ужить и с вотчинами, и  тебе
бы то было ведомо". Потом посол требовал, чтоб всем  этим  князьям  не  было
никаких обид от литовских подданных. Относительно титула Загряжскому был дан
такой наказ: "Если спросят его: для чего князь  великий  назвался  государем
всея Руси; прежде ни отец его, ни он сам  к  отцу  государя  нашего  так  не
приказывали? То послу отвечать: государь мой со мной  так  приказал,  а  кто
хочет знать зачем, тот пусть едет в Москву, там ему про  то  скажут".  Князь
Патрикеев послал Заберезскому письмо в ответ на  опасения  его  относительно
неверного  успеха  великих  литовских  послов.  "Сам  поразумей,   -   писал
Патрикеев. - Когда между государями великие люди ездят, тогда  божьею  волею
между ними и доброе дело делается". Между тем Заберезский  опять  прислал  в
Новгород к Якову Захарьичу просить позволения  купить  двух  кречетов;  Яков
послал сказать об этом  великому  князю,  и  тот  отвечал,  что  дело  не  в
кречетах, а, верно, прислано  затем,  чтоб  высмотреть,  или  задираючи  для
прежнего дела; что надобно Якову послать к Заберезскому  своего  человека  с
кречетами и с грамотою о прежнем деле: "Возьмутся за то дело, то дай бог;  а
не возьмутся, то нам низости в этом нет  никакой".  Иоанн  приказывал,  чтоб
Яков послал в Полоцк с кречетами и грамотою человека умного, который бы  мог
смотреть тамошнее дело и расспрашивать вежливо; а с  человеком  Заберезского
послать до рубежа пристава, который бы смотрел, чтоб с ним никто не говорил,
и вперед так поступать, если кто снова приедет из Литвы.
     Заберезский  отвечал,  что  поруха  доброму  делу  от  Москвы,  которая
забирает города и причиняет вред Литве, если этот вред загладится, то и дело
пойдет вперед. Посол от Александра  приехал  с  объявлением,  что  литовский
великий князь не освобождает от присяги отъехавших  князей,  с  требованием,
чтоб Иоанн не принимал их, и с жалобами на взятие и сожжение городов.  Посол
должен был повторить эти жалобы и пред князем Патрикеевым от имени  епископа
виленского и всех панов радных с прибавкою о титуле: "Господарь  ваш  к  его
милости нашему господарю имя себе высоко написал, не по старине, не так, как
издавна обычай бывал. Сам того, князь, посмотри,  хорошо  ли  это  делается?
Старину оставляете и в новые дела вступаете". Великий князь велел  отвечать,
что князья Воротынские и Белевские - старые слуги московских князей и только
в невзгоду отца его, великого князя Василия, были у  Казимира,  короля;  что
взятие и сожжение городов было  следствием  нападения  князя  Можайского  на
отъехавших князей. Князь Патрикеев отвечал насчет титула, что  государь  его
высокого ничего не писал и новизны никакой не вставлял, писал он то, что ему
бог даровал от дедов и  прадедов,  от  начала,  ибо  он  правый,  урожденный
государь всея Руси и, которые земли ему бог даровал, те он и писал.
