дый  вызов  Сигизмунда  Василий  отвечал
также решительным вызовом на войну, если король не захочет мира какой угоден
московскому государю; он велел сказать послам: "Как отец  наш,  и  мы  брату
нашему и зятю Александру дали присягу на перемирных грамотах, так и  правили
ему во всем до самой его смерти; а с Сигизмундом-королем  нам  перемирья  не
было. Если же Сигизмунд, как вы  говорили,  хочет  с  нами  мира  и  доброго
согласия, то и  мы  хотим  с  ним  мира,  как  нам  будет  пригоже".  Потом,
перечисливши обиды,  нанесенные  литовцами  русским,  -  взятие  в  Брянской
области более ста сел и деревень,  грабеж  купцов  козельских,  алексинских,
калужских, псковских, занятие  волостей  князя  Бельского  -  Василий  велел
сказать королю, чтоб за все это было сделано надлежащее удовлетворение, а  в
противном случае он найдет управу. Наконец,  отпуская  послов,  сам  великий
князь велел им напомнить Сигизмунду о сестре своей, королеве Елене, чтоб она
ведала свой греческий закон, чтоб он, Сигизмунд, ее жаловал и берег и держал
в чести, а к римскому закону не принуждал.
     В марте 1507 года происходили эти переговоры, а  29  апреля  московские
полки уже пошли воевать Литовскую землю; ибо если Сигизмунд надеялся напасть
на  Москву  при  благоприятных  для  себя  обстоятельствах,  то  теперь  эти
обстоятельства  перешли  вдруг  на  сторону  Василия,   который   и   спешил
пользоваться  ими.  Мы  видели,  что  князь  Михаил  Глинский  был   принят,
по-видимому, благосклонно Сигизмундом; но если бы даже  новый  король  и  не
разделял всех подозрений  панов  литовских  относительно  Глинского,  то,  с
другой стороны, он не оказывал ему того доверия, каким Глинский  пользовался
при покойном Александре. Этого уже было  достаточно,  чтоб  враги  Глинского
подняли головы; этого  было  достаточно,  чтоб  сам  Глинский,  привыкший  к
первенствующему положению при Александре, чувствовал себя теперь в опале,  в
уничижении. Но Глинского не хотели оставить в удалении и в покое;  в  начале
1507  года  Сигизмунд  отнял  у  брата  Михайлова,  князя  Ивана   Львовича,
воеводство  Киевское  и  дал  вместо  него  Новгородское   (Новогрудекское).
Напрасно в грамоте своей, данной Ивану по этому случаю, король говорил,  что
он этою переменою не уменьшил чести князя Ивана, который  сохраняет  прежний
титул и получает место в Раде подле старосты жмудского:  обида  была  явная,
явно было, что  Глинских  продолжали  подозревать  в  замыслах  восстановить
Великое княжество Русское и потому не хотели оставить в их руках  Киева.  Но
этого мало: заклятый враг князя Михаила, Ян Заберезский, громко называл  его
изменником; Глинский требовал суда с ним пред королем, но Сигизмунд,  будучи
занят важными делами, откладывал этот соблазнительный суд,  тем  более  что,
как видно, против Глинского достаточных улик  не  было,  и  в  таком  случае
король не хотел жертвовать Глинскому Заберезским. Но понятно,  что  Глинский
не  хотел  ждать;  он  отправился  в  Венгрию  к  королю  Владиславу,  брату
Сигизмундову, с просьбою вступиться в дело; но и ходатайство  Владислава  не
помогло. Тогда Глинский, сказав королю: "Ты заставляешь меня  покуситься  на
такое дело, о котором оба мы после горько жалеть будем", уехал в свои имения
и завел пересылку с великим князем московским, который обещал ему помощь  на
всех его неприятелей.
     Глинский  писал  в  Москву,  что  для  его  дела  и  для  дела   теперь
великокняжеского самое благоприятное время, потому что в Литве войска  не  в
сборе, а от других стран помощи нет; Василий отвечал, что немедленно шлет  в
Литву своих воевод и чтоб Глинский тоже не медлил. Глинский начал свое дело.
