  Крымом,
Швециею, городами  ганзейскими,  Даниею,  Римом,  Турциею.  -  Присоединение
Рязани, княжества Северского и удела Волоцкого.

     Если великому князю московскому выгодно было окончательно закрепить  за
собою отцовские завоевания в Литве, если Сигизмунду, с другой стороны, важно
было без новых уступок освободиться от изнурительной и  вследствие  движений
Глинского опасной войны, то, конечно, Глинскому, потерпевшему полную неудачу
в своих замыслах, принужденному покинуть  родную  страну,  не  было  никакой
выгоды от прекращения войны между Москвою и Литвою. Понятно, что  пребывание
Глинского при дворе московском не могло служить ручательством  в  сохранении
мира; понятно, что этот даровитый, энергический,  знающий,  бывалый  человек
должен был употреблять все усилия к  возвращению  себе  прежнего  положения,
прежних владений;  понятно,  что  человеку,  привыкшему  к  великокняжескому
положению в Литве, привыкшему управлять государством при Александре,  нельзя
было привыкнуть к положению дел  в  Москве,  где  великий  князь  касательно
ограничения власти боярской приводил к концу меры  отцовские;  понятно,  что
Глинский постоянно обращал беспокойные взоры на запад,  прилежно  следил  за
делами Сигизмунда, с радостию замечал, когда эти дела  начинали  становиться
затруднительными, и употреблял все  усилия,  чтоб  склонить  великого  князя
московского воспользоваться стесненным положением короля для  начатия  новой
выгодной войны. Сигизмунд понимал, что Глинский не даст ему продолжительного
мира с Москвою, и потому в начале 1509 года  попытался  склонить  Василия  к
выдаче ему князя Михаила. "Сестра твоя,  королева  Елена,  -  велел  сказать
Сигизмунд Василию, - уже извещала тебя, что изменник наш  Михайло  Глинский,
позабывши ласки и  жалованье  брата  нашего,  господаря  своего  Александра,
который из смерда сделал его паном, посягнул на его здоровье, своими  чарами
свел его в могилу; королева устно нам об этом говорила,  подробно  писала  в
письме и послов к нам за этим делом отправляла, а  злодей,  чуя  свою  вину,
убежал в наше отсутствие и теперь у тебя.  Напоминаем  тебе,  брату  нашему,
чтоб ты вместе с ним сочувствовал скорби, которую причинил этот злодей нам и
сестре твоей, и выдал бы  нам  изменника  и  убийцу  зятя  твоего  вместе  с
братьями и помощниками или бы у себя казнил его перед нашими  послами.  Если
ты это сделаешь, то мы будем поступать  точно  таким  же  образом  с  твоими
подданными, которые, нагрубивши тебе, уйдут к нам". Василий отвечал отказом.
Конечно, такие требования не могли утушить в Глинском вражды  к  Сигизмунду;
он завел переписку с Иоанном, королем датским, с целию вооружить его  против
Сигизмунда; последний, получивши  от  Иоанна  это  письмо,  переслал  его  к
Василию московскому и велел сказать  ему:  "Сам  посмотри,  гораздо  ль  это
делается? Ты с нами в мире, а изменник наш, слуга твой, живя в твоей  земле,
шлет к братьям нашим, королям христианским, такие грамоты с  несправедливыми
словами. Казни этого злодея, чтоб он вперед так не делал". Ответа  не  было.
