ны содержание и
форма сказания. Известный уже нам серб Пахомий продолжал и  при  Иоанне  III
служить русской  церковной  литературе:  так,  он  написал  два  канона  св.
митрополиту Ионе и слово об обретении мощей  его.  Знаменитому  архиепископу
Вассиану, автору послания на Угру, принадлежит сочинение жития учителя  его,
св. Пафнутия Боровского.  Вопрос  о  вдовых  священнослужителях,  так  много
занимавший общество описываемого времени, подал повод  к  замечательному  по
своей силе сочинению: "Написание вдового попа, Георгия Скрипицы, из  Ростова
града о вдовствующих попех"; для  образца  приведем  несколько  мест,  прямо
относящихся к делу:  "Не  оскорбляйте  и  не  осуждайте  священников,  кроме
богословесных вин; теми писано осужати греси их,  а  не  собою  и  не  своим
разумом. Вы же, господа, осудили есте всех иереев и  дьяконов,  настоящих  и
будущих, смертию жен их. Господь рече ко иудеем: не на лица зря,  осуждайте,
но праведный  суд  судите.  А  вы,  господа,  всех  иереев  и  диаконов  без
испытания, на лица зря, осудили: который поп имеет жену - чист, а  не  имеет
жену - не чист. И вы, господа мои, которым прозрели духом чистых и нечистых?
Чем испытали, поп свят с женою или без жены, и чернец  ли  свят  или  белец?
Почему ведати человека без свидетеля?  Точию  дела  его  объявят;  един  бог
ведает помышления человеческа.  Вы  неблагословною  виною  раздор  в  церкви
священником есте; чернецем-попом - достойно служити во  градех  и  селех,  а
вдовцем чистым попом - недостойно служити и в пустынях, ниже во градех, а  у
которого попа жена есть, достоин служити, священ убо женою. А что глаголете,
господа мои:  мы  то  сотворили,  тех  отлучили,  благочестия  деля,  очищая
церковь; ино, господа мои, рассудите, от кого то зло сталось в нашей  земле?
Не от вашего ли нерадения и небрежения, что злых не казнили, не отлучали  от
священства? Благословно ни  сами,  ни  священники  избранными  не  дозираете
священников, а во грады и в села  не  посылаете  опытывати,  как  кто  пасет
церковь божию, назираете священников боляры и дворецкими, недельщики,  тиуны
и доводчики, своих деля прибытков".  В  истории  просвещения  древней  Руси,
разумеется, не должно быть забыто  имя  книжника  Никиты  Поповича,  который
держал спор с легатом и заставил последнего молчать по известию летописца.
     Наконец, от описываемого времени дошел до  нас  любопытный  памятник  -
путешествие тверского купца Афанасия Никитина  за  три  моря  -  Каспийское,
Индийское и Черное. Отправившись  из  Нижнего  в  свите  ширванского  посла,
Никитин был ограблен астраханскими татарами в устьях  Волги,  не  захотел  с
пустыми руками возвращаться в  Русь,  где  у  него  были  долги,  и  решился
пробраться в Индию с дорогим жеребцом, которого он надеялся выгодно  продать
там, и, накупивши надобных на Руси товаров, возвратиться в отечество. Но  он
ошибся в расчете: "Налгали мне псы бусурманы, наговорили, что всякого нашего
товара там много, а вышло, что нет ничего на нашу землю, все товар белый  на
бусурманскую землю, перец да краски - это дешево, но зато пошлины большие да
на море разбойников много". Кроме  обманутых  надежд  относительно  торговых
выгод Никитин подвергался большим опасностям: "В  Чунере  хан  взял  у  меня
жеребца и, узнавши, что я  не  бусурманин,  а  русский,  стал  говорить:  "И
жеребца отдам, и тысячу золотых дам, стань только в нашу веру магометанскую;
а не станешь в нашу веру, то и жеребца возьму, и тысячу  золотых  на  голове
твоей возьму" - и сроку дал 4 дни, в госпожинки на Спасов день.  Но  господь
бог смиловался на свой честный праздник, не отнял от меня,  грешного,  своей
милости, не повелел погибнуть в Чунере с нечестивыми; накануне  Спасова  дни
приехал Магмет Хоросанец; я к нему с челобитьем, чтоб похлопотал обо мне,  и
он поехал к хану и отпросил меня, чтоб в  свою  веру  меня  не  обращали,  и
жеребца моего у хана взял. Таково  господне  чудо  на  Спасов  день!  Братья
русские христиане! Кто хочет идти в Индейскую землю, тот оставь веру свою на
Руси, закричи: Магомет! - и ступай в Индостанскую землю". Никитин  описывает
роскошь южной природы, пышность владельцев и  вельмож,  великолепие  дворцов
их, бедность сельского народонаселения,  легкую  одежду  жителей  Индии,  их
легкие нравы. "Познакомился я со многими индейцами, - говорит Никитин,  -  и
объявил им о своей вере, что я не бусурманин, а христианин, и они  не  стали
от меня скрывать ни об еде своей, ни о торговле, ни о молитвах и  жен  своих
от меня не прятали; я расспросил все об их вере, и  они  говорят:  веруем  в
Адама, а Будда - это Адам и род его весь. Вер в Индии всех 84  веры,  и  все
веруют в Будду, а вера с верою не пьет, не ест, не женится".
