; они дали в долг  Шуйскому  много  денег:  если  бы  они  сдались
Сигизмунду, то эти деньги пропали бы.
   С самого начала осада пошла неудачно;  осажденные  позволяли  себе  очень
смелые вещи: однажды шестеро смельчаков переехали из крепости в лодке  через
Днепр  к  шанцам  неприятельским,  среди  белого  дня   схватили   знамя   и
благополучно ушли с ним обратно за реку.  12  октября  король  велел  своему
войску идти на приступ; разбивши ворота  петардой,  часть  войска  ворвалась
было в город,  но  не  получила  подкрепления  от  своих  и  была  вытеснена
осажденными. Подкопы также не удавались, потому  что  осажденные  имели  при
стенах в земле тайные подслухи. Не Смоленск, но Тушино испытало на себе весь
вред от королевского похода: когда здесь узнали об этом походе, то  началось
сильное волнение; поляки кричали, что Сигизмунд пришел за тем, чтоб отнять у
них заслуженные награды и воспользоваться выгодами,  которые  они  приобрели
своею кровию и трудами. Гетман Рожинский был первый  против  короля,  потому
что в Тушине он был полновластным хозяином, а в войске  королевском  не  мог
иметь  такого  значения.  Он  собрал  коло  и,  разумеется,  легко  уговорил
товарищей своих не отказываться от цели уже столь близкой и дать друг  другу
присягу ни с кем не входить  в  переговоры  и  не  оставлять  Димитрия,  но,
посадив его на престол, требовать всем  вместе  награждения;  если  же  царь
станет медлить, то захватить  области  Северскую  и  Рязанскую  и  кормиться
доходами с них до тех пор,  пока  не  получат  полного  вознаграждения.  Все
поляки охотно подписали  конфедерационный  акт  и  отправили  к  королю  под
Смоленск послов, Мархоцкого с товарищами,  с  просьбою,  чтоб  он  вышел  из
Московского государства и не мешал их предприятию. Рожинский хотел уговорить
и Сапегу к конфедерации, для чего поехал сам к  нему  в  стан  под  Троицкий
монастырь, но Сапега не решился на меру, которая вела к  открытой  борьбе  с
королем.
   Между тем Скопин, соединившись опять с Делагарди, двинулся из Колязина на
Александровскую слободу, откуда передовой отряд его, под начальством Валуева
и  Сомме,  вытеснил  поляков.  Скопин  остановился  в   слободе,   дожидаясь
Шереметева и новых подкреплений из Швеции; он медлил, а Москва опять терпела
голод: покупали четверть по семи рублей, и народ  волновался,  кричали,  что
лгут, будто придет скоро князь Михайла Васильевич, приходили в Кремль  миром
к царю Василью, шумели и начинали мыслить опять к  тушинскому  вору.  В  это
мятежное время вдруг пришла станица от Скопина с письмом к царю, царь послал
письмо к патриарху, и настала в Москве радость, зазвонили в колокола, начали
петь молебны. Но  радовались  недолго,  потому  что  голод  все  усиливался:
крестьянин Сальков с толпою русских воров перехватил Коломенскую дорогу,  по
которой шли в Москву запасы из земли Рязанской, свободной от тушинцев;  царь
выслал против него одного воеводу, но Сальков разбил его; выслал  другого  -
тот ничего не  сделал  разбойникам,  наконец  вышел  третий  воевода,  князь
Дмитрий Михайлович Пожарский, и разбил  Салькова  наголову  на  Владимирской
дороге, на речке Пехорке; на четвертый день после  битвы  Сальков  явился  в
Москву с повинною: у него изо всей шайки осталось только 30 человек. В самой
Москве козаки завели  измену:  атаман  Гороховой,  которому  пришла  очередь
стоять в Красном селе, снесся с тушинцами и сдал им  Красное  село;  тушинцы
выжгли его; мало этого: подведенные также изменниками, они подкрались  ночью
к деревянному городу и зажгли его; москвичи  отбили  их  и  затушили  пожар;
выгорело сажен сорок. Скопин все стоял  в  Александровской  слободе.  Сапега
пошел туда из-под Троицкого монастыря, разбил высланный против него Скопиным
отряд, но  не  мог  осилить  самого  Скопина  и  после  жаркого  боя  с  ним
возвратился  опять  под  Троицу.  После  этого  он   уговаривал   Рожинского
действовать вместе против Скопина, но тот,  раздосадованный  отказом  Сапеги
приступить к конфедерации, отказался помогать ему и уехал в Тушино, которому
король скоро нанес последний удар.