С семьюстами конных ратников он переправился через Неман, явился  в  Гродно,
подле  которого  жил  тогда  Заберезский,  и  ночью  велел   окружить   двор
последнего; два иностранца, находившиеся в службе  Глинского,  взялись  быть
орудиями кровавой мести своего господина: один - какой-то  немец  Шлейниц  -
ворвался в спальню к Заберезскому,  другой  -  турок  -  отсек  ему  голову,
которую на сабле поднесли Глинскому; тот  велел  ее  нести  перед  собою  на
древке четыре мили и потом утопить в озере.  Покончивши  с  главным  врагом,
Глинский разослал конницу свою искать и бить  других  враждебных  ему  панов
литовских, а сам, набирая все более и более войска, удалился в Новгород.
     Тогда Сигизмунд заговорил другим языком с Москвою. Он вторично  прислал
сюда за миром, предлагая в посредники Менгли-Гирея  крымского,  и  в  то  же
время пытался возбудить против Василия брата его,  дмитровского  князя  Юрия
Ивановича: литовские послы явились к последнему с просьбою, чтоб  принял  на
себя ходатайство о  мире  между  Москвою  и  Литвою;  но  за  этою  просьбою
следовали тайные речи. "Узнали мы о тебе, брате нашем, - велел  сказать  ему
Сигизмунд, - что милостью божиею в делах  своих  мудро  поступаешь,  великим
разумом их ведешь, как и прилично тебе, великого  государя  сыну;  не  малые
слухи до нас дошли, что многие  князья  и  бояре,  покинувши  брата  твоего,
великого князя Василия Ивановича, к тебе пристали, и всякие добрые  слухи  о
тебе слышим, что нам очень приятно. Мы хотели с братом твоим, великим князем
Василием Ивановичем, быть  в  мире  и  союзе  на  всякого  недруга;  но  он,
обрадовавшись отчинным нашим пограничным городам и волостям, землям и водам,
с нами житья не захотел. Так мы, брат милый, помня житье предков  наших,  их
братство верное и нелестное, хотим  с  тобою  быть  в  любви  и  в  крестном
целованьи, приятелю твоему быть приятелем, а неприятелю - неприятелем  и  во
всяком твоем деле хотим быть готовы тебе на помощь, готовы для  тебя,  брата
нашего, сами своею головою на коня сесть со всеми землями и со всеми  людьми
нашими, хотим стараться о твоем деле, все равно как и о своем собственном. И
если будет твоя добрая воля, захочешь быть с нами в братстве и  приязни,  то
немедленно пришли к нам человека доброго, сына боярского: мы перед ним дадим
клятву, что будем тебе верным братом и сердечным приятелем до конца жизни".
     Неизвестно, что отвечал на  это  князь  Юрий;  но  известен  нам  ответ
великого князя Василия сестре своей Елене,  которая  присылала  в  Москву  с
ходатайством о мире. Оправдав  поведение  отца  своего  относительно  короля
Александра, Василий пишет:  "Когда  после  зятя  нашего  Александра  на  его
государствах сел брат его, Сигизмунд, то он прислал к нам своих послов; мы с
ним мира хотели, но он с нами не  захотел;  а  после  того  Сигизмунд-король
поднимал бусурманство на христианство да  посылал  воевод  своих  многих  со
многими людьми на наших слуг, на князей;  а  мы  посылали  своих  воевод  со
многими людьми, и наши воеводы от  его  людей  отстоялись  и  пришли  к  нам
благополучно. Ты пишешь,  что  присылал  к  нам  бить  челом  князь  Михайла
Глинский; но к нам присылал бить челом не  один  князь  Михаил  Глинский,  а
многие князья  русские  и  многие  люди,  которые  держат  греческий  закон;
сказывают, что теперь нужда  на  них  пришла  большая  за  греческий  закон,
принуждают их приступать к римскому  закону,  и  они  били  челом,  чтоб  мы
пожаловали их, за них стали и обороняли их. Нам кажется, что и тебе,  сестре
нашей, теперь неволя большая, потому что, как зять наш  Александр  умер,  мы
посылали навестить тебя и приказывали, чтоб ты  нас  о  своем  здоровьи  без
вести не держала, но с тех пор послы от Сигизмунда-короля у нас не один  раз
были, а от тебя к нам вести никакой нет. И если на Русь такая  беда  пришла,
то мы за нее стали и обороняли  ее  и  вперед,  даст  бог,  будем  стоять  и
оборонять. А ты бы, сестра, и теперь помнила бога и свою душу, отца нашего и
матери наказ, от бога душою не отпала бы, от отца и матери в неблагословеньи
не была бы и нашему православному закону укоризны  не  принесла.  А  что  ты
писала к нам, чтоб мы с Сигизмундом-королем были в  любви  и  братстве,  то,
если Сигизмунд-король захочет с нами мира и доброго согласия, мы с ним  мира
хотим, как нам будет пригоже" (июнь 1507 г.).