     Тяжко стало наконец Никитину на чужой дальней стороне среди 84 вер:  "О
благоверные христиане! Кто во многие земли  часто  плавает,  тот  во  многие
грехи впадает и  веры  лишается  христианской.  Мне,  рабу  божию  Афанасию,
сгрустнулось по вере:  уже  прошло  четыре  Великих  поста,  четыре  Светлых
воскресенья, а я, грешный, не знаю, когда Светлое воскресенье,  когда  пост,
когда Рождество Христово и другие праздники, ни середы, ни пятницы;  книг  у
меня нет: когда меня пограбили, то и книги у меня взяли; я с  горя  пошел  в
Индию, потому что на Русь мне было не с чем идти, не осталось товару ничего.
Уже прошло четыре Светлых воскресенья в бусурманской земле, а христианства я
не оставил: дальше бог ведает, что будет. Господи боже мой!  На  тя  уповах,
спаси мя! Пути не знаю, как выйти  из  Индостана;  везде  война!  А  жить  в
Индостане - все истратишь, потому что у них все дорого: я один человек, а по
два с половиною алтына в день издерживаю,  вина  и  сыты  не  пью".  Наконец
Никитин выбрал путь - через Персию и Азиатскую  Турцию  к  Черному  морю,  а
последним - в Кафу.
     Средства к просвещению в описываемое время были скудны, как  это  можно
видеть из приведенного выше  письма  Геннадия  Новгородского  к  ростовскому
архиепископу Иоасафу. Есть также известие, сколько книг  принес  с  собою  в
монастырь Иосиф Волоцкий: четыре Евангелия, Апостол, два псалтыря, сочинения
Ефрема, Дорофея, Петра, Дамаскина Василия Великого,  патерик  азбучный,  два
ирмолога.


 * Часть 2 *

ГЛАВА ПЕРВАЯ
     ПСКОВ

     Война с Казанью.  -  Война  с  Литвою.  -  Глинский.  -  Смерть  короля
Александра. - Глинский  вооружается  против  преемника  его,  Сигизмунда,  и
вступает в службу к московскому великому князю. - Вечный мир между  Василием
и Сигизмундом. - Вражда у Василия с Крымом.  -  Дела  ливонские.  -  Падение
Пскова.

