чем-нибудь  честь
своего государя: когда лорды приглашали его вести переговоры на их дворе, то
он не  согласился,  требовал  непременно,  чтоб  переговоры  происходили  во
дворце, и его требованию уступили, лорды съезжались с ним на Казенном дворе,
как он выражается. Лорд-мэр позвал его обедать; купцы,  бывавшие  в  России,
сказали Микулину, что лорд-мэр сядет за столом выше его, ибо такой обычай, и
все послы садятся ниже лорда-мэра. Микулин отвечал: "Нам никаких  государств
послы и посланники не образец; великий государь наш  над  великими  славными
государями высочайший великий государь, самодержавный  царь.  Если  лорд-мэр
захочет нас видеть у себя, то ему нас чтить для имени царского величества, и
мы к нему поедем; а если ему чину своего порушить и меня  местом  выше  себя
почтить нельзя, то мы к нему  не  поедем".  И  действительно,  посланник  не
обедал у лорда-мэра. Микулин был в Лондоне во время  восстания  Эссекса  (13
февраля  1601);  Елисавета  писала   Годунову,   что   Микулин   готов   был
подвергнуться опасности и биться с  бунтовщиками.  Но  сам  Микулин  доносит
только, что была смута и 24 февраля  ерль  Ексетский  (граф  Эссекс)  казнен
смертию, и по нем в Лунде (Лондоне) было великое сетованье и плач великий во
всех людях.
   Кроме Англии по делам торговым  были  сношения  с  городами  ганзейскими:
Борис исполнил просьбу 59 городов и дал им жалованную грамоту для  торговли,
при этом любчанам сбавлена была пошлина до половины. В  1601  и  1604  годах
папа Климент VIII и  кардинал  Альдобрандини  писали  к  Борису  о  пропуске
нунциев и миссионеров, отправлявшихся в  Персию;  позволение  было  дано.  С
герцогом тосканским Борис пересылался насчет  вызова  в  Москву  итальянских
художников, на что герцог объявлял радушное согласие.
   Отношения к Крыму были благоприятны; хан, живший не в  ладу  с  султаном,
принуждаемый принимать участие в войнах последнего и видя, с другой стороны,
могущество Москвы, невозможность приходить врасплох на  ее  украйны,  ибо  в
степях являлись одна за другою русские  крепости,  должен  был  смириться  и
соглашаться с московскими послами, которые провозглашали, что государь их не
боится ни хана, ни султана,  что  рати  его  бесчисленны.  Борис  приказывал
отпускать крымских гонцов так, чтоб новые города: Оскол, Валуйки, Борисов  -
были в стороне, чтоб они шли не близко  тех  городов,  не  видали  их  и  не
рассматривали; провожатых с ними  из  Ливен  не  посылать,  потому  что  они
провожатых бьют и в полон берут. Летом  1601  года  в  новый  Борисов  город
послан был окольничий Бутурлин для размена  русских  и  крымских  послов;  в
послах должен был идти князь Григорий Волконский; со  стороны  хана  приехал
известный уже нам  Ахмет-паша  Сулешов;  переговоры  происходили  на  мосту,
который был наведен на Донце. Когда Бутурлин сказал  Ахмет-паше,  что  князь
Волконский везет к хану деньгами больше 14000 рублей, то Ахмет  отвечал:  "В
прежние годы посылывано больше того и в  последний  раз,  как  я  на  Ливнах
разменивал послов, было послано больше: что это за любовь, час от  часу  все
убавлять? Привезши  казну  несполна,  хотите  меня  к  шерти  привести;  ваш
государь к царю писал, что по цареву запросу все сполна послано и мне  шерти
не давать". Бутурлин отвечал, что  царь  Борис  на  преславных  государствах
учинился внове, государь мудрый,  храбрый,  милосердый,  такого  милостивого
государя в Русском царстве  не  бывало:  объявляя  свое  царское  милосердие
всяким ратным людям для своего царского  венца  и  для  своего  многолетнего
здоровья и для блаженной памяти царя Феодора Ивановича,  пожаловал  на  один
год три жалованья, а что было казны прежних государей и что было его прежней
казны, все роздал и никаких податей брать не велел; а что в казне  осталось,
то прислал к хану. Пусть, продолжал Бутурлин, хан даст шерть и соблюдает ее;
а если он захочет это сделать обманом, на своем слове и на правде не устоит,
то государь наш сам своею  царскою  персоною,  со  всеми  своими  несчетными
ратями, русскими, татарскими и немецкими, против царя пойдет  и  станет  над
ним своего дела искать, где царь ни будет. Ахмет сказал на это: "Я знаю, что
государь ваш милостивый и дородный, захочет какую  недружбу  своему  недругу
мстить, и ему все можно сделать". Но, и  признав  могущество  Бориса,  Ахмет
никак не хотел давать шерти, потому что денег было мало, и  Бутурлин  должен
был разменяться послами без шерти. После размена Бутурлин звал Ахмет-пашу  к
себе в шатер за получением царского жалованья,  но  Ахмет  не  пошел.  Тогда
князь Волконский, уже бывший с ним  за  Донцом,  дал  знать  Бутурлину,  что
Ахмет-паша двинулся с места, говорит, что ему царского  жалованья  не  дали,
так он хочет  государеву  казну,  что  с  послами,  взять,  а  самих  послов
покинуть. Бутурлин испугался,  возобновил  переговоры,  и  решили  поставить
шатер на мосту, на том месте, где прежде сходились, и в шатре  Ахмету  взять
жалованье.
