имать рук на хана, то послушай:
если клятва дана по нужде, то нам повелено разрешать от нее, и мы прощаем  и
разрешаем, благословляем тебя идти на Ахмата не  как  на  царя,  но  как  на
разбойника,  хищника,  богоборца;  лучше,  солгавши,  получить  жизнь,  чем,
соблюдая клятву, погибнуть, т. е. пустить татар  в  землю  на  разрушение  и
истребление всему христианству, на запустение и осквернение святых церквей и
уподобиться окаянному Ироду, который  погиб,  не  желая  преступить  клятвы.
Какой пророк, какой апостол или  святитель  научил  тебя,  великого  русских
стран христианского царя, повиноваться  этому  богостыдному,  оскверненному,
самозваному царю? Не столько за грехи и неисправление  к  богу,  сколько  за
недостаток упования на бога бог попустил на  прародителей  твоих  и  на  всю
землю нашу окаянного Батыя, который разбойнически попленил всю землю нашу, и
поработил, и воцарился над нами, не будучи царем  и  не  от  царского  рода.
Тогда мы прогневали бога, и он на нас разгневался, как чадолюбивый  отец;  а
теперь, государь, если каешься от всего сердца и прибегаешь под крепкую руку
его, то помилует нас милосердный господь".
     Ахмат, не пускаемый за Угру полками  московскими,  все  лето  хвалился:
"Даст бог зиму на вас: когда все реки станут, то много дорог будет на Русь".
Опасаясь исполнения этой угрозы, Иоанн, как только стала  Угра  26  октября,
велел сыну, брату Андрею Меньшому и воеводам со всеми  полками  отступить  к
себе на Кременец, чтоб биться соединенными силами; этот приказ  нагнал  ужас
на ратных людей, которые бросились бежать  к  Кременцу,  думая,  что  татары
перешли уже чрез реку  и  гонятся  за  ними;  но  Иоанн  не  довольствовался
отступлением к Кременцу: он дал приказ отступить еще от Кременца к Боровску,
обещая дать битву татарам  в  окрестностях  этого  города.  Летописцы  опять
говорят, что он продолжал слушаться  злых  людей,  сребролюбцев,  богатых  и
тучных предателей христианских, потаковников бусурманских. По Ахмат не думал
пользоваться отступлением русских войск; простоявши на Угре до 11 ноября, он
пошел назад чрез литовские волости, Серенскую и  Мценскую,  опустошая  земли
союзника своего Казимира, который, будучи занят домашними делами и  отвлечен
набегом крымского хана на Подолию, опять не исполнил своего  обещания.  Один
из сыновей Ахматовых вошел было в московские волости, но был прогнан  вестью
о близости великого  князя,  хотя  за  ним  в  погоню  пошли  только  братья
великокняжеские. О  причинах  отступления  Ахматова  в  летописях  говорится
разно: говорится, что когда русские начали отступать от Угры, то неприятель,
подумав, что они уступают ему берег и  хотят  биться,  в  страхе  побежал  в
противную сторону. Но положим, что татары подумали, будто русские  отступают
для  завлечения  их  в  битву;  все  же  они  отступали,  а   не   нападали;
следовательно, татарам не для чего было  бежать;  потом  великий  князь  дал
приказание своим войскам отступить от Угры, когда эта река стала, она  стала
26 октября; положим, что между установлением ее и приказанием великого князя
протекло несколько дней, но все же не пятнадцать,  ибо  хан  пошел  от  Угры
только II ноября;  следовательно,  если  мы  даже  и  допустим,  что  татары
побежали, видя отступление русских, то должны будем допустить, что они потом
остановились и, подождав еще до 11 ноября, тогда уже выступили  окончательно
в обратный поход. Другие летописцы говорят правдоподобнее, что  с  Дмитриева
дня (26 октября) стала зима и реки все стали, начались лютые морозы, так что
нельзя было смотреть;  татары  были  наги,  босы,  ободрались;  тогда  Ахмат
испугался и побежал прочь 11 ноября. В некоторых летописях находим известие,
что Ахмат бежал, испугавшись примирения великого князя с братьями.  Все  эти
причины можно принять вместе: Казимир не приходил на  помощь,  лютые  морозы
мешают даже смотреть, и в такое-то время года надобно идти вперед, на север,
с нагим и босым войском и прежде  всего  выдержать  битву  с  многочисленным
врагом, с которым после Мамая татары не  осмеливались  вступать  в  открытые
битвы; наконец, обстоятельство, главным образом побудившее Ахмата напасть на
Иоанна, именно усобица последнего с братьями, теперь более не существовало.
