и
подробно, что идет сам хан с большим войском прямо к Москве, то велено  было
боярам и воеводам со всеми полками  спешить  к  столице,  чтоб  предупредить
хана. 1 июля к вечерни пришли полки к Москве и стали против Коломенского;  2
числа им велено было идти к обозу, устроенному против Данилова монастыря;  в
этот день приезжал к ним сам царь: бояр, воевод,  дворян  и  детей  боярских
жаловал, о здоровье спрашивал, по полкам смотрел. 3 июля приехал в Москву  с
берегу оставленный там для вестей  голова  Колтовской  и  объявил,  что  хан
перешел Оку под Тешиловом, ночевал в Лопасне и идет прямо к Москве. По  этим
вестям отправили на Пахру 250 человек детей боярских - смольнян, алексинцев,
тулян под начальством князя Бахтеярова-Ростовского; им велено было стать  на
реке и промышлять над передовыми крымскими людьми; эти передовые люди  сбили
их с Пахры, ранили воеводу и много детей боярских побили  и  взяли  в  плен.
Тогда велено было боярам и воеводам стать со всеми людьми в обозе; в большом
полку был воеводою князь Феодор Иванович Мстиславский, в правой руке - князь
Никита Романович Трубецкой, в передовом  полку  -  князь  Тимофей  Романович
Трубецкой, в левой руке - князь Василий Черкасский; у каждого из трех первых
воевод были в товарищах по Годунову: у Мстиславского - сам Борис,  у  Никиты
Трубецкого  -  Степан  Васильевич  Годунов,  у  Тимофея  Трубецкого  -  Иван
Васильевич Годунов; кроме того, у Мстиславского и Бориса Годунова в прибылых
в Думе были кравчий Александр Никитич Романов,  окольничий  Андрей  Клешнин,
казначей Черемисинов, оружничий Богдан Яковлевич Бельский,  думный  дворянин
Пивов.
   4 июля, утром в  воскресенье,  пришел  к  Москве  хан,  сам  стал  против
Коломенского, а к обозу,  где  сидели  русские  воеводы,  выслал  царевичей;
против них воеводы выслали изо всех полков голов  с  сотнями,  ротмистров  с
литовскими и немецкими людьми, велели им травиться с крымцами, по тогдашнему
выражению. Эта травля продолжалась до ночи, без решительного исхода;  татары
не любили таких встреч: травиться  с  русскими  безо  всякой  пользы  им  не
нравилось; идти на обоз, где сосредоточены были московские силы с нарядом, -
еще менее, между тем пленники объявили, что пришло к  Москве  новое  войско,
новогородское и из других областей и воеводы хотят ударить на крымцев ночью.
Казы-Гирей не стал дожидаться рассвета и побежал, бросив обоз. Утром 5 числа
воеводы послали за ним скорые полки; но  те  не  могли  его  нигде  нагнать,
потому что он бежал, не останавливаясь ни у одного города; задние отряды его
были нагнаны и разбиты под  Тулою,  остатки  истреблены  в  степях.  Главная
царская рать двинулась также из обоза и  шла  до  Серпухова:  сюда  10  июля
приехал из Москвы князь Козловский и объявил Мстиславскому опалу за то,  что
в отписках к государю он писал одно свое имя, не упоминая о конюшем  боярине
Борисе Федоровиче Годунове. Но в тот же день приехал стольник  Иван  Никитич
Романов, правил боярам и воеводам от государя поклон, спрашивал всю  рать  о
здоровье, подал князю Мстиславскому и Борису Годунову золотые португальские,
другим боярам и воеводам - по два золотых корабельных;  иным  -  по  одному,
другим - золотые венгерские. Младшие воеводы  остались  на  берегу,  старшие
возвратились в Москву. Здесь Годунов получил шубу в  тысячу  рублей  с  плеч
государевых, цепь золотую также с государя, сосуд золотой, который  называли
Мамай, потому что был взят в Мамаевом обозе  после  Куликовской  битвы,  три
города в Важской земле, звание Слуги, которое,  как  должны  были  объяснять
наши послы в Литве, было честнее боярского; князь Мстиславский получил также
шубу с царских плеч, кубок с золотою  чаркою  и  пригород  Кашин  с  уездом;
другие воеводы и ратные  люди  получили  шубы,  сосуды,  вотчины,  поместья,
деньги, камки, бархаты, атласы, меха, сукна.  Несколько  дней  были  пиры  у
государя  в  Грановитой  палате;  в  благодарность  богу  построили  Донской
монастырь.