     Сигизмунд обещал прислать новых больших послов в Москву,  но  почему-то
не прислал. Мы  видели,  что  в  письме  к  сестре  Василий  говорил  уже  о
возвращении своих воевод, ходивших на Литву; по литовским известиям, воеводы
его возвратились назад, заслышавши о приближении короля, который взял  замок
Гзыков, опустошил несколько местечек и волостей московских, но принужден был
также возвратиться в Вильну от недостатка продовольствия  для  войска  и  от
сильных жаров. Справедливо или  нет  это  известие,  очевидно,  что  военные
действия  1507  года  этим  кончились.  Весною  следующего,  1508  года  они
возобновились с  новою  силою;  Глинский  волновал  Русь,  пустошил  волости
Слуцкие и Копыльские, овладел Туровом и Мозырем.  Великий  князь,  уведомляя
его, что посылает к нему на  помощь  полки  под  главным  начальством  князя
Василия Ивановича Шемячича писал, чтоб он с этою помощию добывал ближайшие к
себе города, а далеко с нею в королевскую землю не ходил, дело делал  бы  не
спеша, пока подойдет другое, более многочисленное войско из Москвы. Глинский
хотел, чтоб Шемячич помог ему овладеть Слуцком,  который,  как  писал  он  к
Василию, находился близко от его  городов;  пишут,  что  Глинскому  хотелось
овладеть Слуцком для того, чтоб жениться на  его  княгине  Анастасии  и  тем
получить право на Киев, которым прежде владели  предки  князей  Слуцких.  Но
князю Шемячичу хотелось быть поближе к северу, откуда  должны  были  подойти
полки московские, и потому решено было идти под  Минск,  пустивши  загоны  в
глубь Литвы, для того чтоб смутить землю и помешать сбору войска. Эти загоны
были в осьми милях от Вильны, в четырех от Новгородка,  заходили  под  самый
Слоним. Две недели стоял Глинский с Шемячичем у Минска,  дожидаясь  вести  о
московских воеводах, но вести  не  было;  это  обстоятельство  заставило  их
отступить от Минска и двинуться к Борисову. Отсюда Глинский писал к великому
князю, чтоб смиловался не для  его  одного  челобитья,  но  для  собственной
пользы и для пользы всего притесненного христианства,  которое  всю  надежду
полагает на бога да на него; велел бы своим воеводам спешить к Минску, иначе
братья и приятели его, Глинского, и  все  христианство  придут  в  отчаяние,
города и волости, занятые с помощью великокняжескою, подвергнутся  опасности
и самое благоприятное время будет упущено, ибо ратное дело  делается  летом.
Но великий  князь,  извещая  о  движении  воевод  своих  -  князей  Щени  из
Новгорода, Якова Захарьевича из Москвы и Григория Федоровича из Великих Лук,
приказывал Шемячичу и Глинскому, чтоб они шли для соединения с ними в  Орше.
Шемячич и Глинский двинулись к Орше, овладели  на  дороге  Друцком;  в  одно
время с ними пришел к Орше и князь  Щеня  с  силою  новгородскою,  и  начали
вместе осаждать эту крепость, но осада была неудачна; третий  воевода,  Яков
Захарьич, стоял под Дубровною. В это время пришла весть, что идет  король  к
Орше (после 11 июня 1508 года). Тогда воеводы  отошли  от  нее  и  стали  на
другом берегу Днепра; потом отступили далее, в Дубровну, и стояли здесь семь
дней; но король за Днепр ни сам не пошел, ни людей не послал;  по  литовским
же известиям, король переправился через Днепр после  того,  как  его  отряды
отбили русских от  берега;  ночь  развела  сражающихся;  Глинский  упрашивал
московских воевод,  чтоб  дали  на  другой  день  битву  королю,  но  те  не
согласились и  в  полночь  отступили;  король  побоялся  их  преследовать  и
возвратился в Смоленск.