     Ахмат возвращался  в  степь  с  добычею,  награбленною  им  в  областях
литовских. На отнимку этой добычи отправился хан Шибанской,  или  Тюменской,
орды  Ивак,  соединившись  с  ногаями.  Ахмат,  не   подозревая   опасности,
разделился  с  своими  султанами  и  с  малым  числом  войска,  без   всякой
осторожности стал зимовать на устьях Донца. Здесь 6 января 1481  года  напал
на него Ивак и собственноручно убил сонного, после чего отправил к  великому
князю посла объявить, что супостата его уже нет больше; Иоанн принял посла с
честью, дарил и отпустил  с  дарами  для  Ивака.  Таким  образом,  последний
грозный  для  Москвы  хан  Золотой  Орды  погиб  от   одного   из   потомков
Чингисхановых; у него остались сыновья, которым также суждено было погибнуть
от татарского  оружия.  Еще  в  княжение  Василия  Темного  стала  известной
Крымская орда, составленная  Едигеем  из  улусов  черноморских;  но  сыновья
Едигеевы погибли в усобицах, и родоначальником знаменитых  в  нашей  истории
Гиреев крымских был Ази-Гирей, сохранявший во все  продолжение  своей  жизни
дружбу с Казимиром литовским.  Но  сын  Ази-Гиреев  Менгли-Гирей  вследствие
жестокой наследственной  вражды  с  ханами  Золотой  Орды  почел  за  лучшее
сблизиться с великим князем московским, чтоб вместе действовать против общих
врагов; еще в 1474 году началось это сближение.  Как  дорожил  Иоанн  союзом
Менгли-Гиреевым, имея в виду не одного Ахмата, но также и Литву, и  как  еще
не отвыкли в описываемое время от уважения  к  ханам  или  царям  татарским,
видно из тона посольств и грамот Иоанна к  Менгли-Гирею:  посол  московский,
боярин Никита Беклемишев, должен был говорить хану от имени своего государя:
"Князь великий Иван челом бьет: посол твой Ази-Баба говорил мне, что  хочешь
меня жаловать, в братстве, дружбе и любви  держать,  точно  так,  как  ты  с
королем Казимиром в братстве, дружбе и любви. И я, слышав твое  жалованье  и
видев твой ярлык, послал к тебе бить челом боярина своего  Никиту,  чтоб  ты
пожаловал, как начал меня жаловать, так бы и до конца жаловал". Но, соблюдая
такие учтивости в речах посольских, Иоанн не хотел, однако, чтоб хан на этом
основании позволил себе слишком  повелительный  тон  в  своих  грамотах:  по
великокняжескому  наказу  Беклемишев  должен  был   отговаривать,   чтоб   в
договорной грамоте не было слов: "Я, Менгли-Гирей, царь, пожаловал, заключил
с своим братом" и проч. Но если такова будет форма договорных  грамот  между
Менгли-Гиреем и королем, то посол мог допустить выражение:  пожаловал,  если
Беклемишев успеет отговориться от этого пожалования, то очень будет  хорошо,
если же не успеет, то делать нечего, пусть впишут в ярлык. Заключая  союз  с
врагом Ахмата, чтоб удобнее при случае бороться с последним, Иоанн,  однако,
не  хотел  первый  начинать  этой  борьбы  и  потому  наказал  своему  послу
отговаривать, чтоб в ярлыке не было сказано быть заодно именно на Ахмата, но
чтоб было сказано вообще: "Быть на всех недругов заодно"; если же  посол  не
успеет отговорить, то должен требовать внесения в ярлык следующего  условия:
"Если Ахмат или Казимир пойдут на Москву, то Менгли-Гирей сам должен идти на
них или брата послать";  Беклемишев  никак  не  должен  был  соглашаться  на
условие прервать сношения  с  Ахматом,  не  отправлять  к  нему  послов,  на
требование этого  условия  Беклемишев  должен  был  отвечать:  "Послы  между
Москвою и Ордою не могут не ходить, потому что господаря отчина с Ахматом на
одном поле". Если царь станет требовать поминков, какие шлет ему король,  то
посол должен был отговаривать и  ярлыка  не  брать;  если  же  царь  захочет
написать в ярлык: "Поминки ко мне слать и их не умаливать", то посол  должен
был отговаривать и это условие, но в случае нужды мог согласиться на него.