   В то время  как  тушинские  поляки  отправили  послов  к  Сигизмунду  под
Смоленск, король отправил своих послов в Тушино, пана Станислава Стадницкого
с товарищами. Они должны были внушать  полякам,  что  им  гораздо  приличнее
служить природному своему государю, чем иноземному искателю  приключений,  и
что они прежде всего должны заботиться о  выгодах  Польши  и  Литвы.  Король
обещал  им  вознаграждение  из  казны  московской  в   том   случае,   когда
соединенными силами Москва будет покорена,  притом  обещал,  что  они  будут
получать жалованье с того времени, как соединятся с полками  его;  начальным
людям сулил богатые награды не только  в  Московском  государстве,  но  и  в
Польше. Что же касается до русских тушинцев, то Сигизмунд уполномочил послов
обещать им сохранение веры, обычаев, законов, имущества и  богатые  награды,
если они предадутся ему.  С  другой  стороны,  послы  должны  были  войти  в
сношение с самим Шуйским и начальными людьми в Москве, передать  им  грамоты
королевские. Грамота к Шуйскому (от 12 ноября 1609 года  н.  с.)  начинается
упреком за дурной поступок с послами польскими при восстании на  самозванца,
потом король продолжает: "Ты заключил  перемирие  с  этими  послами  нашими,
вымогая из них силою, по своей воле  дела  трудные,  чтобы  мы  свели  своих
людей, которые против воли  нашей  в  землю  Московскую  вошли  с  человеком
москвичом, называющимся Димитрием Ивановичем; ты велел нашим послам целовать
на этом крест; но мы этого условия не приняли, и ты к нам  послов  своих  за
подтверждением перемирия не прислал, и сам разными  способами  его  нарушил:
людей наших, в Москве задержанных  и  в  заточенье  разосланных,  ты  до  28
сентября 1608 года на рубеже не поставил, как было договорено, иных  до  сих
пор задержал, а некоторых после перемирья велел побить, за  невинно  побитых
людей наших и за разграбление имущества их удовлетворения не  сделал;  сверх
того, с неприятелем  нашим  Карлом  Зюдерманландским  ссылался,  казною  ему
против нас помогал. Мы, однако, хотим Московское государство успокоить и для
того отправляем к людям нашим, которые стоят под  Москвою  таборами,  послов
наших великих, пана Станислава Стадницкого с  товарищами,  и  тебе  об  этом
объявляем, чтобы ты боярам своим думным велел с нашими послами съехаться  на
безопасном месте под Москвою и о добрых делах договор постановить для унятия
этой войны в Московском государстве. Грамоты к патриарху и всему духовенству
заключали в себе следующее: "Так как  в  государстве  Московском  с  давнего
времени идет большая смута и разлитие крови христианской, то мы, сжалившись,
пришли сами своею головою не для того, чтобы желали большей смуты и пролития
крови христианской в вашем  государстве,  но  для  того,  чтоб  это  великое
государство  успокоилось.   Если   захотите   нашу   королевскую   ласку   с
благодарностию принять  и  быть  под  нашею  рукою,  то  уверяем  вас  нашим
господарским  истинным  словом,  что  веру   вашу   православную   правдивую
греческую, все уставы церковные и все обычаи старинные,  цело  и  ненарушимо
будем держать, не только оставим при вас старые  отчины  и  пожалования,  но
сверх того всякою честью, вольностию и многим жалованьем вас, церкви божии и
монастыри одаривать будем". Грамота к боярам и всем  людям  московским  была
точно такого же содержания.
   Послы, отправленные из Тушина к королю,  и  королевские,  отправленные  в
Тушино,  встретились  в  Дорогобуже;  послы   королевские   допытывались   у
тушинских, зачем они едут к Смоленску, но те не сказали им  ничего.  Приехав
под Смоленск, тушинские послы правили посольство сперва пред королем,  потом
пред рыцарством. Речь, произнесенная пред королем при  почтительных  формах,
была самого непочтительного содержания:  тушинцы  объявили,  что  король  не
имеет никакого  права  вступаться  в  Московское  государство  и  лишать  их
награды, которую они приобрели у царя  Димитрия  своими  трудами  и  кровию.