Сигизмунд замолчал о Глинском, и содержанием сношений между  обоими  дворами
до 1512 года были взаимные жалобы  на  пограничные  обидные  дела,  взаимные
требования высылки судей для их решения.  Летом  1512  года  Василий  послал
сказать Сигизмунду: "Дошел до нас слух, что твои паны - воеводы виленский  и
троцкий - сестру нашу, королеву Елену, схватили в Вильне,  свезли  в  Троки,
людей ее всех отослали, казну всю взяли; в городах ее и волостях, данных  ей
мужем, паны твои ни в чем не дают ей воли; державши ее  три  дня  в  Троках,
свели в Биршаны. Мы к тебе не раз приказывали, чтоб нашей сестре от  тебя  и
от твоих панов никакого  бесчестья  не  было  и  к  римскому  закону  ее  не
принуждали бы; и нам неизвестно, за  что  нашей  сестре  такое  бесчестье  и
принуждение и с твоего ли ведома это сделано или без твоего?  Ты  бы,  брат,
поберег, чтоб нашей сестре от тебя и от твоих панов бесчестья  и  небреженья
никакого не было, казну ее велел бы всю ей отдать, людям ее  велел  бы  быть
при ней по-прежнему, в города ее и волости панам своим вступаться не  велел,
чтоб у нас за то с тобою нежитья не было; да дай нам  знать,  за  что  нашей
сестре, а твоей снохе такое бесчестье и принуждение  учинено,  с  твоего  ли
ведома или нет, чтоб нам об этом знать. Посылаем к тебе в  твои  пограничные
города, к твоим наместникам в Смоленск, Полоцк и Витебск детей боярских  для
решения пограничных обидных дел; эти дети боярские приедут в твои города  на
Дмитров день 1512 года (26 октября), а ты бы своих дворян для того  же  дела
прислал в наши пограничные города на Николин день осенний" (6  декабря  1512
года). Сигизмунд отвечал: "Что касается панов, воевод виленского и троцкого,
то нам очень хорошо известно, что они у невестки нашей казны, людей, городов
и волостей не отнимали, в Троки и Биршаны  ее  не  увозили  и  бесчестья  ей
никакого не наносили; они только сказали ей с нашего ведома, чтоб ее милость
на тот раз в Браславль не ездила, а  жила  бы  по  другим  своим  городам  и
дворам, потому что пришли слухи о небезопасности пограничных  мест.  Дивимся
мы тому, что брат наш по речам лихих людей, не доведавшись наверное,  к  нам
присылает и говорит о том, чего у нас и в уме не было. Мы  с  тех  пор,  как
стали господарем на отчине нашей, невестку нашу держали в большом почете,  к
римскому закону ее не принуждали и не  будем  принуждать,  и  не  только  не
отнимали у нее тех городов и волостей, которые дал ей брат  наш,  Александр,
но еще несколько городов, волостей и дворов ей наших придали; и вперед, если
даст бог, хотим ее милость держать в почете.  А  чтоб  брат  наш  мог  лучше
увериться, поезжай ты, посол, к невестке нашей, королеве, и спроси  ее  сам;
что ты от нее услышишь, то и передай брату нашему; а вперед, брат наш, лихим
людям не верил бы, чтоб между нами ссоры  не  было.  Мы  с  тобою  пошлем  к
королеве писаря нашего: пусть ее милость перед тобою и перед  нашим  писарем
скажет, вправду ли с нею так было или нет".
     Слух о происшествии с Еленою, как видно из речей Василия, не  был  еще,
по его мнению, решительною причиною к разрыву с Литвою, ибо в  то  же  время
великий князь назначал приезд литовским дворянам для решения пограничных дел
на 6 декабря. Не знаем, ездил ли московский посол с  королевским  писарем  к
Елене и что она  им  сказала;  знаем,  что  после  московское  правительство
жаловалось, будто Сигизмунд не дал  никакого  ответа  на  вопрос  Василия  о
сестрином деле; знаем  также,  что  в  ноябре  и  декабре  1512  года  Елена
распоряжалась в своих жмудских  волостях,  принимала  жалобы  от  обиженных,
приказывала тиунам своим и наместникам об удовлетворении. Но скоро пришло  в
Москву  другое  известие.  В  мае  месяце  двое  сыновей  Менгли-Гиреевых  с
многочисленными толпами напали  на  украйну,  на  Белев,  Одоев,  Воротынск,
Алексин, повоевали, взяли пленных. Великий князь выслал против  них  воевод;
но татары отступили с большою добычею, а воеводы за ними не  пошли.  В  июне
один из этих царевичей - Ахмат-Гирей - пошел было к Рязани, но  возвратился,
узнав, что на реках Осетре и Упе стоят московские воеводы;  в  октябре  брат
Ахматов, Бурнаш-Гирей, пришел опять к Рязани и приступал  к  городу;  города
взять не мог, но земле Рязанской много наделал вреда и ушел с добычею. После
первого нападения  великий  князь  положил  опалу  на  Абдыл-Летифа  за  его
неправду, отдал его под стражу и отнял удел, по летописям -  Каширу,  но  мы
видели, что Абдыл-Летиф получил не Каширу, а Юрьев; переменен ли  был  после
удел, или ошиблись летописцы - решить  не  можем;  не  знаем  также,  в  чем
состояла неправда Летифа: в том  ли,  что  он  был  действительно  заодно  с
крымскими царевичами и при вести о их приходе обнаружил враждебные намерения
относительно Москвы, или  неправда  его  состояла  только  в  том,  что  его
освобождение условливалось соблюдением союзного договора со стороны крымцев,
а  этот  договор  был  теперь  нарушен.  Осенью   в   Москве   узнали,   что
неприятельские  действия  крымских  царевичей  были   следствием   договора,
заключенного Менгли-Гиреем с Сигизмундом. Это известие уже нашли достаточною
причиною к разрыву с Литвою, и великий князь послал  к  Сигизмунду  складную
грамоту,  упрекая  его  за  оскорбление  Елены  и  за   старание   возбудить
Менгли-Гирея против Москвы.  Обстоятельства  были  самые  благоприятные  для