     Беклемишеву  удалось  отговориться  от  поминков,  но  он  должен   был
согласиться вписать в ярлык пожалование; грамота была написана так: "Вышнего
бога волею я, Менгли-Гирей, царь, пожаловал с братом своим,  великим  князем
Иваном, взял любовь, братство и вечный мир от  детей  на  внучат.  Быть  нам
везде заодно, другу другом быть, а недругу недругом. Мне, Менгли-Гирею царю,
твоей земли и тех князей, которые на  тебя  смотрят,  не  воевать,  ни  моим
уланам, ни князьям, ни козакам; если же без нашего ведома  люди  наши  твоих
людей повоюют и придут к нам, то нам их казнить и  взятое  отдать  и  головы
людские без окупа выдать. Если мой посол от меня пойдет к тебе, то мне его к
тебе послать без пошлин и без пошлинных людей, когда же твой  посол  ко  мне
придет, то он идет прямо ко мне. Пошлинам даражским (дарага, или  дорога,  -
сборщик податей) и никаким другим пошлинам не быть. На  всем  на  этом,  как
писано в ярлыке, я, Менгли-Гирей царь, с своими  уланами  и  князьями  тебе,
брату своему, великому князю Ивану, молвя крепкое слово, шерть (клятву) дал:
жить  нам  с  тобою  по  этому  ярлыку".  После  форма  грамот  Иоанновых  к
Менгли-Гирею была такая: "Государь еси великой,  справедливой  и  премудрой,
межи бессерменскими государи прехвальной государь,  брат  мой  Менгли-Гирей,
царь. Бог бы государство твое свыше  учинил.  Иоанн  божьею  милостью,  един
правой государь всея Руси, отчич и дедич и иным многим землям от севера и до
востока государь. Величеству твоему брата твоего слово наше  то.  Приказывал
еси к нам" и проч.
     Послами в Крым обыкновенно отправлялись люди  знатные,  бояре;  однажды
случилось послать человека незначительного (паробка), и великий князь спешил
извиниться, писал к хану: "На Литву проезду  нет,  а  полем  пути  истомны".
Важность, которую великий князь придавал крымским отношениям по  поводу  дел
ордынских и литовских, заставляла его распоряжаться так,  что  в  Крыму  был
постоянно русский посол; так Иоанн наказывал послу своему Шеину  не  уезжать
из Крыма ни весною, ни летом и хлопотать, чтоб царь шел или на Орду, или  на
короля, а великого князя обсыпать обо всем; послы получали  также  наказ  не
уезжать до приезда других. Князь Семен Ромодановский, отправляясь  послом  в
Крым, получил такой наказ: "Если  от  каких-нибудь  других  государей  будут
послы у царя Менгли-Гирея, от турецкого или от иных, то ему, Ромодановскому,
ни под которым послом у царя не садиться и остатков  у  него  после  них  не
брать".
     Несмотря на то что в договоре именно было внесено условие не  требовать
пошлин, алчность татар заставляла великого князя постоянно наказывать послам
своим: "Станет царь посла своего отправлять к великому князю,  то  говорить:
"Как пожаловал царь великого князя, братом и другом  себе  учинил  и  правду
(клятву) на том дал, потому  бы  и  жаловал,  посла  своего  послал  бы  без
пошлин". Татары любили также отправлять с послами  множество  лишних  людей,
которые в Москве кормились на счет великого князя и брали  у  него  подарки,
что  было  отяготительно,  особенно  для  бережливого  Иоанна;  поэтому   он
наказывал послам споим говорить царю, чтоб с крымскими послами лишних  людей
не было В договоре не  упомянуто  было  о  поминках;  несмотря  на  то,  хан
постоянно их требовал, писал: "Ныне братству примета то,  ныне  тот  запрос:
кречеты, соболи, рыбий зуб". Вельможи Менгли-Гирея  подражали  своему  хану,
привязывались  ко  всякому  случаю,  чтоб  выманить  подарки;  так,  царевич
Ямгурчей прислал сказать: "Я нынче  женился  и  сына  женил;  так  бы  князь
великий пожаловал, прислал шубу  соболью,  да  шубу  горностаевую,  да  шубу
рысью. Да великий князь пожаловал, прислал  мне  третьего  года  панцирь;  я
ходил на недругов и панцирь истерял; так великий князь пожаловал  бы,  новый
панцирь прислал".  Менгли-Гирей  объявил  требование  на  дань  с  одоевских
князей, писал великому князю: "Исстарины одоевских городов князья давали нам
ежегодно тысячу алтын ясаку, а дарагам другую тысячу давали, по тому  обычаю
я и послал дарагу их Бахшеиша". Иоанн отвечал: "Одоевских князей больших  не
стало, отчина их пуста, а другие князья Одоевские нам служат, мы их кормим и
жалуем своим жалованием, а иных князей Одоевских жребии  за  нами.  Что  они
тебе давали и твоему человеку, тем я их жаловал, и им нечего давать,  отчина
их пуста, и теперь твоего человека я же жаловал, а им нечего давать. Так  ты
бы Одоевским князьям вперед свою пошлину отложил, да и дараг  их  к  ним  не
посылал за своею пошлиною для меня".
