ленск. Как бы то ни было, видно  одно,
что Глинский, хотя и не имел обещания великого князя относительно Смоленска,
тем не менее надеялся, что ему  отдадут  этот  город,  считая  себя  главным
виновником его взятия и вообще  успеха  войны,  ибо  по  его  старанию  были
вызваны из-за границы искусные ратные люди; очень вероятно,  что  знаменитый
пушкарь Стефан был из их числа; вероятно также, что Глинский имел сношения с
смольнянами, действовал на их решимость к сдаче, если мог иметь  сношения  с
жителями Кракова, как мы  видели.  Но  если  Глинский  при  своем  страстном
желании получить независимое положение, особое княжество, думал,  что  имеет
право надеяться Смоленского княжества, то со стороны Василия было бы большою
неосторожностию выпустить из рук этот давно желанный, драгоценный  Смоленск,
ключ к Днепровской области, отдать его Глинскому хотя  бы  и  с  сохранением
права  верховного  господства)  отдать  его  Глинскому,  которого  характер,
способность к обширным замыслам, энергия при их  выполнении  не  могли  дать
московскому государю достаточного ручательства в  сохранении  этого  важного
приобретения.
     Обманувшись в своих надеждах относительно Смоленска, видя (если  верить
приведенному известию), что ему надобно дожидаться  завоевания  еще  другого
княжества в Литве, завоевания сомнительного, ибо король  уже  приближался  с
войском, Глинский завел переговоры с Сигизмундом, обнадеженный еще прежде  в
милостивом приеме братом Сигизмундовым, Владиславом,  королем  венгерским  и
богемским. Сигизмунд действительно очень обрадовался предложению  Глинского,
придавая советам последнего большое влияние на  успехи  московского  оружия.
Глинский решился покинуть тайно московский отряд, ему вверенный, и бежать  в
Оршу; но один из ближних его слуг в ту же ночь  прискакал  к  князю  Михайле
Голице, объявил ему об умысле Глинского и указал дорогу, по  которой  поедет
беглец. Голица, давши знать об этом другому воеводе,  Челяднину,  немедленно
сел на коня с своим отрядом, перенял дорогу у Глинского и схватил его ночью,
когда тот ехал за версту впереди от своих дворян; на рассвете  соединился  с
Голицею Челяднин и повезли Глинского в Дорогобуж к великому  князю,  который
велел заковать его и отправить в  Москву;  королевские  грамоты,  вынутые  у
Глинского,  послужили  против  него  явною  уликою.  Распорядившись   насчет
Глинского, великий князь велел своим воеводам двинуться против короля;  тот,
оставив при себе четыре тысячи войска в Борисове, остальные под  начальством
князя Константина Острожского отправил навстречу к  московским  воеводам,  у
которых,  по  иностранным  известиям,  было  80000  войска,  тогда   как   у
Острожского - не более 30000. После  нескольких  небольших  стычек  в  конце
августа Челяднин перешел  на  левый  берег  Днепра  у  Орши  и  здесь  решил
дожидаться неприятеля, не препятствуя ему переправляться  через  реку,  чтоб
тем полнее была победа. 8 сентября 1514 года произошел бой:  русские  начали
нападение, и долго с  обеих  сторон  боролись  с  переменным  счастием,  как
наконец литовцы намеренно обратились в бегство и подвели  русских  под  свои
пушки; страшный залп смял преследующих, привел их  в  расстройство,  которое
скоро  сообщилось  и  всему  войску   московскому,   потерпевшему   страшное
поражение: все воеводы попались в плен, не говоря уже об огромном количестве
убитых ратников; река Кропивна (между Оршею и Дубровною) запрудилась  телами
москвитян, которые в бегстве бросались в нее с  крутых  берегов.  Сигизмунд,
извещая ливонского магистра об Оршинской  победе,  писал,  что  москвичи  из
80000  потеряли  30000  убитыми;  взяты  в  плен:  8  верховных  воевод,  37
начальников  второстепенных  и  1500  дворян;  но  после  из  литовского  же
обстоятельного  перечисления  узнаем,  что  всех  пленных,  как  взятых   на
Оршинской битве, так и в других местах,  было  611  человек.  По  московским
известиям, Острожский сначала занимал  Челяднина  мирными  предложениями,  а
потом внезапно напал на его войско; первый вступил  в  битву  князь  Михайла
Голица, а Челяднин из зависти не помог ему; потом литовцы напали  на  самого
Челяднина, и тогда Голица не помог ему; наконец, неприятель напал  в  третий
раз на Голицу, и Челяднин опять выдал последнего, побежал и тем решил судьбу
битвы; но московские источники согласны с литовскими  относительно  страшных
следствий Оршинского поражения.