     Смерть помешала Иоанну отмстить подручнику своему, царю казанскому,  за
его кровавый разрыв с Москвою. Василий, принявши правление осенью 1505 года,
дожидался весны следующего  года,  чтоб  отправить  на  Магмет-Аминя  войско
речным путем. В апреле 1506 поплыли с пехотою на судах брат  великокняжеский
Димитрий Иванович и воевода, князь  Федор  Иванович  Бельский;  сухим  путем
пошла  конная  рать   под   начальством   князя   Александра   Владимировича
Ростовского. 22 мая  судовая  рать  пришла  под  Казань,  и  князь  Димитрий
немедленно велел ратным людям высадиться из судов и идти пешком к  городу  в
знойный день; татары выступили к ним навстречу и  завязали  бой,  тогда  как
другая часть казанского войска на лошадях тайно заехала им в тыл и  отрезала
от судов; русские потерпели сильное поражение: много их было  побито,  много
взято в плен, много потонуло в  Поганом  озере.  Узнав  об  этом  несчастий,
великий князь  в  тот  же  день  велел  выступить  к  Казани  князю  Василью
Даниловичу Холмскому с другими воеводами, а брату послал  сказать,  чтоб  до
прибытия Холмского  не  приступал  вторично  к  городу.  Но  когда  22  июня
подоспела конная рать с  князем  Ростовским,  то  Димитрий  не  счел  нужным
медлить долее и повел опять войска к городу; сначала он имел удачу, но потом
потерпел новое поражение и принужден был бежать, бросивши  пушки  и  осадные
машины. Говорят, что казанцы, не надеясь одолеть русских  силою,  употребили
хитрость: раскинули стан  и  бросили  его,  как  будто  пораженные  страхом;
русские кинулись на добычу, начали грабить; этим воспользовались  казанцы  и
поразили их наголову.  Сам  князь  Димитрий  ушел  в  Нижний;  другой  отряд
московского войска под начальством татарского царевича  Джаналея  и  воеводы
Киселева пошел к Мурому, был настигнут на дороге казанцами, но  побил  их  и
достиг благополучно Мурома.
     Уже начались приготовления к походу на следующую весну, но Магмет-Аминь
не стал дожидаться этого нового похода и в марте 1507 года прислал в  Москву
бить челом, чтоб великий князь заключил с ним мир и дружбу по  старине,  как
было с отцом  его,  великим  князем  Иоанном,  причем  обязывался  отпустить
задержанного посла Яропкина  и  всех  пленных,  взятых  на  войне.  Василий,
поговоря с братьями  и  боярами,  согласился  на  этот  мир  для  избавления
христианских  душ,  попавших  в  бусурманские  руки,  и  для   христианского
устроения.
     Не  одни  только  эти  причины  заставляли   великого   князя   спешить
заключением  мира  с  Казанью,   довольствоваться   возобновлением   прежних
отношений; важнейшие дела на Западе требовали всего внимания  Васильева.  Мы
видели уже, что  Александр  литовский  полагал  большие  надежды  на  смерть
Иоаннову, тем более что в Литве считали сторону Димитрия-внука довольно  еще
сильною, думали, что она будет  противиться  утверждению  Василия  на  столе
отцовском, и усобица между дядею и племянником  обещала  Александру  удобный
случай к возвращению земель, отнятых у Литвы Иоанном. Узнав о смерти  тестя,
Александр  послал  сказать  ливонскому  магистру  Плеттенбергу,  что  теперь
наступило удобное время  соединенными  силами  ударить  на  неприятеля  веры
христианской, который причинил одинаково большой вред и Литве и Ливонии;  но
магистр отвечал, что хотя время действительно благоприятное, однако  все  же
надобно дождаться конца перемирия, утвержденного  крестным  целованием,  что
нельзя так вдруг начинать войны  с  таким  сильным  врагом,  надобно  прежде
наверное узнать, как молодые князья будут управляться в  своем  государстве,
ибо магистр ждет между ними несогласий, которые и подадут удобный  случай  к
начатию  войны.  Александр  и  его   Рада   признали   справедливость   этих
представлений, поблагодарили магистра за добрый совет, прося его  немедленно
давать знать в Литву о том, что он узнает о несогласиях  князей  московских.
Александр велел  объявить  также  Плеттенбергу,  что  он  приказал  собирать
войска, дабы пограничные московские князья и братья великого князя,  живущие
в малых уделах, узнавши об этих приготовлениях, тем скорее могли  обратиться
к Литве; просил и магистра распорядиться таким же образом  в  Ливонии,  чтоб
испугать московского князя и сделать его уступчивее.