     Менгли-Гирея,  его  царевичей,  уланов  и  князей  еще  удерживало   от
требований  то  обстоятельство,  что  они  имели  нужду  в   великом   князе
московском: между царевичами  происходили  усобицы,  один  изгонял  другого;
изгнанники находили убежище и кормление в московских владениях: в 1476  году
Менгли-Гирей был изгнан Ахматом, и место его получил Зенебек,  но  последний
не считал себя прочным в  Крыму  и  потому  просил  Иоанна,  чтоб  в  случае
изгнания дал ему у себя убежище; великий князь отвечал: "Прислал ты  ко  мне
своего человека, который говорил, что если по грехам придет на тебя  истома,
то мне бы дать тебе опочив в своей земле. Я и прежде твоего  добра  смотрел,
когда еще ты был козаком; ты и тогда ко мне также приказывал, что если  конь
твой будет потен, то мне бы тебе в своей земле опочив дать. Я и  тогда  тебе
опочив в своей земле давал; и нынче добру твоему рад везде; каковы твои дела
будут после и захочешь у меня опочива; то я тебе опочив в своей земле дам  и
истому  твою  подниму".  Предчувствие  Зенебека  сбылось:  он   был   изгнан
Менгли-Гиреем;  Иоанн  принял  его  и  еще  двоих  братьев  Менгли-Гиреевых:
Нордоулата и Айдара. Извещая хана о принятии этих царевичей,  великий  князь
писал: "Держу их у себя, истому своей земле и своим людям чиню для тебя".
     Но и сам Менгли-Гирей просил Иоанна, чтоб тот принял его в случае беды;
великий князь велел ему отвечать, что поднимет его истому на своей голове, и
дал ему крепкую грамоту с золотою печатью: "Дай господи, чтоб тебе  лиха  не
было, брату моему, Менгли-Гирею, царю, а если что  станется,  какое  дело  о
юрте отца твоего, и приедешь ко мне; то от меня, от сына моего, братьев,  от
великих князей и от добрых бояр тебе, царю, братьям и детям  твоим,  великим
князьям и добрым  слугам  лиха  никакого  не  будет:  добровольно  прийдешь,
добровольно прочь пойдешь, нам тебя не держать. А сколько силы моей  станет,
буду стараться достать тебе отцовское место". В 1475 году Крым был  завоеван
турками; Менгли-Гирей остался ханом в качестве подручника султанова; сначала
Менгли-Гирей не жаловался на турок, но под конец  писал  к  Иоанну:  "Султан
посадил в Кафе сына своего: он теперь молод и моего слова слушается,  а  как
вырастет, то слушаться перестанет, я также  не  стану  слушаться,  и  пойдет
между нами лихо: две бараньих головы в один котел не лезут". Иоанн  отвечал,
что будет стоять на той крепкой своей грамоте, которую уже раз дал ему.
     Кроме того, как было уже  сказано,  союз  Крыма  с  Москвою  скреплялся
враждою Менгли-Гирея к Ахмату, а потом к его сыновьям. Мы видели, что  Иоанн
и Менгли-Гирей обязались в договорной грамоте иметь одних врагов  и  друзей,
не означая именно кого, но в грамоте своей 1475 года  Менгли-Гирей  говорит,
что, присягая исполнить договор,  он  выговорил  Иоаннова  недруга,  короля,
великий же князь, присягая перед послом крымским,  выговорил  Менгли-Гиреева
недруга, Ахмата,  и  потому  он,  Менгли-Гирей,  готов  на  всякого  недруга
Иоаннова, даже и на короля;  зато  и  великий  князь  обязан  выслать  своих
служилых татарских царевичей против Ахмата, если последний пойдет  на  Крым.