     Дубровна, Мстиславль, Кричев немедленно  сдались  королю;  мстиславский
владелец князь  Михайла  Ижеславский,  узнавши  о  приближении  королевского
войска, отправил к Сигизмунду грамоту с обещаниями верности,  с  извинением,
что  только  по  необходимости  служил  некоторое   время   великому   князю
московскому. То же самое поспешил сделать и Варсонофий, епископ  смоленский:
отчаявшись вместе с знатнейшими смольнянами, князьями и панами в деле нового
своего государя, Василия, епископ послал к Сигизмунду  племянника  своего  с
письмом такого содержания: "Если пойдешь теперь к Смоленску сам  или  воевод
пришлешь со многими людьми, то можешь  без  труда  взять  город".  Но  бояре
смоленские и мещане хотели остаться за Москвою и сказали об  умысле  владыки
наместнику своему, князю Василию Шуйскому; Шуйский велел схватить Варсонофия
вместе с его соумышленниками, посадил их под стражу  и  дал  знать  об  этом
великому князю в Дорогобуж. В это время князь Константин  Острожский  явился
под Смоленском только с шеститысячным отрядом войска в надежде  на  владыку,
князей и панов, но Шуйский поспешил убедить его, что на  этих  людей  нечего
больше надеяться; не дожидаясь ответа от великого князя, он  велел  повесить
всех заговорщиков, кроме Варсонофия, на городских стенах, в виду  литовского
войска; который из них получил от великого князя шубу,  тот  был  повешен  в
этой самой шубе; который получил ковш  серебряный  или  чару,  тому  на  шею
привязали эти подарки и таким образом повесили. Тщетно после того Острожский
посылал к смольнянам грамоты  с  увещаниями  передаться  Сигизмунду,  тщетно
делал приступы к городу: доброжелателей королевских не существовало более, и
остальные  граждане  бились  крепко;  Острожский  должен  был  отступить  от
Смоленска, московские ратные люди и горожане преследовали его и взяли  много
возов. Великий князь одобрил  поведение  Шуйского,  прибавил  ему  войска  и
выступил из Дорогобужа в Москву.
     Упомянувши о нечаянном  нападении  псковского  наместника  Сабурова  на
Рославль, летописцы надолго прекращают рассказ  о  военных  действиях  между
Москвою и Литвою. Понятно, что первая должна была отдохнуть после  Оршинской
битвы; но вредные  следствия  этой  битвы  для  Москвы  ограничились  только
потерею людей, потому что король не мог извлечь  из  нее  для  себя  никакой
пользы, не мог даже возвратить  себе  Смоленска,  приобретение  и  удержание
которого для Василия служили  достаточным  вознаграждением  за  все  потери.
Письмо киевского воеводы Андрея Немировича литовской Раде объяснит  нам  эту
невозможность для Сигизмунда вести деятельную успешную  войну,  пользоваться
своими победами. "Крымский царевич Алп-Салтан, сын Магмет-Гиреев, прислал ко
мне с известием, - пишет Немирович, - что он со всеми людьми своими  уже  на
этой стороне реки Тясмина, и требовал, чтоб я  садился  на  коня  и  шел  бы
вместе с ним на землю Московскую, в противном случае он один  не  пойдет  на
нее. Я писал к вашей милости не раз, чтоб вы меня научили, как  мне  делать?
Но до сих пор вы мне  не  отвечали;  постарайтесь  немедленно  прислать  мне
наказ. Писал я к старостам и ко всем боярам киевским, чтоб ехали со мною  на
службу господарскую; но никто из них не хочет  ехать;  пожалуйста,  напишите
им, чтоб они поспешили за мною на службу господарскую".
     Таким образом, и помощь крымских разбойников не приносила  всей  пользы
королю, хотя последний не жалел денег для  того,  чтоб  подущать  их  против
Москвы. Весною 1515 года умер старый  Менгли-Гирей;  сын  его  и  наследник,
Магмет-Гирей, прислал в Москву с упреком, что великий князь нарушил договор,
не давши знать в Крым о своем походе под Смоленск: "Ты нашему  другу  королю
недружбу учинил: город, который мы ему пожаловали (Смоленск), ты взял от нас
тайком; этот город Смоленск к литовскому юрту отец наш пожаловал,  а  другие
города, которые к нам тянут, - Брянск, Стародуб, Почап, Новгород  Северский,
Рыльск, Путивль, Карачев, Радогощ - отец наш, великий царь, твоему отцу дал.