   В конце июля возвратился в Крым с войны калга, стали спрашивать его:  где
хан? А он ничего не знает, прибежал калга скорым делом, войска  возвратилось
только треть, пришли пешком, полону привели немного. 2 августа  приехал  сам
хан в Бакчисарай, ночью, в телеге, раненый; после видели, что левая  рука  у
него была подвязана. В  конце  августа  позвали  к  хану  московского  посла
Бибикова; хан велел ему сесть и начал говорить: "Был я на Москве, и меня  не
потчевали, гостям не ради". Посол  отвечал:  "Вольный  человек  царь!  Ты  у
государя нашего украл, ходил в его землю через свое слово, да  и  был  ты  в
нашей земле и у Москвы постоял немножко, а если б ты  постоял  побольше,  то
государь наш умел бы потчевать".  Хан  не  отвечал  на  это  ничего,  позвал
Бибикова обедать и после обеда  велел  положить  на  него  платно  золотное.
Бибиков проведывал, для чего хан ходил в государеву землю? Ему отвечали, что
хану хотелось  показать  себя,  потому  что  он,  как  сел  на  царство,  на
московской украйне не бывал, а у них это бесчестно, умысел ханский  был  уже
давно. Объяснили ому, почему хан побежал от Москвы:  пленники  сказали,  что
новгородская и псковская сила пришла и хочет государь выслать на хана воевод
своих; Казы-Гирей спросил: "Кто  главный  воевода?"  Пленные  отвечали,  что
Борис Федорович Годунов. Тогда князья и мурзы стали говорить:  "Если  Бориса
пошлют, то с Борисом будет много людей".  Хан  и  побежал.  Один  из  князей
крымских говорил Бибикову: "Зачем  государь  ваш  много  городов  ставит  на
украйнах, на Тереке, на Волге,  около  Крыма?"  Бибиков  отвечал:  "В  земле
государевой людей умножилось, взяла теснота, государь сильный,  для  того  и
города ставит". Князь сказал на это: "Ваш государь также хочет сделать,  как
над Казанью: сначала город близко поставил, а потом и Казань взял;  но  Крым
не Казань, у Крыма много рук и глаз, государю вашему надобно будет идти мимо
городов в середку".
   Хан первый начал сношения с царем и через два месяца  по  возвращении  из
похода прислал гонцов своих в Москву. На вопрос от бояр: зачем они приехали?
- гонцы отвечали: "Царь у государя вашего ни Казани, ни Астрахани не просит,
только поминки бы ваш государь прислал по  царевой  грамоте".  Бояре  велели
сказать им: "Если познал царь не правду свою, то должен  принести  покорение
большое; поминки посылают за дружбу,  а,  видя  цареву  не  правду  и  такую
недружбу, поминков посылать не за что". Гонцы отвечали: "Если б  царь  своей
не правды нс узнал, то нас к государю вашему не послал бы; а государь бы ваш
Казы-Гирею царю приход его под Москву простил:  ведь  царь  ходил  войною  и
большой досады ему не учинил, которою дорогою пришел, тою же дорогою и назад
вышел". Но это наглое смирение оказалось хитростию: хану нужно было оплошать
московское правительство,  как  тогда  выражались;  в  Москве  действительно
оплошали; думали, что крымцы после несчастного похода своего не в  состоянии
скоро напасть на украйны, и  обманулись  жестоко:  в  мае  1592  года  калга
Фети-Гирей ворвался в Украйну безвестно, в рязанские, каширские  и  тульские
земли; татары побили много людей, пожгли много сел и деревень, много побрали
в  плен  дворян  и  детей  боярских,  которые,  не  ожидая   нападения,   не
перебирались с семействами в города; полону сведено было так много,  говорит
летописец, что и старые люди не запомнят такой войны от поганых.
