му:  "Если  исправишься  к  нам,
притеснять нас больше не будешь, а станешь держать нас как  братьев,  то  мы
придем к тебе на помощь". Иоанн обещал исполнить все их требования, и братья
явились к нему с войсками на Угру, где он стоял против татар. Андрей получил
Можайск, т. е. значительную часть выморочного удела Юриева; Борису даны были
села, бывшие прежде за Василием Ярославичем Серпуховским. Великой княгине  -
матери, митрополиту Геронтию, владыкам  -  Вассиану  Ростовскому  и  Филофею
Пермскому, троицкому игумену Паисию и князю  Михаилу  Андреевичу  Верейскому
приписывается примирение братьев.
     В ноябре 1480 ушел Ахмат, в  феврале  1481  Иоанн  заключил  договор  с
братом Андреем Большим  на  прежних  условиях;  о  Можайске  говорится,  что
великий князь пожаловал его Андрею с волостями и селами, в  отчину  и  удел,
кроме тех сел и деревень, которые  уже  розданы  боярам  и  детям  боярским;
впрочем, Андрей удерживает право  суда  и  дани  на  этих  селах  по  земле.
Любопытна также новая форма старого условия об отношениях  татарских:  "Орды
ведать и знать нам, великим князьям, а тебе Орд не знать; а если я в Орды не
дам, и мне у тебя не взять". Вместо единственного: Орда, теперь уже является
множественное: Орды. Тогда же заключен договор и с Борисом Волоцким  на  тех
же условиях; только в этом договоре не упоминается ни слова ни о каких новых
пожалованиях великого князя, даже и о селах,  о  которых  говорит  летопись.
Прежде, слыша о негодовании братьев,  Иоанн  дал  волости  Борису  и  Андрею
Меньшому,  не  давши  ничего  Андрею  Большому;  теперь  же   дает   Можайск
последнему, не давая ничего Борису:  братья  были  опасны  в  союзе  друг  с
другом; когда же один, удовольствованный, отставал от союза, то другой  один
переставал быть опасным, и потому не нужно было тратить для  него  волостей.
Но легко понять также, был ли Иоанн благодарен Андрею за то, что  последний,
воспользовавшись тяжелыми обстоятельствами, успел  получить  от  него  часть
удела Юриева?
     Через несколько месяцев умер бездетным четвертый брат - Андрей Меньшой,
остававшийся на стороне старшего брата во время восстания средних;  задолжав
великому князю 30000 рублей за ордынские выходы,  Андрей  отказал  ему  весь
свой удел, остальным же двум братьям дал только по селу. На этот раз  Андрей
Большой  и  Борис  не  могли   выставить   никаких   требований;   завещание
собственника должно было иметь полную силу.
     Гораздо больше влияния на отношения между старшим и  младшими  братьями
имела смерть матери  их,  последовавшая  в  1484  году,  ибо  этим  событием
разрывался самый крепкий  узел  между  князьями:  мы  знаем,  какую  сильную
защитницу имел Андрей Большой в матери, горячо его  любившей.  В  1486  году
великий князь уже счел нужным заключить с братьями новые договоры, в которых
они обязались не вступаться в принадлежавшие великому князю волости  умерших
братьев - Юрия и  Андрея  Меньшого,  ни  в  удел  Верейский,  ни  в  области
Новгородскую и Псковскую, ни в примысл великого князя - Тверь и Кашин; также
не сноситься ни с Казимиром, ни с изгнанным великим князем  тверским,  ни  с
князьями  или  панами  литовскими,  ни   с   Новгородом,   ни   с   Псковом.
Обстоятельства заставляли предугадывать печальную развязку: Андрей боялся  и
видел в бегстве единственное средство спасения. В 1488 году  боярин  Андреев
Образец объявил своему князю, бывшему тогда в Москве, что старший брат хочет
схватить его. Андрей испугался, хотел уже тайно бежать из Москвы,  но  потом
одумался и послал к могущественному тогда  вельможе,  князю  Ивану  Юрьевичу
Патрикееву, с просьбой, чтоб тот доведался у великого князя, за что он хочет
схватить его. Но Патрикеев отказался  от  этого  опасного  поручения;  тогда
Андрей сам пошел к старшему брату и рассказал ему все;  Иоанн  поклялся  ему
небом и землею и богом сильным, творцом всея твари, что у него и в мыслях не
бывало ничего подобного. Начали искать, откуда пошел  слух;  оказалось,  что
великокняжеский сын боярский, Мунт Татищев, в шутку сказал об этом  Образцу,
а тот поверил и сказал князю Андрею, желая прислужиться, потому  что  прежде
князь держал его в немилости. Татищеву  Иоанн  велел  дать  торговую  казнь,
хотел велеть даже отрезать ему язык, но митрополит упросил не делать  этого.