   Но хан не отказался дать шерти и прислать клятвенную грамоту в  Москву  с
послом своим Ахмет-Челибеем, причем писал Борису: "Вы на правде  не  стоите:
донские козаки дважды уже в нашу землю  приходили  и  улусы  наши  побрали".
Очень любопытна тайная грамота Казы-Гирея Борису, в  которой  хан  старается
убедить царя, чтоб тот не строил крепостей в степи: "Теперь, - пишет хан,  -
ты города поставил, и этими городами к нашему государству близко подошел,  а
те места, которые по Донцу, наших улусов угодья. Будь  тебе,  брату  нашему,
ведомо: турский государь на ваше государство как ни помыслит  рать  послать,
так я ему отговариваю тем, что место дальнее и  пешей  его  рати  до  вашего
государства не дойти, чем ему и запрещаю; а только он сведает, что  к  вашим
городам близко и дойти можно, то он будет вашим государствам вредить. И тебе
бы вперед гораздо помыслить: если дальше тех  городов,  которые  поставлены,
станете подвигаться, то это шерть и добро порушит. Татарские князья и лучшие
люди нам говорят: русские города к нам близко поставлены, и если между  нами
будет недалеко, то нашим людям с русскими людьми нельзя не  задираться".  На
это дан был ответ: "Турского рать  великому  государю  не  страшна;  великий
государь может стоять против всех своих недругов, а рати у  государя  нашего
несчетно. Города поставлены на поле для воров черкас, потому что многие воры
черкасы  и  донские  козаки  послов  и  гонцов  громили;  а  как  те  города
поставлены, то теперь послам, посланникам и гонцам  дорога  чиста,  государя
вашего улусам от тех городов убытка нет, а только прибыль, что уже тут  воры
черкасы больше не живут".
   Перемена отношений ясно высказывалась во всем:  когда  Борис  должен  был
клясться в соблюдении мирных условий, то велел  быть  Ахмет-Челибею  у  себя
наедине, взял в руки книгу и, подержав ее, сказал: "Это наша большая клятва,
больше ее у нас не бывает", и отдал книгу боярину Семену Никитичу  Годунову.
Ахмет-Челибей ударил челом о землю и говорил: "Когда государь наш Казы-Гирей
перед вашим послом, князем Григорием  Волконским,  прямую  шерть  учинил  на
коране, то князь Волконский велел эту книгу смотреть толмачу своему; со мною
Казы-Гирей для такого же дела прислал дьяка грека; и в том как ты, государь,
повелишь". Борис отвечал: "Сказывал я тебе, что мы такой  клятвы  не  давали
никогда, как теперь брату своему дали; с которыми великими государями бывает
у нас мирное постановление, то с их послами утверждают бояре наши окольничие
и думные дьяки, а большим укреплением царское слово бывает, то и  правда.  А
теперь, желая крепить братство с Казы-Гиреем свыше всех государей, велели мы
тебе быть у себя наедине, только теперь при нас сродник (и указал на боярина
Семена Никитича) да ближний дьяк Афанасий Власьев, потому  что  все  большие
дела тайные". Посол должен был удовольствоваться этим объяснением.