Если хочешь быть с нами в дружбе и в братстве, то ты эти  города  отдай  нам
назад, потому что мы их королю дали... Если хочешь быть с нами в дружбе и  в
братстве, то помоги нам казною, пришли нам казны побольше". Кроме казны  хан
требовал кречетов и разных  дорогих  вещей;  требовал,  чтоб  великий  князь
отпустил в Крым  Абдыл-Летифа.  В  грамотах  к  великому  князю  московскому
сохранялись еще приличные формы; так, хан писал: "Брату  моему  поклон"  или
"Много, много поклон"; но вот как  начиналась  ханская  грамота  к  великому
князю рязанскому: "Великия Орды великого царя  Махмет-Гиреево  царево  слово
другу моему и становитину,  рязанскому  Ивану,  князю,  ведомо  было...  Мы,
великий царь и государь твой".
     Преданный Москве вельможа крымский, Аппак-мурза, писал великому  князю:
"У тебя хан просит восемь городов, и если ты ему их отдашь,  то  другом  ему
будешь, а не отдашь, то тебе  другом  ему  не  бывать;  разве  пришлешь  ему
столько же казны,  сколько  король  присылает,  тогда  он  тебе  города  эти
уступит. А с королем им друзьями как не быть? И  летом,  и  зимою  казна  от
короля, как река, беспрестанно так и течет,  и  малому  и  великому  -  всем
уноровил". Послу великокняжескому,  Мамонову,  тот  же  Аппак  говорил:  "Ты
приехал нынче между великим князем и царем дело делать, так  ты  делай  дело
умеючи: чего у тебя царь ни попросит, ты ни за что не стой, тешь его.  А  не
захочешь царю дать добром, так тебе без дела назад ехать; ведь царь  у  тебя
силою возьмет все, что захочет; так ты бы царю не стоял ни за  что,  чего  у
тебя ни попросит добром, а позора бы тебе не  дожидаться".  Аппак  жаловался
Мамонову, что и ему великий князь мало прислал. "Абдыр-Рахмановою службою, -
говорил он, - литовский царю нашему посылает пятнадцать тысяч золотых  кроме
платья, сукон и запросов; а царицам,  царевичам,  сеитам,  уланам,  князьям,
мурзам особенно король посылает, всем довольно;  никто  на  короля  царю  за
поминки не жалуется; Абдыр-Рахману же от  короля  идет  две  тысячи  золотых
кроме платья и сукон; на людей Абдыр-Рахману еще казну, которую Абдыр-Рахман
раздает от себя царевичам, уланам, князьям и мурзам добрым для  королевского
дела. Так королевскому делу как не делаться? А ко  мне  сколько  раз  король
приказывал: отстань от московского, служи мне и  приказывай,  чего  от  меня
хочешь: все тебе дам. Но у всякого человека слов много,  а  душа  одна;  ты,
король, познакомился с Абдыр-Рахманом и живи с ним".
     Мамонов доносил, что когда он  шел  к  хану  с  поминками,  то  сторожа
загородили ему дорогу посохом: "И было мне у посоха много истомы не на малый
час; все требовали у меня посошной пошлины; но я их  не  послушал.  Когда  я
назад хотел идти, то меня не пустили. Аппак же меня не выручал: дважды он  к
царю вверх ходил; но, туда идучи и оттуда, все меня бранил, что я  не  плачу
посошной пошлины; однако я не послушался, не заплатил. Потом пришел  ко  мне
Аппак-князь и стал царским именем просить у меня тридцать  шуб  беличьих  да
тридцать однорядок  для  раздачи  тем  людям,  которым  великий  князь  мало
поминков прислал, потому что они не  хотят  великокняжеского  дела  делать".