Для нас любопытно, впрочем, здесь то, что подобное известие уже  могло  быть
тогда содержанием шутки и шутку могли принимать за правду.  Года  через  два
после этого (1491)  Иоанн,  узнав,  что  на  союзника  его,  крымского  хана
Менгли-Гирея, идут татары с востока, выслал свои полки  к  нему  на  помощь;
велел и братьям отправить также своих воевод, на что имел  полное  право  по
договорным грамотам. Борис послал свои полки вместе с  великокняжескими,  но
Андрей не послал. Это было в мае, в сентябре Андрей приехал в Москву  и  был
принят вечером очень почетно и ласково старшим братом. На другой день явился
к нему посол  с  приглашением  на  обед  к  великому  князю;  Андрей  поехал
немедленно, чтоб ударить  челом  за  честь;  Иоанн  принял  его  в  комнате,
называвшейся западней, посидел с ним, поговорил немного  и  вышел  в  другую
комнату, повалушу, приказавши Андрею подождать, а боярам его идти в столовую
гридню, но как скоро вошли туда, так были схвачены  и  разведены  по  разным
местам. В то же время в западню к Андрею вошел  князь  Семен  Ряполовский  с
многими другими князьями и боярами и, обливаясь слезами, едва мог промолвить
Андрею: "Государь князь Андрей Васильевич!  Пойман  ты  богом  да  государем
великим князем Иваном Васильевичем всея Руси, братом твоим старшим".  Андрей
встал и отвечал: "Волен бог да государь, брат  мой  старший,  князь  великий
Иван Васильевич; а суд мне с ним перед богом, что берет меня  неповинно".  С
первого часа дня до вечерен сидел Андрей  во  дворце;  потом  свели  его  на
казенный двор и приставили стражу из многих князей и бояр.  В  то  же  время
послали в Углич  схватить  сыновей  Андреевых,  Ивана  и  Димитрия,  которых
посадили в железах в Переяславле, дочерей не тронули.
     Есть известие, что Иоанн так отвечал митрополиту, когда тот просил  его
об освобождении Андрея: "Жаль мне очень брата, и я не хочу погубить  его,  а
на себя положить упрек; но  освободить  его  не  могу,  потому  что  не  раз
замышлял он на меня зло; потом каялся, а теперь опять начал зло замышлять  и
людей моих к себе притягивать. Да это бы еще ничего; но когда я умру, то  он
будет искать великого княжения под внуком моим, и если сам  не  добудет,  то
смутит детей моих, и станут они  воевать  друг  с  другом,  а  татары  будут
Русскую землю  губить,  жечь  и  пленить  и  дань  опять  наложат,  и  кровь
христианская опять будет литься, как  прежде,  и  все  мои  труды  останутся
напрасны, и вы будете рабами татар". Андрей умер в  конце  1494  года;  есть
известие, что  Иоанн,  узнав  о  смерти  брата,  приносил  слезное  покаяние
духовенству, которое не скоро простило его, но это известие  заподозривается
тем, что сыновья Андреевы оставались в заключении, следовательно,  Иоанн  не
раскаивался в своей мере.
     Бориса Волоцкого не тронули, он также скоро  умер,  оставя  удел  двоим
сыновьям - Феодору и Ивану. В 1497 году они били челом великому  князю  чрез
митрополита Симона о вымене их сел, рассеянных в областях великокняжеских  и
доставшихся их отцу от прабабушки  Марии  Голтяевой,  на  тверские  волости,
ближайшие к их уделу, именно Буйгород и Колпь. В конце 1503 года меньшой  из
волоцких князей, Иван, умер; в духовной своей он  завещает  брату  несколько
сел, а удел свой - Рузу  и  половину  Ржева,  равно  как  служивую  рухлядь,
доспехи и коней, передает великому князю, которого называет Государем.