   То, что Борис подержал книгу  в  руках,  разумеется,  не  мешало  донским
козакам нападать  на  крымцев;  хан  требовал  у  московского  посла,  князя
Борятинского, чтоб тот или сам поехал,  или  послал  кого-нибудь  к  козакам
унять их и взять у них пленных татар, Борятинский отвечал с сердцем, что  он
послан не для того, чтоб унимать козаков и полон отыскивать. За такой  ответ
хан выслал его из Крыма, но и это не имело  никаких  неприятных  последствий
для Москвы, и сношения возобновились.
   Мирных сношений с Турцией не было при Борисе. Как прежде при царе Феодоре
Борис помог Австрийскому двору казною против турок, так  теперь  помогал  он
против них единоверному воеводе молдавскому Михаилу; кроме денег на  военные
издержки, в Молдавию посылались церковные украшения, образа.
   Если отношения к Крыму видимо принимали благоприятный  оборот,  то  иначе
шли дела за Кавказом: рано еще, не по  силам  было  Московскому  государству
бороться в этих далеких краях с могущественными  турками  и  персиянами.  Мы
видели уже, что Александр кахетинский не  мог  быть  усерден  к  Москве,  из
которой ему давали знать,  чтоб  он  не  надеялся  скорого  освобождения  от
страшных магометанских соседей, и манил султана. Александр горько жаловался,
что ошибся в своих надеждах. Преждевременное вмешательство в дела Закавказья
обошлось дорого Москве уже при Феодоре, еще дороже обошлось  в  царствование
Бориса: уполномоченный Москвою хитрить,  Александр,  признавая  себя  слугою
Бориса, сносился в то же время с сильным Аббасом персидским и позволил  сыну
своему Константину принять магометанство, но и это не помогло:  Аббас  хотел
совершенного подданства Кахетии и велел отступнику Константину убить отца  и
брата за преданность Москве. Преступление было совершено; с другой  стороны,
в Дагестане русские под начальством воевод  Бутурлина  и  Плещеева  вторично
утвердились было в Тарках, но турки вытеснили их отсюда, а кумыки перерезали
при отступлении после отчаянного сопротивления: 7000 русских пало  вместе  с
воеводами и владычество Москвы исчезло в этой стране (1605 г.).
   В далеком Закавказье  Москва  не  могла  защитить  единоверцев  своих  от
могущественных народов магометанских; зато беспрепятственно утверждалась  ее
власть в степях приволжских и в пустынях Сибири, где государи  магометанские
по своей отдаленности не могли защитить от  нее  своих  слабых  единоверцев.
Ногаи разделялись на три орды, из  которых  одна  только  признавала  власть
московского царя. Борис, желая подчинить себе все три орды и опасаясь  связи
одной из них с Турциею и Крымом, приказывал подчиненному себе  хану  теснить
ногаев турецких и в то же время, чтоб  вернее  достигнуть  цели,  приказывал
астраханским наместникам ссорить ханов, следствием чего была  кровопролитная
война и запустение неприязненного улуса; но в подчиненном себе  улусе  Борис
строго запрещал междоусобия.
   В Сибири Кучум был жив и не  переставал  отводить  сибирские  волости  от
московского государя. В августе 1598 года за ним погнался  воевода  Воейков,
сбирая на дороге языки о  кочевьях  слепого  сибирского  царя;  кинув  обоз,
Воейков шел день и ночь, нашел Кучума на лугу на Оби, бился с ним от восхода
солнечного до полудня и наконец одолел; семейство Кучума попалось в  плен  к
русским, старик сам-третей ушел в лодке вниз по Оби. С какими же  средствами
велись эти сибирские войны, вследствие которых вся северная Азия подчинялась
Москве, подчинялась христианству и  гражданственности  европейской?  Воевода
Воейков пишет, что у него  в  походе  против  Кучума  было  рати:  три  сына
боярских да голова татарский, три атамана  да  четыреста  без  трех  человек
литвы, козаков, юртовских и волостных татар. С  такою  разноплеменною  ратью
воевода бился полдня и поразил Кучума, но при этом  надобно  сказать  также,
что у сибирского царя было только 500 человек войска.
   Пока упрямый Кучум был жив и не отказывался от вражды к  Москве,  до  тех
пор нельзя было ждать покоя в Сибири, и вот завели  с  ним  опять  сношения.