Получив от короля суровый  ответ,  тушинские  послы  отправились  немедленно
из-под  Смоленска  и  приехали  в  Тушино  прежде  комиссаров   королевских.
Выслушавши  их  донесение,  Рожинский  с  товарищами  начали   советоваться,
принимать  ли  королевских  комиссаров  или  нет,  потому  что  прежде   они
уговорились стоять при Димитрии и не входить ни с кем в переговоры, если  бы
кто захотел вести их с ними, а не с царем. Рожинский,  Зборовский  и  многие
другие начальные люди утверждали, что должно оставаться при первом  решении.
Но войско не соглашалось: в таборах пронесся слух, что у короля много  денег
и может он заплатить жалованье войску, если  оно,  отступивши  от  Димитрия,
перейдет на его сторону. В это время явился посланный от Сапеги и  от  всего
войска,  бывшего  под  Троицким  монастырем,  и  потребовал,  чтобы  тушинцы
непременно вступили в переговоры с  королевскими  комиссарами,  в  противном
случае Сапега сейчас же перейдет  на  службу  королевскую.  Тогда  Рожинский
должен  был  допустить  комиссаров;  начались  переговоры,  сопровождавшиеся
сильными волнениями. Что же делал во все это  время  самозванец?  Его  время
прошло, на него не обращали никакого внимания; мало  того,  вожди  тушинских
поляков срывали на нем свое сердце  с  тех  пор,  как  вступление  короля  в
московские пределы  поставило  их  в  затруднительное  положение:  так,  пан
Тишкевич ругал его в глаза, называя его обманщиком, мошенником.  Лжедимитрий
хотел уехать из стана с своими  русскими  приверженцами,  которым  неприятно
было такое обращение поляков с их царем прирожденным; несмотря на то что все
лошади его были заперты поляками, царику удалось было выйти из стана  с  400
донских козаков, но Рожинский догнал его и привел назад в Тушино, где он был
с того времени под строгим надзором. Когда 27 декабря Лжедимитрий спросил  у
Рожинского, о чем идут у  них  переговоры  с  королевскими  комиссарами,  то
гетман, бывший в нетрезвом виде, отвечал ему: "А тебе  что  за  дело,  зачем
комиссары приехали ко мне? Ч... знает, кто ты таков? Довольно мы пролили  за
тебя крови, а пользы не видим". Пьяный Рожинский грозил  ему  даже  побоями.
Тогда Лжедимитрий решился во что бы то ни стало бежать из Тушина и в тот  же
день вечером, переодевшись в крестьянское платье,  сел  в  навозные  сани  и
уехал в Калугу сам-друг с шутом своим Кошелевым.
   После  отъезда  самозванца  Рожинскому  с  товарищами  ничего  больше  не
оставалось, как вступить  в  соглашение  с  королем,  умерив  свои,  сначала
безрассудные требования. Но в Тушине было много русских: что им было  теперь
делать? Двинуться за самозванцем они не могли: поляки бы их не пустили; да и
трудно  им  было   надеяться,   что   самозванец   успеет   поправить   свои
обстоятельства. Они не могли решиться просить у Шуйского променять положение
важное на участь еще неизвестную даже и в случае помилования: Шуйский не мог
смотреть на них так снисходительно, как смотрел  он  на  тех  отъезжиков  из
Тушина, которые оставляли самозванца во всем его могуществе; теперь  они  не
по доброй воле оставляли самозванца, а  были  им  самим  оставлены.  Русским
тушинцам, как и польским, оставался один выход -  вступить  в  соглашение  с
комиссарами королевскими. Последние просили их собраться в коло; собрались -
нареченный патриарх Филарет  с  духовенством,  Заруцкий  с  людьми  ратными,
Салтыков с людьми думными и придворными; пришел и хан касимовский  с  своими
татарами.  Стадницкий  говорил  речь,  доказывал  добрые  намерения   короля
относительно  Московского  государства,  говорил  о  готовности   Сигизмунда
принять его в свою защиту для освобождения от тиранов бесправных. Речь  была
неопределенная, и совесть многих могла быть покойна; охотно слушали  и  речь
посла и грамоту королевскую, целовали  Сигизмундову  подпись,  хвалили  Речь
Посполитую за скорую помощь. Но, принимая  покровительство  короля,  русские