     Так восстания удельных князей, имевшие следствием  кровавые  явления  в
правление Темного, при сыне его благодаря окончательным  распоряжениям  отца
кончились одним страхом для московского народонаселения и грабежом некоторых
пограничных волостей. Истощенная Орда, не могший справиться  с  собственными
или ближайшими, по его мнению,  делами  на  западе  Казимир,  трепетавший  в
предсмертных   движениях   Новгород   не   могли   дать   удельным   князьям
продолжительной опоры; страх, и то страх  мнимый,  пред  могуществом  Ахмата
заставил Иоанна уступить Андрею Можайск, но эта  уступка  была  последняя  и
ненадолго. Не знаем, на сколько мы должны верить приведенному выше известию,
будто Иоанн оправдывал заключение брата опасением, что Андрей по смерти  его
станет ссорить внука его и сыновей: действительно, отношения в  самой  семье
великокняжеской, как они были одно  время,  могли  подать  удельным  князьям
надежду более крепкую, чем подавали им прежде Орда, Литва и Новгород.
     Мы видели, что Иоанн еще в очень молодых летах, при жизни отцовской, по
обстоятельствам политическим женился на  Марии  Борисовне,  дочери  великого
князя тверского. Иоанн недолго жил с ней: в 1467 году Мария скончалась; тело
ее так распухло, что покров, который  прежде  был  велик,  висел  по  краям,
теперь уже не мог прикрывать покойницы; начали толковать, что  княгиня  была
отравлена;  дознались,  что  одна  из  женщин  ее,  Наталья,  жена   Алексея
Полуехтова, посылала пояс к ворожее; великий князь рассердился и на мужа,  и
на жену и шесть лет потом не пускал Полуехтова к  себе  на  глаза.  От  этой
первой жены Иоанн имел сына, именем также Иоанна,  для  отличия  называемого
Молодым, которого по примеру отцовскому назвал великим князем, чтоб отнять у
братьев предлог к предъявлению старых прав старшинства пред  племянником,  и
вследствие этого мы видели, что грамоты  писались  от  имени  двоих  великих
князей, посольства отправлялись также к двоим, и  ответ  на  них  давали  от
двоих. Но не прошло еще двух лет по смерти Марии,  как  началось  знаменитое
сватовство великого князя на царевне греческой. После падения Византии  брат
павшего  на  ее  стенах  императора  Константина,  Фома  Палеолог,  нашел  с
семейством убежище в Риме; после него осталось здесь  двое  сыновей  и  дочь
София; эту-то дочь папа Павел  II  через  известного  кардинала  Виссариона,
одного из греческих митрополитов, подписавших  Флорентийское  соединение,  и
предложил в супружество  московскому  великому  князю,  без  сомнения  желая
воспользоваться случаем завязать сношения с Москвою и утвердить  здесь  свою
власть посредством Софии, которую по самому воспитанию ее не мог подозревать
в отчуждении от католицизма.  В  феврале  1469  года  грек  Юрий  приехал  к
великому князю с письмом от Виссариона, в котором кардинал предлагал  Иоанну
руку греческой царевны, отказавшей будто бы из преданности к отцовской  вере
двум женихам - королю французскому и герцогу  медиоланскому.  Великий  князь
взял эти слова в мысль, говорит  летописец,  и,  подумавши  с  митрополитом,
матерью, боярами, в  следующем  же  месяце  отправил  в  Рим  своего  посла,
выезжего италианца, монетного мастера Ивана Фрязина.  Фрязин  возвратился  с
порретом царевны и с пропускными (опасными) грамотами от  папы  для  проезда
послов московских с Софией  по  всем  землям  католическим.  Тот  же  Фрязин
отправился опять в Рим представлять лицо жениха при обручении. Папе хотелось
выдать Софию за московского князя,  восстановить  Флорентийское  соединение,
приобресть могущественного союзника против  страшных  турок,  и  потому  ему
легко и приятно было верить  всему,  что  ни  говорил  посол  московский;  а
Фрязин, отказавшийся от  латинства  в  Москве,  но  равнодушный  к  различию
исповеданий, рассказывал то, чего не было, обещал то, чего  быть  не  могло,
лишь бы уладить поскорее дело, желанное и в Москве не менее, чем в Риме.