Воейков послал сказать ему, чтоб он ехал к государю, государь его  пожалует,
жен и детей велит отдать;  Кучум  отвечал:  "Не  поехал  я  к  государю,  по
государевой грамоте, своею волею в ту пору, когда я был совсем цел; а теперь
за саблею мне к государю ехать не по что, теперь я стал глух и слеп, и нет у
меня ничего. Взяли у меня промышленника, сына моего Асманака царевича;  хотя
бы у меня всех детей побрали, а один остался Асманак, то  я  бы  с  ним  еще
прожил; а теперь сам иду в Ногаи, а сына посылаю в Бухары". Старик  пошел  в
Ногаи за смертию: его убили там.  Семейство  Кучума  отправили  в  Москву  с
воеводами и козаками; дорога была тяжела для пленных, потому что провожавшие
их воеводы не смели ничего сделать без царской грамоты, обо всякой безделице
писали в Москву и дожидались  ответа,  а  между  тем  пленники  нуждались  в
необходимом. Козаки, по обычаю, буйствовали; воеводы писали царю: "Пришел  к
царевичам ночью пьяный козак, царевичей бранил непристойными словами,  потом
пришли ночью и к нам  козаки  и  нас  бранили.  Мурзам  от  козаков  теснота
великая, а нас не слушают, ходят пьяные, воруют, к  царевичам  и  к  царицам
ходят бесчинно, а нас и атаманов  своих  не  слушают,  говорят:  мы  вам  не
приказаны, так мы такие же, что  и  вы".  Пленников  ввезли  торжественно  в
Москву напоказ народу и потом разослали по городам.
   Строение городов  в  Сибири  продолжалось;  построены  были:  Верхотурье,
Мангазея, Туринск, Томск. Томскому воеводе велено было прибрать в свой город
в служивые люди и на пашню из зырян 50 человек, но ему  удалось  прибрать  в
Сургуте только пять человек. Тогда  царь  писал  на  Верхотурье,  чтобы  там
прибрали для Томска 50 человек из гулящих охочих людей, и  дать  им  по  два
рубля с полтиною денег человеку, хлеба по четверти муки, по полосмине  круп,
столько же толокна; прибрать молодцев молодых добрых,  которые  бы  стрелять
умели. Кроме служилых и пашенных людей, в новопостроенные  сибирские  города
переводились из других городов и торговые люди: так, в 1599 году велено было
двоим купцам из Вятки переселиться на Верхотурье. Прибирались туда и  ямские
охотники; им дано было от заимодавцев льготы на три года, с тем чтоб  они  в
это время устроили себе дворы и завели пашню. Верхотурские стрельцы, козаки,
пашенные крестьяне и ямские охотники били  челом  государю:  держат  они  по
найму для своей нужды, для пашни и для гоньбы ярыжных козаков, дают им найму
по три рубля с полтиною и по четыре рубля на лето, кроме того, что они  едят
и пьют у них; но этих козаков берут  у  них  воевода  и  голова  на  царские
изделья; кроме того, воевода и голова  нанимают  к  казенным  баням  ярыжных
козаков, дают им найму в год по четыре и по пяти рублей, и эти деньги, также
деньги на банную поделку велят собирать с их ярыжных козаков. Царь  запретил
это. Позволено было пинежанам  и  мезенцам  ездить  в  Сибирь,  торговать  с
тамошними народцами, платя десятый лучший мех в казну царскую. В  1604  году
бил царю челом верхотурский ямской охотник Глазунов: торгует  на  Верхотурье
верхотурский жилец, торговый человек Лучанин всякими товарами с  вогуличами;
у кого сведает какой товар, перекупает,  а  младшим  людям  товару  никакого
купить не даст; сам на товаре даст рубли  два  или  три,  а  возьмет  рублей
восемь,  десять  или  пятнадцать,  царской  десятинной  пошлины  не  платит,
говорит, что у него жалованная грамота. Царь писал воеводе, что  если  ямщик
говорит правду, то брать  у  Лучанина  пошлину,  какая  берется  с  приезжих
торговых людей, и не велеть ему перекупаться  товарами,  чтобы  верхотурским
всяким людям в том нужды и тесноты не было.
   В  Верхотурском  уезде  заведены  были  казенные  соляные   варницы;   но
промышленность эта не могла идти успешно  по  причине  недостатка  в  людях.