Мамонов отказал, тогда у него схватили двоих людей; приехал к нему татарин и
стал просить поминки; Мамонов не дал, тогда татарин стал за ним на лошади  с
плетью гоняться, лошадью его топтать, потом с ножом в избу вломился, наконец
силою взяли у Мамонова все то, чего требовал хан. Этот поступок Магмет-Гирей
так оправдывал в письме своем к великому князю: "Ты многим людям не  прислал
подарков, и нам много от них докуки было,  да  и  посол  твой  много  докуки
видел; и вот я, для того  чтоб  между  нами  дружбы  и  братство  прибывало,
неволею взял у твоего посла, да и роздал моим людям -  иному  шубу,  другому
однорядку". При этом хан приложил список людей, которым великий князь должен
был вперед посылать поминки.
     В Москве довольствовались подобными объяснениями; в ответе  своем  хану
Василий не упоминал об оскорблениях, нанесенных послу, и требовал  одного  -
шертной  грамоты.  Мамонов  обратился  с   тем   же   требованием   к   сыну
Магмет-Гирееву, царевичу Богатырю; тот отвечал:  "Кто  меня  больше  почтит,
король или великий  князь,  о  том  я  и  буду  больше  хлопотать".  Мамонов
отправился к брату ханскому, Ахмат-Гирею; Ахмат отвечал: "Видишь сам,  какой
царь мой брат; когда был отец наш царем, то мы его слушались; а  нынче  брат
наш царем, сын у него царь же, князья у него цари же, водят им, куда хотят".
Посол обратился к старшей ханше; та смотрела  на  поведение  Магмет-Гирея  с
своей точки зрения и  отвечала:  "Великокняжеские  и  королевы  поминки  хан
пропивает с своими любимыми женами".
     Богатырь-царевич обещал хлопотать о том, кто его больше почтит; король,
как видно, почтил его больше, и Богатырь в  1516  году  опустошил  рязанскую
украйну. Когда посол жаловался на это доброхоту московскому,  мурзе  Аппаку,
тот отвечал: "Все это делается великому князю самому  от  себя:  говорил  я,
чтоб великий князь столько же присылал, сколько король присылает". А сам хан
писал Василию: "Что сын мой Богатырь без моего ведома на  Рязань  ходил,  то
князь бы Василий лихим людям не потакал, кто станет говорить, чтоб ему за то
со мною раздружиться". Хан обещал идти на Литву, но требовал,  чтоб  великий
князь помог ему взять Астрахань: "Как возьмем Астрахань, то в  ней  великого
же князя людям сидеть, тысячах в трех или четырех,  с  пушками  и  пищалями;
рыба, соль - все это пойдет брату же моему, великому князю, а моя только  бы
слава была, что город мой. А что наши люди Мещеру воевали, то я не  ручаюсь,
что вперед этого не будет, хотя я с братом своим,  великим  князем,  буду  в
дружбе и братстве; людей своих мне не унять: пришли  на  меня  всею  землею,
говорят, что не будут меня в этом слушаться; а  Ширины  мимо  меня  вздумали
воевать Мещеру, потому что нынче на Мещере наш недруг, а из старины этот юрт
наш. Нынче брат мой, князь великий, зачем не просит у меня на  Мещеру  брата
или сына? Когда наш род был на Мещере, то смел ли кто из наших  смотреть  на
нее?"
     Великий князь велел своему послу  предложить  Мещеру  брату  Магметову,
Ахмат-Гирею; обещал хану помощь  на  Астрахань  -  все  в  надежде  добиться
шертной грамоты и отвлечь крымцев от союза литовского, но король  действовал
деньгами, и летом 1517 года 20000 татар  явилось  в  тульских  окрестностях.
Князья Одоевский и Воротынский распорядились  очень  удачно:  пешие  ратники
обошли татар и засекли им дороги в лесах, где  много  их  побили,  а  конные
стали преследовать разбойников по дорогам, по бродам, потопили  много  их  в
реках, много взяли в плен, так что из 20000 очень  мало  их  возвратилось  в
Крым, и те пришли пеши, босы и наги; с другой стороны, князь Василий Шемячич
поразил за Сулою татарский отряд,  приходивший  грабить  путивльские  места.
Тогда великий князь созвал на думу братьев и бояр и  спросил  их:  нужно  ли
после этого  продолжать  сношения  с  Крымом,  посылать  козаков  к  хану  с
грамотами? Приговорили, что нужно продолжать сношения,  чтоб  хан  прямо  не
отстал от Москвы.