По смерти Ахмата вследствие требования султана турецкого, который не  мог  с
удовольствием смотреть на усобицы магометанских владельцев, сыновья Ахматовы
помирились с Менгли-Гиреем; но когда в  1485  году  один  из  них,  Муртоза,
выгнанный голодом из своих обычных кочевьев,  пришел  зимовать  в  Крым,  то
Менгли-Гирей схватил его и отослал в Кафу, потом отправил  на  Темиров  улус
брата своего, который разогнал  и  остаток  Орды;  но  другой  Ахматов  сын,
Махмуд, соединившись с князем Темиром, напал на Крым, освободил  Муртозу,  а
Менгли-Гирей едва успел  спастись  тайным  бегством  с  бою.  Великий  князь
отрядил войско на улусы Ахматовых сыновей, и оно  успело  освободить  многих
крымских пленников, которых отослали к  Менгли-Гирею.  Муртоза  после  этого
вздумал посадить в Крыму вместо Менгли-Гирея брата его, Нордоулата;  но  так
как  последний  находился  на  службе  у  Иоанна,  то  сын  Ахматов  прислал
московскому князю такую грамоту: "Муртозино слово Ивану: ведомо  тебе  будь,
что Нордоулат, царь, с отцом моим и со мною был в  любви,  помирились  мы  с
Менгли-Гиреем, но он своей клятвы не сдержал, за что и был  наказан.  Теперь
Менгли-Гирей нам недруг и на его место надеемся посадить  царем  Нордоулата,
отпусти его к нам, а жен и детей его оставь у себя. Когда бог помилует, даст
ему тот юрт, тогда он возьмет их у тебя  добром.  Менгли-Гирей,  царь,  тебе
другом был, но ведь и Нордоулат, царь, тебе друг же, нам он пригож, и ты его
к нам отпусти". Понятно,  что  Иоанн  не  отпустил  Нордоулата  к  Ахматовым
сыновьям, не отпустил его и к самому Менгли-Гирею, когда тот,  обеспокоенный
сношениями  Нордоулата  с  врагами,  просил  прислать  его  в  Крым,  обещая
поделиться  с  ним  властью.  Вражда  Ахматовых  сыновей   с   Менгли-Гиреем
продолжалась: Иоанн помогал Менгли-Гирею, отсюда, естественно, сын  Ахматов,
Шиг-Ахмет, сменивший Муртозу, помогал Литве в войне ее с Москвою.  Но  Литва
не могла помочь ни самой себе, ни союзникам своим; видя это, Шиг-Ахмет завел
было мирные переговоры с великим князем, который соглашался на  союз  с  ним
под условием союза его с Менгли-Гиреем, что  было  невозможно  для  Ахматова
сына. Менгли-Гирей в 1502 году решил дело, напавши на Шиг-Ахмета  и  нанесши
Орде его тяжелый, окончательный удар. Шиг-Ахмет убежал к погаям. Но Иоанн не
хотел его  окончательной  гибели,  он  хотел  доставить  ему  Астрахань  под
условием воевать с Литвою и  быть  в  мире  с  Менгли-Гиреем.  Но  Шиг-Ахмет
отправился в Турцию; султан не принял его, как врага  Менгли-Гиреева;  тогда
он обратился к старому союзнику своему, королю польскому,  но  тот  заключил
его в неволю,  желая  иметь  в  руках  узника,  освобождением  которого  мог
постоянно стращать Менгли-Гирея. Так прекратилось  существование  знаменитой
Золотой Орды!
     Крым  избавил  Москву  окончательно  от  потомков  Батыевых:  чрез  его
посредство завелись первые сношения у нее с  Турциею.  Русский  посол,  дьяк
Федор Курицын, ездивший к венгерскому королю Матвею Корвину, был задержан на
возвратном пути турками в  Белгороде,  освободился  по  стараниям  Матвея  и
Менгли-Гирея и, приехавши в Москву,  известил  великого  князя,что  турецкие
паши в Белгороде  намекали  ему,  почему  бы  его  государю  не  вступить  в
дружественные сношения с их  падишахом.  Иоанн  на  этом  основании  написал
Менгли-Гирею: "Как мой человек Федор был в руках у салтана турского, то  ему
говорили паши большие господаря своего словом, что салтан турский  хочет  со
мною дружбы, и ты  бы  для  меня  поотведал,  какой  дружбы  со  мною  хочет
турский?" Менгли-Гирей справился в Константинополе и переслал к Иоанну ответ
султанов: "Если государь московский тебе, Менгли-Гирею, брат, то будет и мне
брат". Такой ответ еще не мог повести к сношениям, повели к ним притеснения,
которым русские  купцы  стали  подвергаться  от  турок  в  Азове  и  Кафе  и
вследствие которых должна была прерваться торговля, издавна столь деятельная
и выгодная для русских областей. В 1492 году Менгли-Гирей получил от  Иоанна
грамоту для отсылки ее к султану Баязету