требовали  прежде  всего  неприкосновенности  православной  веры  греческого
закона, и комиссары поручились  им  в  этом;  написали  и  ответную  грамоту
королю, в которой ясно  высказывается  нерешительность  и  желание  продлить
время, дождаться, что произойдет  в  Москве  и  областях,  ей  верных:  "Мы,
Филарет патриарх московский и всея Руси, и архиепископы, и епископы  и  весь
освященный  собор,  слыша  его  королевского  величества  о   святой   нашей
православной вере раденье и о христианском освобождении подвиг, бога молим и
челом бьем. А мы, бояре, окольничие и т. д., его королевской  милости  челом
бьем и на преславном Московском государстве его королевское величество и его
потомство милостивыми господарями видеть хотим;  только  этого  вскоре  нам,
духовного и светского чина людям, которые здесь  в  таборах,  постановить  и
утвердить нельзя без совету его милости пана гетмана, всего рыцарства и  без
совету Московского государства из городов всяких людей, а как такое  великое
дело постановим и утвердим, то мы  его  королевской  милости  дадим  знать".
Русские тушинцы вступили в конфедерацию с польскими, обязавшись  взаимно  не
оставлять друг друга и не приставать ни к бежавшему царику, ни к Шуйскому  и
его братьям; но, как говорят, многие из них спешили выйти из  нерешительного
положения и целовали крест Сигизмунду. Решено было также,  чтобы  русские  и
польские тушинцы  отправили  от  себя  послов  к  королю  для  окончательных
переговоров.
   31  января  1610  года  послы  от  русских  тушинцев  были   торжественно
представлены  королю;  явились  люди  разных  чинов  и   приняли   на   себя
представительство Московского  государства;  здесь  были:  Михайла  Глебович
Салтыков с сыном Иваном, князь Василий  Михайлович  Рубец-Мосальский,  князь
Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, Никита Вельяминов; дьяки: Грамотин,  Чичерин,
Соловецкий, Витовтов, Апраксин и Юрьев; здесь были  и  Михайла  Молчанов,  и
Тимофей Грязной, и  Федор  Андронов,  бывший  московский  кожевник.  Михайла
Салтыков начал речь, говорил о расположении московского народа к королю и от
имени этого народа благодарил короля за милость. Сын его, Иван Салтыков, бил
челом королю от имени Филарета, нареченного  патриарха,  и  от  имени  всего
духовенства и также  благодарил  Сигизмунда  за  старание  водворить  мир  в
Московском государстве. Наконец дьяк Грамотин от имени Думы,  двора  и  всех
людей объявил, что в Московском государстве желают  иметь  царем  королевича
Владислава, если только король  сохранит  ненарушимо  греческую  веру  и  не
только не коснется древних прав и  вольностей  московского  народа,  но  еще
прибавит такие права и  вольности,  каких  прежде  не  бывало  в  Московском
государстве. Из этого видно, что долгое пребывание русских и поляков в одном
стане произвело свои действия, но тут же обнаружилось и главное  препятствие
к соединению  Московского  государства  с  Польшею:  говорят,  что  Салтыков
заплакал, когда начал просить короля о сохранении греческой веры; он не  мог
остаться равнодушным при мысли о той опасности, какая  ждет  православие  со
стороны Сигизмунда. И когда начались переговоры между сенаторами  и  послами
об условиях, на которых Владиславу быть царем московским, то  русские  опять
прежде  всего  требовали  ненарушимости  православия.  Наконец   4   февраля
согласились написать следующие условия: 1) Владислав должен был венчаться на
царство в Москве от русского патриарха, по старому обычаю;  король  прибавил
сюда,  что  это  условие  будет  исполнено,  когда  водворится   совершенное
спокойствие в государстве. Из этой прибавки явно было  намерение  Сигизмунда
не посылать сына в Москву, но под  предлогом  неустановившегося  спокойствия
домогаться государства для себя. 2)  Чтобы  святая  вера  греческого  закона
оставалась неприкосновенною, чтоб учители римские, люторские  и  других  вер