     Сигизмунд действовал в Крыму; Василий  по  единству  выгод  должен  был
вступить в союз с Альбрехтом Бранденбургским, великим магистром  Тевтонского
ордена.  Мы  видели,  что  литовские  немцы  были   ревностными   союзниками
Александра литовского в войне его с Иоанном московским; Сигизмунду  хотелось
поднять  их  и  на  Василия;  ливонские  паны   радные,   извещая   магистра
Плеттенберга о нападении великого князя московского  на  их  землю,  писали:
"Если  он  успеет  завладеть  нашими  крепостями  -  Смоленском,   Полоцком,
Витебском, Мстиславлем и Оршею, то вы не можете быть  безопасны,  тем  более
что, по мнению полочан, пределы страны их простирались по  Двине  вплоть  до
самого моря, что ваш город Рига построен на их земле". Плеттенбергу не нужно
было напоминать об опасности, которая грозила Ливонии от  Москвы,  о  правах
России на Ливонию; он сам  очень  хорошо  знал  эти  права,  эту  опасность,
ненавидел Москву, готов был немедленно начать войну с нею в союзе с Литвою и
Польшею, но сдерживался своим бессилием и враждебными отношениями  к  Польше
великого магистра  тевтонского.  Последний  не  только  не  разделял  вражды
Плеттенберга к Москве, напротив, старался  о  союзе  с  великим  князем  для
общего действия  против  Сигизмунда.  Московские  послы,  возвращавшиеся  от
императора чрез Пруссию, донесли великому князю о  просьбе  магистра:  "Чтоб
великий государь меня жаловал и берег и учинил меня с собою в союзе, а я  за
этим хочу послать  к  великому  государю  своего  человека".  Великий  князь
приказал сказать магистру, что жаловать и беречь его хочет,  и  вот  в  1517
году явился в Москву посол Альбрехтов, Шонберг, для заключения  союза.  Союз
был заключен; договорная грамота любопытна для нас по  формам,  показывающим
отношения, в каких находились друг к другу  оба  договаривавшиеся  государи:
"По божией воле и по нашему жалованью мы, великий государь Василий,  божиего
милостию царь и государь всея России и великий князь  владимирский  и  проч.
(следует титул), дали есьмы  сию  свою  грамоту  Альбрехту,  немецкого  чина
высокому магистру прусскому, на то, что к  нам  прислал  своих  послов  бить
челом о том, чтобы нам его жаловать и беречь и  на  своего  бы  недруга,  на
короля польского и великого князя литовского. И мы  (титул)  пожаловали,  во
единачестве есьмы его с собою учинили и за него и за его землю хотим  стоять
и оборонять его от своего недруга,  от  короля  польского".  Кроме  обещания
действовать против короля заодно с магистром великий князь обещал последнему
также денежную помощь; Альбрехт просил ежемесячно по 40000 золотых  рейнских
на содержание 10000 пехоты, по четыре золотых каждому  ратнику  и  по  20000
золотых на содержание 2000 конницы, по 10  золотых  на  каждого  всадника  с
конем, кроме того,  что  понадобится  еще  на  артиллерию  (что  пристоит  к
хитрецам и к пушкам); великий князь обещал отправить эти  деньги  в  Пруссию
тогда, когда магистр возьмет свои города,  находившиеся  за  Сигизмундом,  и
двинется на Польшу, к Кракову. Шонберг просил, чтоб великий  князь  дал  это
обещание письменно, ибо иначе среди важных дел  он  мог  забыть  о  нем,  но
получил отказ; послу, отправленному из Москвы к магистру,  было  предписано:
если магистр потребует  от  него  клятвы  в  том,  что  великий  князь  даст
обещанные  деньги,  то  отговариваться  накрепко,  если  же   нельзя   будет
отговориться, то дать требуемую клятву. Чрез второго посла Альбрехт  просил,
чтоб великий князь распорядился отправкою в  Псков  50000  гривенок  серебра
чистого, дабы в случае, если он, магистр, захочет начать войну, серебро  это
привезено было в Кенигсберг и там, при русских приставниках, выкована  будет
деньга, двадцать которых равнялось бы золотому рейнскому.  Василий  отвечал,
что серебро готово, но что немцы должны прежде начать войну.
     Альбрехт только еще собирался начать войну  с  Сигизмундом;  но  другой
союзник  Василиев,  император  Максимилиан,  уже  перестал   собираться,   а
предлагал себя в  посредники  мира  между  Москвою  и  Литвою.  Василий  был
нисколько не прочь от мира:  главная  цель  достигнута,  Смоленск  взят,  на
дальнейшие завоевания без союзников мало надежды. Оршинская битва заставляла
б