     Из Дубровны московские воеводы пошли на юго-восток, к  Мстиславлю,  где
выжгли посады, потом к Кричеву и, таким образом,  расходились  с  королем  в
противные стороны. Сигизмунд, остановившись в Смоленске, решился  принять  с
своей стороны наступательное движение. Войсками  должен  был  начальствовать
гетман литовский, князь Константин Острожский, которому  удалось  перед  тем
убежать из Москвы. Но смута встала в  Литве  вследствие  ссоры  между  двумя
вельможами; поход Острожского с главным войском не мог состояться; литовские
отряды успели только сжечь Белую,  овладеть  Торопцом  и  занять  Дорогобуж,
который сожгли  сами  русские,  не  надеясь  защитить  его.  Но  эти  успехи
прекратились,  когда  великий  князь  велел  подвинуться  войскам  своим   к
угрожаемым границам: смоленский воевода, Станислав Кишка,  засевший  было  в
Дорогобуже,  бежал  оттуда,  заслышав  о  приближении  московского   войска;
литовские работники, пришедшие укреплять Дорогобуж для короля, были  побиты;
неприятель очистил также и Торопец, заслышав приближение Щени.
     Сигизмунд видел невозможность успешной  борьбы  с  Москвою:  московские
воеводы, уклоняясь от решительной битвы, вышли  из  литовских  владений,  но
должны  были  снова  явиться  в  них  при  первом  удобном  случае;  король,
следовательно, должен был постоянно держать наготове многочисленную рать,  а
это было ему трудно, невозможно при внутреннем безнарядьи.  Мы  видели,  что
поход Острожского был остановлен смутою между двумя вельможами, и  в  то  же
время волнение, поднятое Глинским, не стихало,  города,  им  принадлежавшие,
находились по-прежнему в их руках. По  выходе  московских  воевод  из  Литвы
князь Михаил отправился в Москву, где вступил в  службу  к  великому  князю,
который одарил его платьем, конями, доспехами, дал ему два города на  приезд
- Малый Ярославец и Медынь - да села под Москвою, отпустил  с  ним  в  Литву
полки свои для оберегания его вотчинных городов. Сигизмунду,  следовательно,
нужно  было  кончить  войну  осенью,  чтоб  не  дать  Глинскому  возможности
действовать зимою для подкрепления своей стороны; и вот король  отправил  из
Смоленска гонца в Москву за опасною грамотою для  послов,  которые  приехали
сюда 19 сентября и заключили  вечный  мир;  чтобы  избавиться  от  Глинских,
возвратить их владения к Литве, Сигизмунд  должен  был  решиться  на  важное
пожертвование: уступить Москве  в  вечное  владение  приобретения  Иоанновы;
тяжелые для Литвы условия перемирия  Александрова  с  Иоанном  стали  теперь
условиями  вечного  мира  между  Сигизмундом  и  Василием,  который  получил
желаемое, заключил мир, как ему было пригоже, доказал, что он чужим временно
ничем не владеет. Оба государя обязались быть заодно на всех недругов  и  на
татар, исключая Менгли-Гирея, царя перекопского.  Глинским  и  их  приятелям
выговорен был свободный выезд из Литвы в Москву. Предчувствие князя  Михаила
сбылось: он затеял такое дело, о котором и король и  он  сам  сильно  должны
были жалеть, потерявши много; но Глинский  не  отчаивался  заставить  короля
жалеть еще больше.
     Мы видели, что Сигизмунд вначале надеялся нанести Москве сильный удар с
помощию татар крымских и действительно не жалел  денег,  чтоб  порвать  союз
Менгли-Гирея с Москвою. В это  время  Крымская  орда  начинала  обнаруживать
вполне свой разбойнический характер. Прежде Менгли-Гирей сдерживался боязнию
перед Ахматом и сыновьями его и потому дорожил союзом с Москвою; дорожил  он
им и потому еще, что боялся турок и в случае изгнания от последних  надеялся
найти убежище у московского  князя;  наконец,  слава  могущества  и  счастия
Иоаннова должна была внушать  уважение  варвару.  Но  теперь  обстоятельства
переменились: Менгли-Гирей не боялся более остатков Золотой Орды,  не  видал
беспокойства со стороны Турции; в Москве вместо Иоанна господствовал молодой
сын его, окруженный опасностями внутри и извне, ибо и в Крыму могли  ожидать
той же усобицы между сыновьями Иоанновыми, какой  ожидали  в  Литве;  притом
Менгли-Гирей  устарел,  ослабел  и  был  окружен  толпою   хищных   сыновей,