     Видя, что подобными пересылками  нельзя  ничего  достигнуть,  Александр
прислал просить опасной грамоты для больших  послов,  которые  и  явились  в
Москву в январе 1494 года. То были: Петр Белый Янович,  воевода  троцкий,  и
Станислав Гаштольд Янович, староста жомоитский. Послы объявили, что государь
их хочет мира с московским государем на тех самых условиях, на каких он  был
заключен между отцом Александровым, Казимиром, и отцом Иоанновым,  Василием,
и для укрепления вечной приязни хочет, чтоб Иоанн выдал за него  дочь  свою,
дабы жить с ним в таком же союзе, в каком находился дед его, Витовт, с дедом
Иоанновым,  Василием.  Иоанн  велел  им  отвечать,  что  теперь  нельзя  уже
заключить такого договора, какой был заключен между Казимиром и Василием,  и
если Александр вспоминает предков, то он, Иоанн, хочет, чтоб все  было  так,
как было  при  великих  князьях  Симеоне  Иоанновиче,  Иоанне  Иоанновиче  и
Олгерде. Когда литовские послы спросили, почему  Иоанн  не  хочет  заключить
мира на условиях Казимирова договора, то бояре отвечали,  что  этот  договор
заключен  был  вследствие  невзгоды  московских  государей,  деда   и   отца
Иоанновых; тогда послы начали отговариваться от договора Симеонова  стариною
и невзгодою литовских князей  Олгерда  и  Кейстута.  Начались  переговоры  о
волостях: послы представили список смоленских пригородов с волостями;  бояре
возразили,  что  в  этом  списке  писаны  волости  боровские,  медынские   и
можайские, и указали именно  какие,  тогда  послы  уступили  эти  волости  в
московскую сторону. В договоре  Казимира  с  Василием  Темным  Козельск  был
написан на обыск, т. е. после заключения мира должно было обыскать, кому  он
прежде принадлежал, тому и отдать;  литовские  послы  точно  так  же  хотели
написать и о Вязьме или вовсе о ней не  упоминать,  оставя  ее  на  деле  за
Москвою, но бояре не согласились, и послы уступили; уступили  весь  Серенск,
которого одна половина, по Олгердову договору, принадлежала Литве, а  другая
- Москве; князья Новосильские все, Одоевские, Воротынские и Белевские отошли
к Москве с отчинами и податью, которую давали великим князьям  литовским;  о
Мезецке решили так: которые князья Мезецкие служат  Литве,  те  ведают  свои
дольницы, а которые служат Москве, те ведают свои дольницы; которые князья в
плену в Москве, тех выпустить, и  пусть  служат  кому  хотят.  В  договорной
грамоте Иоанн был написан государем всея Руси, великим князем  владимирским,
московским,   новгородским,   псковским,   тверским,   югорским,   пермским,
болгарским и иных. Оба государя обязались, по  обычаю,  быть  везде  заодно,
иметь одних друзей и  врагов,  обязались  князей  служебных  с  отчинами  не
принимать; Александр обязался не отпускать никуда ко вреду Иоанна детей  его
изменников - Шемячича, Можайского, Ярославича  Верейского,  также  тверского
князя; если выйдут они из Литовской земли, опять их не принимать, но быть на
них заодно с Иоанном. В договоре Казимира с Василием Темным было  условлено,
что если великий князь рязанский сгрубит королю, то последний должен дать об
этом знать Василию; тот должен удержать рязанского  князя  от  грубости,  но
если последний не исправится, то Казимир может его показнить,  и  московский
великий князь уже не должен вступаться; также было условлено, что  рязанский
князь может вступить в службу к королю  и  Василий  не  должен  сердиться  и
мстить ему за это. Но в настоящем договоре между  Иоанном  и  Александром  о
рязанских князьях  сказано:  "Великий  князь  рязанский  Иван  Васильевич  с
братом, детьми и землею в  твоей  стороне,  великого  князя  Ивана,  а  мне,
великому князю Александру, их не обижать и в земли их не вступаться; если же
они мне сгрубят, то я должен дать об этом знать тебе, великому князю  Ивану,
и ты мне должен дать удовлетворение". Таким образом,  и  Рязань  признана  в
полной зависимости от Москвы.
     Еще прежде начала переговоров о волостях послы были у  великой  княгпни
Софии и перед тем спрашивали, будут ли при  ней  дочери.  Им  отвечали,  что
дочерей не будет. По окончании переговоров Иоанн  объявил,  что  соглашается
выдать дочь за Александра,  если  только,  как  говорили  послы  и  ручались
головою, неволи ей в вере не будет.  На  другой  день  послы  отправились  к
великой княгине и увидели тут невесту, старшую княжну Елену,  после  чего  в
тот же день было и обрученье: кресты с цепями и перстни меняли; место жениха
занимал пан Станислав, а, старшего, пана Петра, отстранили  потому,  что  он
был  женат  на  другой  жене.  Иоанн  требовал,  чтоб  Александр   дал   ему
относительно веры Елениной утвержденную грамоту  в  такой  форме:  "Нам  его
дочери не нудить к римскому закону, держит она свой  греческий  закон".  Для
получения этой грамоты и для взятия с Александра клятвы в соблюдении мирного
договора отправились в Литву послами князья Ряполовские -  Василий  и  Семен
Ивановичи. Любопытно, что Ряполовские должны были править поклоны Александру
от всех сыновей Иоанновых, начиная с Василия, и потом уже от внука  Димитрия
- знак, что в 1494 году последний считался ниже всех своих дядей  и  Василий
являлся наследником великого княжения.  Ряполовские  получили  такой  наказ:
"Говорить накрепко, чтоб Александр дал грамоту о  вере  Елениной  по  списку
слово в слово, если же он не захочет никак дать грамоты, то укрепить его  на
словах, пусть крепкое свое слово молвит,  что  не  будет  ей  принуждения  в
греческом законе". Александр не отказался дать грамоту, но велел написать ее
по другой форме, а именно вставлено было новое обстоятельство: "Александр не
станет принуждать жены к перемене закона, но если она сама  захочет  принять
римский закон, то ее воля". Ряполовские отказались принять  эту  грамоту,  и
когда приехал в Москву посол от  Александра,  Лютавор  Хребтович,  то  Иоанн
спросил у него, зачем изменена форма грамоты. Хребтович отвечал, что  он  не
может отвечать на этот вопрос, не имея наказа; тогда Иоанн объявил, что если
Александр не даст грамоты по прежней форме, то он не выдаст за него  дочери.