начатия  войны:  Альбрехт,  маркграф   бранденбургский,   родной   племянник
Сигизмунда от сестры, ставши великим магистром Тевтонского ордена, готовился
к войне с дядею,  не  желая  уступить  ему  земли  Поморской  и  Прусской  и
признавать себя его  вассалом;  Ливония,  по  отношениям  своим  к  великому
магистру, должна была  также  объявить  войну  Польше;  император  и  другие
немецкие  владельцы  поддерживали  Альбрехта.  Глинский,  как   мы   видели,
заботливо следил за отношениями Сигизмунда к его  западным  соседям;  еще  в
1508 году, перед заключением мира с Литвою, он убедил Василия войти в союз с
императором  Максимилианом,  который,  по  его  словам,   думает   доставать
Венгерского королевства под братом и племянником Сигизмунда,  следовательно,
не обойдется без войны с последним; Глинский взялся доставить к Максимилиану
грамоту Василиеву, в которой московский государь предлагал  императору  союз
против  короля  Сигизмунда  для  доставления  своих  отчин:  Максимилиану  -
Венгерской, а Василию - Русской земли.  Как  доставлена  была  грамота,  как
продолжались сношения, нам неизвестно, потому что имперские посольские  дела
с 1510 по 1515 год утрачены; из  летописей  узнаем  о  приезде  в  Москву  в
феврале 1514 года императорского посла Сницен-Памера, и дошел до нас союзный
договор,  заключенный  при  его  посредстве  между  двором   австрийским   и
московским против Сигизмунда для отнятия  у  последнего,  с  одной  стороны,
земель Тевтонского ордена, с другой - Киева и прочих русских городов.
     Но Василий не дождался  заключения  этого  союза  для  начатия  военных
действий против Литвы. Уже в апреле 1511 года Глинский обнадеживал орденских
сановников, что мир между  Литвою  и  Москвою  не  будет  продолжителен.  Он
отправил служившего у него немца Шлейница в  Силезию,  Богемию  и  Германию,
который нанял здесь многих ратных людей и отослал через  Ливонию  в  Москву;
нашлись в самой Польше люди, которые тайно брали деньги от  Глинского;  один
из них, Лада, чех, житель краковский, схвачен был  на  московских  границах,
отослан в Краков и там казнен.  19  декабря  1512  года  сам  великий  князь
выступил в поход с  двумя  братьями,  Юрием  и  Димитрием,  зятем,  крещеным
татарским царевичем  Петром  с  Михаилом  Глинским  и  с  двумя  московскими
воеводами - князьями Данилом Щенею и  Репнею-Оболенским;  целию  похода  был
Смоленск. Шесть недель стояли под городом, назначили приступ: великий  князь
дал псковским пищальникам три бочки меду и три бочки пива; они напились и  в
полночь ударили на крепость вместе с  пищальниками  других  городов,  посохи
несли примет; остаток ночи и весь следующий день бились они из-за  Днепра  и
со всех сторон, много легло их от городского наряда, наконец принуждены были
отступить, и великий князь в марте 1513 года возвратился в Москву.
     Летом, 14 июня, Василий вторично выступил в поход;  сам  остановился  в
Боровске, а к Смоленску послал воевод - боярина  князя  Репню-Оболенского  и
окольничего Андрея Сабурова; смоленский наместник Юрий Сологуб  встретил  их
за городским  валом,  дал  битву,  но  потерпел  поражение  и  затворился  в
крепости. Получивши весть о победе, Василий сам отправился под Смоленск;  но
на этот раз осада была неудачна: что пушки  осаждающих  разрушали  днем,  то
осажденные заделывали ночью;  тщетно  великий  князь  посылал  к  смольнянам
частые грамоты с обещаниями и угрозами; они не сдавались; удовольствовавшись
опустошением окрестностей, Василий велел отступить и возвратился в Москву  в
ноябре месяце. 8 июня 1514 года  великий  князь  выступил  в  третий  раз  к
Смоленску с братьями Юрьем и Семеном, третий - Димитрий - стоял в  Серпухове
для обороны южных границ от  крымцев,  четвертый  -  Андрей  -  оставался  в
Москве. 29 июля началась  осада  Смоленска;  действием  наряда  распоряжался
пушкарь Стефан. Когда он ударил из большой пушки по городу, то ядро попало в
крепостную пушку, ту  разорвало,  и  много  осажденных  было  побито;  через
несколько часов Стефан  ударил  в  другой  раз  ядрами  мелкими,  окованными
свинцом, и еще больше народу побил; в городе была  печаль  большая,  видели,
что биться нечем, а передаться - боялись короля. Великий князь велел ударить
в третий раз - пали новые толпы осажденных; тогда владыка  Варсонофий  вышел
на мост и начал бить челом великому князю, просить срока до следующего  дня;
но Василий сроку не дал, а велел бить многими пушками отовсюду.  Владыка  со
слезами возвратился в город, собрал весь причт церковный, надел  ризы,  взял
крест, иконы и вместе с наместником Сологубом, панами и черными людьми вышел
к великому князю. "Государь князь великий! -  говорили  смольняне.  -  Много
крови христианской пролилось, земля пуста, твоя отчина; не погуби города, но
возьми его с тихостию". Василий,  подошедши  к  владыке  под  благословение,
велел ему, Сологубу и знаменитым людям идти к себе в шатер, а черным людям и
духовенству велел возвратиться в город, к которому приставлена была  крепкая
стража; владыка, Сологуб и все паны ночевали в шатре под стражею. На  другой
день, 30 числа, великий князь послал в Смоленск воевод своих,  князя  Данила
Щеню с товарищами, дьяков и подьячих, велел им переписать  всех.  жителей  и
привести к присяге - быть за великим князем и добра ему хотеть, за короля не
думать и добра ему не хотеть; перепись и привод к присяге кончились 31 июля.