   Хан поправился и переменил тон, сказал гонцу  царскому,  отправленному  к
нему еще до нападения  калги:  "Дивлюсь  я  больше  всего  тому,  что  около
Троицына дня у вас прибылых больших людей ни на берегу,  ни  на  Украйне  не
было, а которые украинские люди и собрались, и они были все в лесу, на  поле
не вышли и с нашими людьми не бились, только и  побились  немного  литовские
люди. Сказывали мне царевичи и все князья: такой войны нашим людям не бывало
никогда: наши люди  ни  сабли,  ни  стрелы  не  вынимали,  загоняли  пленных
плетьми". Гонец отвечал: "Ты присылал к государю гонцов  своих  с  любовными
грамотами, и от того людей на Украйне в  сборе  не  было;  если  теперь  так
оплошали, то вперед уже так не будет, не оплошится государь наш, положась на
твое слово".  Но  хан,  довольный  тем,  что  мог  переменить  тон  и  снова
запрашивать, не думал более о войне с Москвою, ибо должен был участвовать  в
войнах султана в Молдавии, Валахии, Венгрии. На запросы  ханские  и  обычные
уверения, что калга нападал на московские  украйны  своевольно,  царь  велел
отвечать ему: "Посылаем к тебе посла с большими поминками, а на  тебе  хотим
еще правды посмотреть. Одного из послов твоих Аллабердея мурзу мы оставили у
себя для большого дела, чтоб без доброго человека у нас  не  было  и  ссылка
между нами не порвалась. Когда наш посланник Семен Безобразов и твои гонцы в
Крым к тебе придут, то ты тотчас  отпусти  к  нам  своего  гонца  легкого  и
отпиши, какого своего доброго человека нарядишь к  ним  в  послах  и  какого
большого своего человека пошлешь с ним в провожатых, который с нашим  добрым
человеком у Ливен будет говорить о вечном мире; напиши, к какому сроку  быть
им к Ливнам и взять нашего  посла  и  твоего  посла  Аллабердея  с  большими
поминками и запросными деньгами: мы к этому сроку пришлем при  своем  после,
князе Меркурии Щербатом, и своего доброго человека, который с твоим  ближним
великим человеком  о  всяких  делах  приговорит  и  разменяется  послами  по
прежнему обычаю: наш посол князь Щербатый и твой посол Аллабердей  пойдут  к
тебе, а твой новый посол и наш старый посланник Безобразов  пойдут  к  нам".
Посланнику Безобразову был дан наказ: "Послано с ним 1000 золотых, и ему  те
золотые держать у себя тайно; как он придет в крымские  улусы  и  проведает,
что царь в Крыму не по-старому и походу на московские украйны не чаять,  или
царь ждет себе перемены от турского,  или  есть  на  нем  какая-нибудь  иная
худоба, или будет у него поход  на  Литву,  по  приказу  турского,  то  ему,
Безобразову, никак не давать золотых и держать их у себя тайно,  чтоб  никто
не знал, и толмачи. А если он проведает,  что  царь  наготове,  собрался  на
государевы украйны и худобы на нем нет никакой, то дать золотые:  царю  700,
калге 200, Нурадину царевичу 100". Посланнику наказано было  также  выкупать
пленных: обыкновенно платили за детей боярских  от  50  до  100  рублей,  за
сотника стрелецкого - 50, за попадью - 25 рублей, за дочь княжескую - 50;  в
последний  набег  попались  в  плен  несколько  людей   значительных:   так,
Безобразов должен был непременно выкупить Никифора Ельчанинова, дать за него
200 рублей; непременно же должен был выкупить жену Тутолмина,  дать  за  нее
200 рублей, да от мужа до 200  рублей;  за  мать  Щепотьевых  давать  до  70
рублей, да от детей ее - до 40 рублей.
   Прежде отправления посла и знатного человека  для  переговоров  о  вечном
мире хан прислал гонца с требованиями от  своего  и  султанова  имени,  чтоб
сведены были терские и донские козаки, чтоб царь прислал ему 30000 рублей на
постройку города на  Днепре,  на  Кошкине  перевозе,  что  по-русски  Добрый
перевоз выше порогов, и велел бы отпустить в Крым жену умершего Мурат-Гирея.