Александр уступил, прислал грамоту, какой требовал  Иоанн,  и  тот  назначил
срок приезжать за Еленою - Рождество Христово, "чтобы нашей  дочери  быть  у
великого князя Александра за неделю до нашего великого заговенья мясного".
     В генваре 1495 года  приехали  в  Москву  за  Еленою  литовские  послы:
воевода виленский князь  Александр  Юрьевич,  известный  уже  нам  наместник
полоцкий Ян Заберезский и наместник брацлавский пан Юрий. Иоанн  сказал  им:
"Скажите от нас брату и зятю вашему, великому князю Александру:  на  чем  он
нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял,  чтоб  нашей  дочери  никаким
образом к римскому закону не нудил; если бы даже наша дочь и  захотела  сама
приступить к римскому закону, то мы ей на  то  воли  не  даем,  и  князь  бы
великий Александр на то ей воли не давал же, чтоб между нами про то любовь и
прочная дружба не порушилась. Да скажите  великому  князю  Александру:  как,
даст бог, наша дочь будет за ним, то он бы нашу дочь, а свою великую княгиню
жаловал, держал бы ее так, как бог указал мужьям жен держать,  а  мы,  слыша
его к нашей дочери жалованье, радовались бы тому. Да чтоб  сделал  для  нас,
велел  бы  нашей  дочери  поставить  церковь  нашего  греческого  закона  на
переходах у своего двора, у ее хором, чтоб ей близко было к церкви ходить, а
нам бы его жалованье к нашей дочери приятно было слышать. Да скажите от  нас
епископу и панам вашей братье, всей Раде, да и сами  поберегите,  чтоб  брат
наш и зять нашу дочь жаловал и между ними братство и любовь и прочная дружба
не порушились бы".
     13 генваря Иоанн, отслушав обедню в Успенском соборе со всем семейством
и боярами, подозвал литовских послов к  дверям  и  передал  им  дочь.  Елена
остановилась в Дорогомилове и жила два дня: брат  ее  Василий  угощал  здесь
послов обедом, мать ночевала с нею, сам великий князь приезжал два раза;  он
наказал дочери, чтоб она во всех городах,  через  которые  будет  проезжать,
была в соборных церквах и служила молебны; в Витебске мост городовой худ,  и
если можно будет ей проехать к соборной церкви, то она поехала бы,  а  будет
нельзя, то она бы не ездила;  наказал,  как  поступить,  когда  какие-нибудь
паньи встретят ее; если кто-нибудь из панов даст обед  Елене,  то  жене  его
быть на обеде, а самому ему не быть; князей, отъехавших из Москвы,  Шемячича
и других, не допускать к себе; если бы даже и потом, в Вильне, они  захотели
ударить ей челом, то чтобы Александр не велел им и княгиням их к ней ходить.
Если встретит Елену сам великий князь Александр, то ей из тапканы  (экипажа)
выйти и челом ударить и быть ей в это время в  наряде;  если  позовет  ее  к
руке, то ей к руке идти и руку дать; если велит ей идти в свою  повозку,  но
там не будет его матери, то ей в его повозку не ходить,  ехать  ей  в  своей
тапкане. В латинскую божницу не ходить, а ходить  в  свою  церковь;  захочет
посмотреть латинскую божницу или монастырь латинский,  то  может  посмотреть
один раз или дважды. Если будет в Вильне  королева,  мать  Александрова,  ее
свекровь, и если пойдет в свою божницу, а ей велит идти с  собою,  то  Елене
провожать королеву до божницы и потом вежливо отпроситься в свою церковь,  а
в божницу не ходить.