родственников и князей. Понятно, что эта хищная толпа с жадностию  бросилась
на Сигизмундовы подарки, обещая ему за них опустошать  московские  владения;
но им еще выгоднее было брать подарки  с  обоих  государств,  Московского  и
Литовского, обещать свою помощь тому, кто больше даст, обещать, а  на  самом
деле, взяв деньги с обоих, опустошать владения обоих, пользуясь их  взаимною
враждою. С этих пор сношения обоих государств, и Московского и Литовского, с
крымцами принимают характер задаривания разбойников, которые не сдерживаются
никаким  договором,  никакими  клятвами.  Сюда  присоединялись  еще  смешные
притязания на прежнее могущество, прежнее значение, которое  ханы  старались
восстановить хотя на бумаге; но  унизительнее  всего  было  то,  что  король
Сигизмунд решился потворствовать этим притязаниям, решился  взять  следующий
ярлык от Менгли-Гирея: "Великия Орды великого царя Менгли-Гирея слово правой
и левой руки великого  улуса  темникам,  тысячникам,  сотникам,  десятникам,
уланам, князьям и всем русским людям, боярам, митрополитам, попам,  чернецам
и всем черным людям. Даем вам ведать, что великие цари, деды наши и  великий
царь Ази-Гирей, отец наш, когда их кони были потны, к великому князю Витовту
в Литовскую землю приезжали гостить, великую честь и ласку  видали;  за  это
пожаловали его Киевом и многие другие места дали. Великий  князь  Казимир  с
литовскими князьями и панами просили нас о  том  же,  и  мы  им  дали  Киев,
Владимир, Луцк, Смоленск, Подолию, Каменец, Браславль, Сокальск, Звенигород,
Черкасы, Хаджибеев маяк (Одесса),  начиная  от  Киева  Днепром  до  устья...
Путивль, Чернигов, Рыльск, Курск, Оскол, Стародуб, Брянск, Мценск,  Любутск,
Тулу.., Козельск, Пронск; потом, повышая брата нашего Казимира,  мы  придали
ему к  литовскому  столу  Псков,  Великий  Новгород,  Рязань;  а  теперь  мы
пожаловали Сигизмунда, брата нашего, столец в Литовской земле  дали  ему  со
всеми вышеписанными землями".
     И вот, несмотря на то что Василий в  начале  своего  княжения  поспешил
взять с Менгли-Гирея клятвенную грамоту в соблюдении прежнего  союза,  какой
был у Москвы с Крымом при Иоанне III, летом 1507 года пришла весть, что идет
множество татар по степи и надобно ждать их прихода на белевские,  одоевские
и козельские места.  Великий  князь  немедленно  выслал  полки  на  украйну;
московские воеводы не успели помешать татарам набрать в ней большую  добычу,
но пустились за разбойниками в степь, нагнали их на Оке, поразили  и  отняли
всю добычу (9 августа). После  этого  во  все  продолжение  войны  с  Литвою
нападений не было. Глинский с своей стороны также обратился  в  Крым,  прося
покровительства у хана, поднимая его на короля; Менгли-Гирей не  отказывался
от союза и с Глинским, обещал завоевать для него Киев, не переставая в то же
время обещать королю, что хочет послать к нему на помощь татар своих к Киеву
и даже к Вильне. Но король  спешил  отказаться  от  такой  помощи,  писал  к
Менгли-Гирею от 11 июня 1508 года, что помощь татарская уже более не нужна в
Литве,  которая  очищена  от  Глинского  и  московских  воевод,  и  сам  он,
Сигизмунд, уже приблизился к московским  границам,  а  просит  хана  послать
войско на Брянск, Стародуб и Новгород Северский: "Если не  захочешь  сыновей
послать, то пошли  хотя  несколько  тысяч  людей  своих  и  тем  покажи  нам
искреннее братство и верную приязнь, а мы, как тебе присягнули и слово  свое
дали, так и будем все исполнять до смерти, тебя одного хотим во всем  тешить
и мимо тебя  другого  приятеля  искать  не  будем".  Король  обещал  выслать
немедленно и деньги в Крым.
     Но разбойники еще помнили поражение на Оке, и хан не  послал  войска  в
другой раз  к  московским  украйнам;  ему  казалось  безопаснее  посредством
клятвенного обещания союза выманить у великого князя московского  как  можно
больше подарков, выманить также и пасынка своего,  бывшего  казанского  царя
Абдыл-Летифа, находившегося  в  заточении,  и  вовлечь  Василия  в  войну  с
Астраханью, с которою у Москвы  не  было  никаких  враждебных  столкновений.
Требовал подарков не один хан; обыкновенно послы привозили к великому  князю
множество грамот от всех