     Дело уладилось: в июне 1472 года София выехала из Рима в  сопровождении
кардинала Антония и многих греков, а  1  октября  пригнал  во  Псков  гонцом
Николай Лях от моря, из Ревеля, и объявил на вече: "Царевна переехала  море,
едет в Москву, дочь Фомы, князя  морейского,  племянница  Константина,  царя
цареградского,  внука  Иоанна  Палеолога,  зятя   великого   князя   Василия
Дмитриевича, зовут ее София, она будет  вам  государыня,  а  великому  князю
Ивану Васильевичу жена, и вы бы ее встретили да приняли честно". Объявив это
псковичам, гонец в тот же день поскакал к Новгороду  Великому,  а  оттуда  в
Москву. Псковичи тотчас начали мед сытить и корм сбирать; посадники и  бояре
из концов отправились навстречу к царевне в Изборск, жили  уже  здесь  целую
неделю, как приехал из Дерпта гонец с приказом, чтоб ехали встречать  ее  на
Немецкий берег; в шести насадах и со множеством лодок  поехали  посадники  и
бояре и встретили Софию в устье Эмбаха, вышли из судов и,  наливши  кубки  и
позолоченные роги вином и медом, били ей челом; она приняла  это  от  них  в
честь и любовь великую о объявила, что сейчас же хочет ехать с ними  дальше,
чтоб поскорее покинуть немцев; посадник принял ее, всех приятелей ее и казну
в свои насады, и поплыли к Русскому берегу.  Перед  Псковом  была  ей  также
честь большая: вышли к ней навстречу  священники  с  крестами  и  посадники;
принявши благословение от  священников,  челобитье  от  посадников  и  всего
Пскова, София пошла в Троицкий собор с приятелями  своими.  "Был  с  нею,  -
говорит летописец, - и владыка свой (кардинал), не по нашему  обычаю  одетый
весь в красное, в перчатках, которых никогда не снимает  и  благословляет  в
них, и несут перед ним распятие литое, высоко взоткнутое на древке; к иконам
не подходит и не крестится, в Троицком соборе приложился только к Пречистой,
и то по приказанию царевны". Из Троицкого собора  царевна  пошла  на  княжий
двор, где опять посадники, бояре и весь Псков  потчивали  ее  вином,  медом,
всякими кушаньями и всех приятелей ее и слуг, кормили  и  коней;  потом  все
посадники, бояре и купцы дарили ее, чем кто мог, а от всего Пскова  поднесли
50 рублей деньгами, да Ивану Фрязину дали 10  рублей.  Царевна,  видя  такую
почесть, сказала посадникам, боярам и всему Пскову:  "Теперь  хочу  ехать  в
дорогу к моему и вашему государю в Москву; и на вашем  почетном  приеме,  на
вашем хлебе, вине и меду кланяюсь; когда, бог даст, буду в  Москве  и  когда
вам будет там какая нужда, то буду усердно стараться за вас". Сказавши  это,
поклонилась посадникам и всему Пскову, села в повозку и выехала  из  города;
посадники и бояре с вином, медом и  хлебом  провожали  ее  до  новгородского
рубежа. В Новгороде была ей оказана такая же честь в приеме и в дарах.
     София подъезжала к Москве, а здесь между тем шло совещание: думал князь
великий  с  матерью,  боярами  и  братьями,  как  сделать.  Везде,  где   ни
останавливалась до сих пор София, папский посол, кардинал Антоний, шел перед
нею, а вперед несли крест латинский. Одни на совете  говорили,  что  ничего,
можно позволить это и в Москве; другие же возражали, что  никогда  этого  не
бывало в нашей земле, чтоб латинской вере почесть оказывали; сделал это один
раз Исидор, но за то он и погиб. Великий князь послал  спросить  митрополита
Филиппа, тот велел отвечать:  "Нельзя  послу  не  только  войти  в  город  с
крестом, но и подъехать близко; если же ты позволишь ему это сделать,  желая
почтить его, то он в одни ворота в город, а я, отец твой,  другими  воротами
из города; неприлично нам и слышать об этом, не только  что  видеть,  потому
что, кто возлюбит и похвалит веру чужую, тот своей поругался". Тогда великий
князь послал боярина отобрать у легата крест и спрятать его в санях; Антоний
сначала было  воспротивился,  но  потом  скоро  уступил;  больше  противился
московский посол, Иван Фрязин-денежник: хотелось  ему  оказать  честь  папе,
послу его и всей земле  их,  потому  что  ему  самому  оказали  там  большую
почесть; будучи в Риме, он  исполнял  все  латинские  обычаи,  скрывши,  что
принял в Москве православную веру. 12  ноября  1472  года  въехала  София  в
Москву и в тот же день обвенчана была с Иоанном,  а  на  другой  день  легат
правил посольство и поднес дары от папы.  Разумеется,  кардинал  должен  был
немедленно же обратиться к делу о соединении церквей; но скоро он испугался,
говорит летописец, потому  что  митрополит  выставил  против  него  на  спор
книжника Никиту Поповича: иное, спросивши у Никиты, сам  митрополит  говорил
легату,  о  другом  заставлял  спорить  Никиту;  кардинал  не  нашелся,  что
отвечать, и  кончил  спор,  сказавши:  "Нет  книг  со  мною!"  Так  неудачно
кончилась  попытка  римского  двора  восстановить  Флорентийское  соединение
посредством брака князя московского на Софии Палеолог.  Но  брак  этот  имел
другие важные следствия.