Дьяк Андрей Щелкалов отвечал гонцу: "Это дело нестаточное,  государь  наш  в
этом крымского и турского не послушает, мало ль что  турский  пишет!  Прежде
писывал турский о Казани и Астрахани, и тому  чему  верить?  Как  было  тому
статься? А теперь также не схожее дело. Терского города государю  нашему  не
снашивать. Терский город поставил государь в своей  отчине,  в  Кабардинской
земле для того: из давних лет  кабардинские  черкасы  холопи  государевы;  а
бежали из рязанских пределов в горы, и служили отцу государя нашего и теперь
служат; они били челом,  чтоб  для  их  обереганья  город  велел  на  Тереке
поставить, а теперь государю нашему от своей вотчины как отступиться?" Гонец
стал опять говорить: "Царь со мною приказывал тайно,  чтоб  государь  города
сносить и козаков сводить с Терки (Терека) не велел, только б велел поманить
и к царю отписать, что Терку очистить, а царь об этом  отпишет  к  турскому,
чтоб турский дал покой; на государя ходить ему не велел; а царь в это  время
город на Кошкине Перевозе у Днепра поставит, все  крымские  улусы  к  Днепру
переведет и Перекоп разорит; а  на  городовой  бы  харч  государь  послал  к
Казы-Гирею 30000 рублей" - Щелкалов отвечал: "Как этому верить? Как царю  от
турского отстать? И можно ли ему против турского  стоять?  И  каким  обычаем
Город поставить и укрепить? И наряд у царя есть ли и знает  ли  турский  про
город?" Гонец отвечал, что хан пришлет в заложники сына  и  по  человеку  из
каждого большого рода. С теми же речами гонец был у  Годунова;  тот  отвечал
ему о Тереке также  отказом,  прибавив:  "Сам  рассуди:  если  кто  поставит
деревеньку, хотя и не на своей земле, да устроит ее, то даром не отдаст  без
крови, да без бою". На тайный наказ  о  строении  города  и  присылке  30000
рублей Борис отвечал: "Такой великий запрос  как  можно  выполнить?  Столько
денег и собрать нельзя, просить бы так, как чему можно статься;  да  чему  и
верить; царево слово, что ни приказывал к нашему государю, прямо никогда  не
бывало". После этих переговоров в  Думе  решились  отправить  в  Крым  князя
Щербатова, послать с ним поминки, примерясь к прежнему, до 40000 рублей  или
больше, да хану послать 10000 рублей, Мурат-Гирееву жену отпустить.
   В ноябре 1593 года вместе с князем Щербатовым отправились в Ливны  боярин
князь Федор Яковлевич Хворостинин да оружничий Богдан Иванович Бельский  для
переговоров о вечном мире с ханским уполномоченным Ахмет-пашою. Приехавши  в
Ливны, Хворостинин послал сказать Ахмет-паше, чтоб тот ехал к  ним  за  реку
Сосну на переговоры; Ахмет отвечал, что ему за реку ехать невместно:  прежде
приезжал в Путивль большой его брат Мурат князь, а с Москвы  приезжал  тогда
на размену послов Андрей Нагой, который приезжал за реку Сейм к Мурату князю
в шатер, потому теперь он, Ахмет-паша,  государя  своего  имени  потерять  и
прежнего обычая нарушить не хочет. Хворостинин возражал,  что  Андрей  Нагой
был дворянин обычный и великого такого дела тогда  не  было,  а  теперь  для
великого дела посланы люди  великие.  Ахмет  отвечал,  что  и  он  у  своего
государя человек именитый же, да и  служба  его  к  царю  Феодору  Ивановичу
ведома, и ему от хана приказ - за Сосну не  ездить.  Когда  Хворостинин  дал
знать об этом затруднении царю, то получил грамоту: "Сами знаете, что по  ту
и по сю сторону Сосны все наша земля, и вы бы приказали к Ахмет-паше, что вы
для доброго дела и мимо нашего указа свой съезжий шатер на их стороне велите
поставить, только бы Ахмет-паша приезжал к вам на съезд  в  ваш  шатер".  Но
Хворостинин урядился с Ахмет-пашею иначе: положили  съезжаться  на  середине
реки на мосту. Ахмет дал шерть за хана и царевичей - быть в прямой дружбе  и
братстве с царем, а Хворостинин обещал: "Если хан, калга и  все  царевичи  в
своей правде устоят, летом 1594 года на московские украйны воевать не будут,
то государь осенью послов своих и другую половину  запроса  к  хану  пришлет
(первую половину вез Щербатов), и вперед поминки станет  посылать  ежегодно,
государя нашего слово инако не будет, в том верьте нам". Ахмет  отвечал:  "Я
вашим словам верю". Потом Ахмет стал говорить, чтоб государь велел козаков с
Дона свести, а к  Дербенту  и  Шемахе  дорогу  велел  очистить.  Хворостинин
отвечал: "На Дону живут козаки воры, беглые люди и, живучи на Дону,  сложась
с запорожскими черкасами, Азов теснят без государева  ведома  и  государевых
посланников не  слушают.  А  теперь  как  ваш  государь  с  нашим  государем
укрепятся, то государь наш пошлет на  Дон  рать  свою  и  велит  тех  воров,
донских козаков, перехватать и  перевешать,  остальных  с  Дону  сослать,  и
вперед на Дону не будет ни одного  человека;  а  на  Терку  государь  пошлет
воеводам крепкий наказ, чтоб турецким  людям  тесноты  и  помешки  нигде  не
делали".