     Александр, как доносили наши послы,  встретил  великую  княжну  за  три
версты от Вильны: он сидел верхом на лошади, от его коня до тапканы Елениной
постлали красное сукно, а у тапканы постлали по сукну камку с золотом; Елена
вышла из тапканы на камку, за нею вышли и боярыни. Александр в то  же  время
сошел с лошади, подошел к Елене, дал ей руку, принял ее к  себе,  спросил  о
здоровье и велел опять пойти в тапкану; потом, дав также руку боярыням,  сел
на коня, и все вместе въехали в город. В тот же день  происходило  венчание:
латинский епископ и сам Александр крепко настаивали, чтоб русский  священник
Фома, приехавший с Еленою, не говорил молитв и княгиня Марья Ряполовская  не
держала венца; но князь Семен  Ряполовский,  главный  из  бояр,  провожавших
Елену, настоял на том, чтоб был  исполнен  приказ  Иоаннов:  священник  Фома
говорил молитвы и княгиня Марья держала венец.
     Отпуская бояр, провожавших Елену, князя Семена Ряполовского  и  Михайла
Русалку, Александр сказал: "Вы говорили от великого князя Ивана Васильевича,
чтоб мы дочери его, а нашей великой  княгине  поставили  церковь  греческого
закона на переходах, подле ее хором; но князья наши и паны, вся земля  имеют
право и записи от предков наших,  отца  нашего  и  нас  самих,  а  в  правах
написано, что церквей греческого закона больше не прибавлять - так нам  этих
прав рушить не годится. А княгине нашей церковь греческого закона  в  городе
есть близко, если ее милость захочет в церковь, то мы ей не мешаем.  Брат  и
тесть наш хочет также, чтоб мы дали ему грамоту  на  пергамене  относительно
греческого закона его дочери; но мы дали ему грамоту точно такую,  какой  он
сам от пас хотел; эта грамота теперь у него с нашею печатью". В мае  приехал
от Александра посол Станислав Петряшкович изъявить Иоанну  благодарность  за
присылку Елены и объявить, что воевода молдавский Стефан напал на  литовские
владения; относительно Елены Александр велел Петряшковичу сказать  следующее
тестю: "Ты хотел, чтоб мы оставили несколько твоих бояр и детей боярских при
твоей дочери, пока попривыкнет к чужой стороне, и  мы  для  тебя  велели  им
остаться при ней некоторое время, но теперь пора уже им выехать от нас: ведь
у нас, слава богу, слуг много, есть  кому  служить  нашей  великой  княгине,
какая будет ее воля, кому что прикажет, и они будут  по  ее  приказу  делать
все, что только ни захочет". Наконец, Петряшкович  жаловался  на  московских
послов, князя Ряполовского и Михайла Русалку, которые будто бы на возвратном
пути из Вильны грабили жителей на две мили по обе стороны дороги, грабили  и
купцов, им встречавшихся. Иоанну сильно не нравилось и то, что зять перестал
называть его государем всея Руси, и то, что не хотел  построить  церкви  для
Елены, когда он именно просил его сделать это для него, и то, что  Александр
отсылал из  Вильны  бояр  московских,  которых  Иоанну  хотелось  непременно
удержать при дочери. Он отвечал Петряшковичу насчет церкви: "Наш брат, князь
великий, сам знает, с кем там его предки и он сам  утвердил  те  права,  что
новых церквей греческого закона не строить, нам до тех  его  прав  дела  нет
никакого; а с нами брат наш, князь великий, да и его Рада договаривались  на
том, чтобы нашей дочери держать свой греческий закон, и, что нам брат наш  и
его Рада обещали, все теперь  делается  не  так".  Относительно  послов  был
ответ, что они не грабили, а, напротив, терпели дорогою во всем  недостаток;
с Стефаном молдавским Иоанн обещал помирить зятя.