     До сих пор главною заботою московских  князей  было  собирание  Русской
земли, примыслы, прибытки; вместо вождей дружины, какими князья являлись  на
юге, мы видим на севере князей-собственников, хозяев.  Мы  видели,  как  все
отношения - отношения духовенства,  дружины,  остального  народонаселения  -
клонились к утверждению в Москве крепкого самодержавия; в половине  XV  века
все уже было приготовлено к тому, чтоб новое государство приняло именно  эту
форму; но от  старого  порядка  вещей  оставались  еще  некоторые  предания,
обычаи, приемы, от которых нужно было освободиться. Великий князь московский
на деле был сильнейшим из  князей  Северной  Руси,  которому  никто  не  мог
противиться; но  он  продолжал  еще  носить  название  великого  князя,  что
означало только старшего в роде княжеском; он еще недавно кланялся в Орде не
только хану, но и вельможам его; князья-родичи еще не переставали  требовать
родственного, равного обхождения; члены дружины еще сохраняли  старое  право
отъезда, а это отсутствие прочности в служебных отношениях, хотя на  деле  и
пришедшее к концу, давало им повод думать о  старине,  когда  дружинник  при
первом неудовольствии отъезжал от одного  князя  к  другому  и  считал  себя
вправе знать все думы княжеские; при дворе московском явилась толпа служилых
князей, которые не забыли о своем происхождении от одного  родоначальника  с
московским великим князем и выделялись из дружины московской, становясь выше
ее, следовательно, имея еще более притязаний; церковь, содействуя московским
князьям в утверждении единовластия,  давно  уже  старалась  дать  им  высшее
значение относительно других князей; но  для  успешнейшего  достижения  цели
нужна была помощь преданий Империи;  эти-то  предания  и  были  принесены  в
Москву Софиею Палеолог. Современники заметили,  что  Иоанн  после  брака  на
племяннице императора византийского явился грозным государем  на  московском
великокняжеском столе; он  первый  получил  название  Грозного,  потому  что
явился для князей и дружины монархом, требующим беспрекословного повиновения
и строго карающим  за  ослушание,  возвысился  до  царственной  недосягаемой
высоты, перед которою боярин, князь, потомок Рюрика и Гедимина  должны  были
благоговейно преклониться наравне  с  последним  из  подданных;  по  первому
мановению Грозного Иоанна головы крамольных князей и бояр лежали  на  плахе.
Современники и ближайшие потомки приписали эту перемену внушениям  Софии,  и
мы не имеем никакого  права  отвергать  их  свидетельство.  Князь  Курбский,
защитник старины, старых прав княжеских и боярских, говорит, что перемена  в
поведении князей московских произошла  от  внушения  жен  иноплеменных.  Нет
преступления, в  котором  бы  ожесточенный  потомок  князей  ярославских  не
обвинил Иоанна III и Софию. Какой дух принесли  служебные  князья  ко  двору
московскому, какие чувства питали они к московским князьям, как смотрели  на
собирание земли, видно из следующих слов  Курбского:  "Обычай  у  московских
князей издавна желать братий своих крови и губить их, убогих, ради  окаянных
отчин, несытства ради своего".
     Но кроме Курбского до нас дошел  еще  другой  боярский  отзыв  о  новом
порядке вещей, принесенном Софиею. Уже в княжение сына ее, Василия, опальный
боярин Берсень так г