1 августа после водосвящения Василий вступил  торжественно,  за  крестами  в
Смоленск вместе с владыкою и был встречен  всем  народом;  после  молебна  и
многолетия в соборной церкви владыка сказал ему: "Божиею милостию радуйся  и
здравствуй, православный царь Василий, великий князь всея Руси,  самодержец,
на своей отчине, городе Смоленске, на многие лета!" Принявши поздравление от
братьев, бояр и воевод, Василий слушал литургию, после  чего  отправился  на
княжеский двор и сел на своем месте; тут снова бояре и воеводы московские  и
знатные смольняне подходили к нему по чину с обычными приветствиями; великий
князь спросил их о  здоровье  и  велел  сесть.  Князьям,  боярам  и  мещанам
(горожанам) смоленским Василий объявил  свое  жалованье,  уставную  грамоту,
назначил им в наместники боярина князя Василия Васильевича Шуйского и позвал
их обедать, после чего каждый получил дары. Королевскому наместнику Сологубу
и сыну его великий князь сказал: "Хочешь мне служить, и я тебя жалую,  а  не
хочешь, волен на все  стороны".  Сологуб  просил  позволения  отправиться  к
королю и был отпущен; он поехал затем,  чтоб  сложить  в  Польше  голову  на
плахе, как изменник. Всем служилым людям королевским было сделано  такое  же
предложение; многие из них остались в службе московской и  получили  по  два
рубля денег да по сукну; которые не захотели служить, и те получили по рублю
денег и отпущены к королю. Смольнянам дано было также на волю:  кто  из  них
хотел ехать жить в Москву, тому давали денег на подъем; кто  хотел  остаться
по-прежнему в Смоленске, тот удерживал свои вотчины и поместья.
     Устроившись  таким  образом  в  Смоленске,  великий  князь  выступил  в
обратный поход, к Дорогобужу, пославши воевод своих  к  Мстиславлю:  здешний
князь, Михаил Ижеславский, присягнул государю  московскому,  то  же  сделали
жители Кричева и  Дубровны.  Для  оберегания  Смоленска  на  случай  прихода
Сигизмундова отправился к Орше князь Михаил Глинский; к Борисову,  Минску  и
Друцку двинулись воеводы: двое братьев князей Булгаковых-Патрикеевых, Михаил
Голица и Димитрий Ивановичи, да конюший Иван Андреевич Челяднин.  Но  король
выступил уже к ним навстречу из Минска к  Борисову:  он  надеялся  на  успех
своего дела, и эту надежду вселял в него Михаил Глинский.
     Иностранные известия приписывают Глинскому большое  участие  во  взятии
Смоленска; говорят, что он завел сношения с смольнянами, привлек  многих  из
них на свою сторону, и эти-то люди заставили большинство жителей сдаться, не
дожидаясь прихода королевского, в котором обнадеживал их воевода Сологуб. По
известиям о взятии Смоленска, полученным в Ливонии, Глинский будто бы сказал
великому князю: "Нынче я дарю тебе Смоленск, которого ты  так  долго  желал;
чем ты меня отдаришь?" Великий князь  отвечал:  "Я  дарю  тебе  княжество  в
Литве". Это известие противоречит известию  Герберштейна,  будто  Василий  в
Москве обещал Глинскому отдать ему Смо