Своего хлеба в новопостроенных сибирских городах недоставало,  надобно  было
присылать хлебные припасы туда из Европейской России; самый  удобный  способ
доставки был по рекам, но для этого нужны были суда,  и  вот  для  постройки
судов  велено  было  выслать  в  Сибирь  плотников  с  Перми,  Вятки,  Выми,
Сольвычегодска, Устюга человек 80 и больше; эти плотники устраивались пашнею
в удобных для судостроения местах; судовые снасти отправлялись из  Ярославля
и Вологды. Надобно бы озаботиться и о  дорогах  сухопутных;  проведена  была
дорога между Соликамском и Верхотурьем; прокладывали ее  посошные  люди  под
надзором вожа и целовальников; вож воровал, приказывал дороги чистить  узко,
мосты мостить худые, целовальники на него жаловались; жаловались  воеводы  и
служилые люди, ездившие в Сибирь, что по этой новой дороге хлебных запасов и
сибирской казны провозить будет нельзя и служилым людям ездить по ней  будет
с большою нуждою; царь велел послать целовальников и посошных людей  чистить
дорогу сызнова, чтобы на ней заломов и пней не было. Годунов заботился  и  о
туземцах: в 1598 году он писал, чтобы не брать у тюменских татар подвод  для
гонцов, не взыскивать ясака с татар и  остяков  бедных,  старых,  больных  и
увечных; заботился о примирении выгод туземцев и русских переселенцев, писал
верхотурскому воеводе, чтоб он вогуличам с  верхотурскими  торговыми  людьми
сенные покосы,  рыбные  и  звериные  ловли  и  всякие  угодья  поделил,  как
доведется, чтобы вогуличам нужды не было и верхотурским торговым людям чтобы
также нужды не было. Крещеных дикарей велено  было  записывать  в  стрельцы;
церкви в новопостроенных городах были снабжаемы книгами.
   Так распоряжался Борис  в  странах  новоприобретенных  и  новонаселенных.
Теперь  взглянем  на  его  распоряжения  в   старых   областях   Московского
государства. В 1599 году  патриарх  объявил,  что  грамота,  данная  Грозным
митрополиту Афанасию, ветха, и потому Борис возобновил ее  на  свое  имя:  в
этой грамоте подтверждено, что духовенство патриарших монастырей и все люди,
служащие патриарху и живущие на его землях и землях его монастырей, подлежат
только его патриаршему суду, исключая  душегубство;  кроме  того,  крестьяне
патриаршие и его монастырей освобождены от разных повинностей.
   Мы видели, что в 1580 году жители города Хлынова просили царя, чтоб у них
был основан монастырь; теперь,  в  1599  году,  жители  вятского  же  города
Слободского били челом, что у них много  людей  желают  постричься,  но  нет
монастыря, а которые  уже  постриглись,  то  волочатся  без  пристрой  между
дворов, отца духовного у них близко  нет  и  они  помирают  без  покаяния  и
причащения; есть монастырь Успенский в  Хлынове,  но  далеко,  да  посадским
людям и волостным крестьянам постригаться в нем трудно: архимандрит и старцы
просят много вкладу, по десяти, пятнадцати  и  двадцати  рублей,  с  убогого
человека меньше десяти рублей не берут, а кому случится постричься у себя на
подворье, то они без пяти рублей не постригут.  Поэтому  слобожане  просили,
чтоб патриарх позволил им построить монастырь у себя в городе,  а  строителя
уже они выбрали; патриарх  согласился.  В  Верхотурье  монах  Иона  построил
монастырь по своему обещанию. Мы  видели,  какой  дан  был  наказ  поповским
старостам в 1594 году; но в 1604 году патриарший тиун Чортов  доносил  Иову,
что старосты и десятские поповские в поповскую избу  не  приходят,  попов  и
дьяконов от бесчиния не унимают: безместные попы и дьяконы в поповскую  избу
не ходят и перед литургиею правила не правят, садятся у Фроловского моста  и
бесчинства делают большие, бранятся скаредно, а иные играют,  борются  и  на
кулачки бьются; а которые нанимаются обедни служить, те идут в  церковь,  не
простившись с теми из своих братий, с которыми бранились; служат  обедни  не
вовремя, рано, без часов; приезжие попы ему, тиуну, ставленных грамот  своих
не кажут, его не слушают, бранят  и  позорят.  Патриарх  подтвердил  прежний
наказ поповским старостам. При вступлении своем на престол,  собирая  войско
против хана, Борис объявил, чтоб воеводы были без мест. Но местничес