   Несмотря на эти соглашения князя  Хворостинина  с  Ахмет-пашею,  дело  не
вдруг уладилось в Крыму, когда приехал  туда  князь  Щербатов  с  поминками:
князья, мурзы и уланы приехали к послу в стан брать государево жалованье,  и
некоторые взяли поминки, а другие не взяли и говорили:  "Государь  ваш  царь
писал к нашему государю, что послал к нам свое жалованье большое, а нам и  с
гонцами присылалось больше этого: кому прежде присылалось платен по  десяти,
тому теперь прислано пять - шесть, а шапки худые". Посол говорил,  что  хану
прислано 10000 рублей, а калге и всем  князьям,  мурзам  и  уланам  -  17000
деньгами и платьем; на это мурзы отвечали: "Нам до запросных  ханских  денег
дела нет, эти деньги идут на городовое строение,  платья  и  наших  денег  с
ханскими запросными деньгами нельзя мешать". Царевич-калга рассердился,  что
ему прислано денег мало: если хану,  говорил  он,  прислали  10000,  то  ему
должны были прислать 5000. Калга побранился с ханом: "Ты, - говорил он  ему,
- денег много взял, завладел всем один  и  идешь  теперь  на  Венгрию,  а  я
останусь в Крыму и пойду на московскую украйну". Хан также не  хотел  давать
шерти, требовал, чтоб  царь  ежегодно  присылал  ему  по  10000  рублей;  но
Ахмет-паша говорил хану: "Если ты теперь перед московским  послом  клятвы  в
вечном мире не дашь и пойдешь на султанову  службу  в  Венгрию,  а  государь
московский с королем литовским помирится, то вперед тебе от него  ничего  не
видать". Хан призадумался, ничего не  сказал  на  это,  наконец  дал  шерть,
согласился написать в  шертной  грамоте  полный  царский  титул,  согласился
приложить печать внизу грамоты, что делал он для одного  турецкого  султана.
"Скажи брату моему, - говорил он Щербатову, - что я ему за великую честь  не
постоял,  чего  при  прежних  царях  не  бывало".  Щербатов   настаивал   на
безденежное освобождение пленных  с  обеих  сторон;  хан  отвечал:  "Которые
пленники у князей и у мурз, тех мне взять нельзя; у меня ни одного  пленника
нет, а если б были, то я бы за них брату моему никак не постоял; в  Крымском
юрте не ведется, чтоб царю отнимать пленных у князей и мурз: они тем  живут;
а у которых татар братья и племя в плену у вашего государя, тех они  окупают
и меняют сами, а мне до них дела нет". Любопытно донесение Щербатова о  том,
как он разузнавал о нужных ему вестях: "У нас,  -  писал  он,  -  полоняники
старые прикормлены для твоего государева дела";  о  распре  калги  с  ханом,
например, Щербатов  узнал  от  старого  русского  пленника  Сеньки  Иванова,
который жил в мельниках у одного мурзы. Щербатов доносил также  о  том,  как
хан и царевич-калга угощались на его счет: однажды калга ехал от  хана  мимо
посольских станов и заслал к Щербатову татарина, велел ему сказать, чтоб  он
выслал к нему на поле вина, меду и чего-нибудь поесть; Щербатов послал вина,
меду, коврижек, черных хлебцев и пастил. Также угощал он и самого хана.
   В  Москве,  при  переговорах  с  крымским   послом,   встретилось   также
затруднение.  Посол  требовал  возвращения  Пашая-мурзы,  который  выехал  с
Мурат-Гиреем  в  нужде,  казачеством,  как  он  выражался,   и   по   смерти
Мурат-Гирея, вступил в службу московскую; государь дал ему  на  волю:  хочет
едет в Крым, хочет остается в Москве.  Посол  просил  свидания  с  Пашаем  и
говорил ему, чтоб ехал в Крым к хану и к отцу своему. Пашай отвечал, что ему
от  царского  жалованья  в  Крым  не  ехать,  здесь  он  пожалован   великим
государевым жалованьем, вотчинами и поместьями большими, селами и  деньгами,
чего всему родству его в Крыме у хана не видать, и пожаловал  его  государь,
велел за него дать царевну, дочь Кайбулину. Тогда  крымские  послы  и  гонцы
начали говорить с сердцем, что он глупит, говорит не гораздо, а дьяку Андрею
Щелкалову говорили: только государь пожалует, велит его отдать,  и  они  его
возьмут силою, и к хану в Крым отведут, св