     В Вильну отправился из Москвы  гонец  Михайла  Погожев  с  грамотою,  в
которой отец писал Елене: "Сказывали мне,  что  ты  нездорова,  и  я  послал
навестить тебя Михаила Погожего, ты бы ко мне с ним отписала, чем неможешь и
как тебя нынче бог милует". Но наедине гонец должен  был  сказать  Елене  от
Иоанна: "Эту грамоту о твоей болезни я нарочно прислал к тебе для того, чтоб
не догадались, зачем я отправил Погожего". Погожев был прислан  с  приказом,
чтоб Елена не держала при себе людей латинской  веры  и  не  отпускала  бояр
московских. Главному из них, князю Ромодановскому, Иоанн велел сказать  чрез
Погожего: "Что ко мне дочь моя пишет, и что вы пишете, и что с вами дочь моя
говорит - все это и робята у вас знают: пригоже ли так делаете?"
     В Литве разнеслась весть о движениях Менгли-Гирея крымского;  Александр
и Елена уведомили об этом Иоанна и просили помощи по договору; Иоанн отвечал
Александру: "Ты бы нас уведомил, Менгли-Гирей, царь, из Перекопи вышел ли  и
к каким украйнам твоим идет? Объяви, как нам тебе помощь подать?"  Александр
уведомил, что еще хан до Днепра не дошел, а какие слухи будут, то он даст об
них знать в Москву. Но хан не двигался, помощи подавать  было  не  нужно,  а
между тем неудовольствия между тестем и зятем росли все более и более: Иоанн
не переставал требовать, чтоб Александр  построил  жене  церковь  греческого
закона, не давал ей слуг латинской веры, не  принуждал  ее  носить  польское
платье, писал  титул  московского  государя,  как  он  написан  в  последнем
договоре, не запрещал вывозить  серебра  из  Литвы  в  московские  владения,
отпустил жену князя Бельского. Иоанн отозвал из Вильны князя  Ромодановского
с товарищами, оставив при Елене только священника Фому  с  двумя  крестовыми
дьяками или певчими и несколько поваров, но Александр не хотел исполнить  ни
одного его  требования,  отговариваясь  по-прежнему,  что  законы  запрещают
увеличивать  число  православных  церквей  в  Литве;  относительно  прислуги
Елениной из католиков отвечал: "Кого из  панов,  паней  и  других  служебных
людей мы заблагорассудили приставить к нашей великой княгине,  кто  годился,
тех и приставили; ведь в этом греческому  закону  ее  помехи  нет  никакой".
Иоанн требовал также, чтоб князьям  Вяземским  и  Мезецким  отдано  было  их
имущество, оставшееся в  Смоленске  и  в  разных  других  местах;  Александр
отвечал, и в этом ответе высказалась  досада,  которая  не  могла  также  не
досадить и московскому великому князю. "Князья  Вяземские  и  Мезецкие  были
нашими слугами, - велел  сказать  Александр  тестю,  -  изменивши  нам,  они
убежали в твою землю как лихие люди, а если бы не убежали от нас, то не того
бы и заслужили, чего изменники  заслуживают".  На  границах  начались  опять
неприязненные столкновения  между  подданными  обоих  государств;  Александр
постоянно жаловался, что московские люди захватывают  земли  у  литовских  и
причиняют им разные другие обиды.
     У Иоанна также не было недостатка в  жалобах:  Александр  не  пропустил
турецкого посла, ехавшего в Москву чрез его владения, отговариваясь тем, что
посол этот будет высматривать его государство. Иоанн велел ему сказать: "И к
Казимиру королю от турского многие послы бывали, и  гости  многие  ходили  в
вашу и нашу землю без зацепки, и теперь из Турции  в  Литву  и  из  Литвы  в
Турцию гости ходят; мы с тобой в любви,  в  мирном  докончании,  в  крестном
целовании и в свойстве, а ты ко мне послов и гостей не пропускаешь". Надеясь
иметь чрез Елену и детей ее влияние на Литовскую Русь, не желая,  чтоб  Киев
находился под непосредственным управлением католика, Иоанн с неудовольствием
услыхал  от  послов  своих,  что  Александр  и  паны  думают,  хотят   брату
Александрову, Спгизмунду, дать в Литовском княжестве Киев и  другие  города;
по этому случаю он  велел  сказать  Елене:  "Слыхал  я,  дочь,  каково  было
нестроение в Литовской земле, когда было там государей много; да и  в  нашей
земле, слыхала ты, какое было нестроение при моем  отце,  слыхала,  какие  и
после были дела между мной и братьями, а  иное  и  сама  помнишь.  Так  если
Сигизмунд будет в Литовской земле, то вашему какому добру быть?  Я  об