раскола церковного не чинили. Если люди римской  веры  захотят  приходить  в
церкви греческие, то должны приходить со страхом, как прилично  православным
христианам, а не с гордостию, не в шапках, псов с собою в церковь не  водили
бы и не сидели бы в церкви не в  положенное  время.  Сюда  король  прибавил,
чтобы для поляков в Москве был выстроен костел,  в  который  русские  должны
входить с благоговением. Король и сын его обещались не  отводить  никого  от
греческой веры, потому что вера есть дар божий и силою  отводить  от  нее  и
притеснять  за  нее  не  годится.  Жидам  запрещается  въезд  в   Московское
государство. 3) Король и сын его обязались чтить гробы и тела святых,  чтить
русское духовенство наравне с католическим и не вмешиваться в  дела  и  суды
церковные. 4) Обязались не только не трогать имений и прав духовенства, но и
распространять  их.  5)  В  том  же  самом  обязались   относительно   бояр,
окольничих, всяких думных, ближних и приказных  людей.  6)  Служилым  людям,
дворянам и  детям  боярским  жалованье  будет  выдаваемо,  как  при  прежних
законных  государях.  7)  Так  же  точно  будет  поступаемо  с  ружниками  и
оброчниками. 8) Судам быть по старине, перемена законов зависит  от  бояр  и
всей земли. 9) Между Московским государством,  Короною  Польскою  и  Великим
княжеством Литовским быть оборонительному  и  наступательному  союзу  против
всех неприятелей. 10) На татарских украйнах держать обоим государствам людей
сообща, о чем должно переговорить думным боярам с панами радными. II) Никого
не казнить, не осудя прежде с боярами и  думными  людьми;  имение  казненных
отдается наследникам, король не должен никого вызывать насильно  в  Литву  и
Польшу. Великих чинов людей невинно не понижать, а меньших  людей  возвышать
по заслугам. В этом последнем условии нельзя  не  видеть  влияния  дьяков  и
людей, подобных Андронову,  которых  было  много  в  Тушинском  стане:  люди
неродовитые,  выхваченные  бурями  Смутного  времени  снизу  наверх,   хотят
удержать свое положение и требуют, чтобы новое правительство возвышало людей
низших сословий по заслугам, которые  они  ему  окажут.  Выговорено  было  и
другое любопытное условие: "Для науки вольно каждому из  народа  московского
ездить в другие государства христианские, кроме  бусурманских  поганских,  и
господарь отчин, имений и дворов у них  за  то  отнимать  не  будет".  Здесь
надобно  вспомнить,  что  люди,  писавшие  этот  договор,   были   Салтыков,
Мосальский, ревностные приверженцы первого Лжедимитрия, а  следовательно,  и
приверженцы его  планов,  а  мы  знаем,  что  Лжедимитрий,  упрекая  бояр  в
невежестве, обещал  позволить  им  выезд  за  границу.  12-м  условием  было
положено: русских пленников, отведенных в Польшу, возвратить. 13) Польским и
литовским панам не давать правительственных мест в  Московском  государстве:
тех панов, которые должны будут остаться при Владиславе, награждать денежным
жалованьем, поместьями и отчинами, но  с  общего  совета  обоих  государств;
также король должен  переговорить  с  боярами  о  том,  чтоб  в  пограничных
крепостях  польские  люди  могли   остаться   до   совершенного   успокоения
государства. Понятно, с какою целию было внесено поляками последнее условие:
в случае сопротивления восточных областей король мог удержать в своих  руках
по крайней мере пограничные места. 14) Подати будут  сбираться  по  старине;
король не может прибавлять никакой новой подати без согласия  думных  людей;
податям  должны  подлежать  только  места  заселенные.  15)   Между   обоими
государствами вольная торговля: русские могут ездить и в чужие страны  через
Польшу и Литву, тамги остаются старые. 16) Крестьянский переход  запрещается
в московских областях, также  между  московскими  областями  и  Литвою.  17)
Холопей, невольников господских оставить в прежнем положении, чтобы  служили
господам своим по-прежнему, а вольности им король давать  не  будет.  18)  О
козаках волжских, до