     Александр действительно начал готовить полки для войны  московской,  но
из Москвы пришли вести, что  там  все  спокойно.  Василий  княжит  на  столе
отцовском, а Димитрий-внук по-прежнему остается в тесном заключении. Надежды
на усобицы, на  уступчивость  Василия  исчезли:  когда  послы  Александровы,
предлагая вечный мир, требовали возвращения всех взятых у Литвы  при  Иоанне
земель, то бояре отвечали по-прежнему,  что  великий  князь  владеет  только
своими землями, чужих не  держит  и  возвращать  ему  нечего;  по  прежнему,
отцовскому обычаю Василий напоминал Александру, чтоб он не принуждал Елены к
латинству. Александр не мог воспользоваться смертию Иоанна, скоро  умер  сам
(в августе 1506  года),  и  теперь  Василий  хотел  воспользоваться  смертию
бездетного зятя для мирного  соединения  Литовской  Руси  с  Московскою:  он
послал сказать сестре, чтоб она "пожелала и  говорила  бы  епископу,  панам,
всей Раде и земским людям, чтоб пожелали иметь его, Василия, своим государем
и служить бы ему пожелали; а станут опасаться за веру, то государь их в этом
ни в чем не порушит, как было при короле, так все и останется, да еще  хочет
жаловать свыше того". К князю Войтеху, епископу виленскому, к  пану  Николаю
Радзивиллу и ко всей Раде Василий приказывал о том же" "чтоб пожелали его на
государство Литовское". Елена отвечала, что  Александр  назначил  преемником
себе брата своего, Сигизмунда; но в Литве встала сильная  смута  и  усобица,
которою Василий московский хотел воспользоваться теперь в свою очередь.
     Любимцем  покойного  короля  Александра  был  князь  Михаил   Глинский,
маршалок дворный, потомок татарского князя, выехавшего в Литву при  Витовте.
Глинский провел долгое время за  границею,  в  Италии,  Испании,  при  дворе
императора Максимилиана, везде умел  приобрести  расположение,  почет  умом,
образованностию, искусством в деле военном; неудивительно, что  он  затмевал
собою  других  панов  литовских  и  умел   овладеть   полною   доверенностию
Александра; владея  обширными  землями  и  замками,  почти  половиною  всего
государства Литовского, Глинский приобрел многочисленную толпу приверженцев,
преимущественно из русских. Такое могущество  возбудило  в  остальных  панах
литовских сильную зависть и  опасение,  чтоб  Глинский  не  овладел  Великим
княжеством Литовским и не перенес столицы в Русь; отсюда явная вражда  между
Глинским и другими  членами  литовской  Рады.  Ожесточение  достигло  высшей
степени, когда Александр по просьбам  Глинского  отдал  город  Лиду  клиенту
последнего, Андрею Дрожжи, отнявши ее у пана Ильинича. Ильинич  обратился  с
жалобою к литовским вельможам, уже известным нам по делам  московским,  -  к
Войтеху Табору, епископу виленскому, Николаю Радзивиллу, воеводе виленскому,
Яну  Заберезскому,  или  Забржезинскому,  воеводе  троцкому,  к   Станиславу
Яновичу, старосте жмудскому,  Станиславу  Глебовичу,  воеводе  полоцкому,  и
Станиславу  Петровичу  Кишке,  наместнику  смоленскому,   которые,   возводя
Александра на престол литовский, взяли  с  него  обязательство  не  отнимать
волости ни у кого ни в  каком  случае,  кроме  преступления,  заслуживающего
лишения чести и жизни. Основываясь на этом обязательстве, паны не  допустили
Андрея Дрожжи до староства Лидского и  возвратили  его  Ильиничу.  Александр
сильно рассердился на панов; Глинский,  разумеется,  постарался  еще  больше
распалить гнев королевский; говорят, будто он твердил Александру: "Пока  эти
паны в Литве, до тех пор не будет покою  в  Великом  княжестве"  -  и  довел
короля до того, что тот решился вызвать панов на сейм в Брест, схватить их в
замке и предать смерти; но паны,  предуведомленные  об  опасности  канцлером
польским Ласким, не пошли в замок, и, таким  образом,  намерение  короля  не
исполнилось; он мог отомстить только тем, что у Яна  Заберезского,  главного
врага  Глинского,  отнял  воеводство  Троцкое,  Ильинича  велел  схватить  и
посадить в тюрьму, а другим панам не велел казаться себе на глаза  и  только
по просьбе панов польских после простил.
     В таком положении находились  дела,  когда  Александр  заболел  тяжкою,
предсмертною болезнию. В это самое время  толпы  крымских  татар  напали  на
Литву и страшно пустошили ее. Александр  поручил  войско  Глинскому,  и  тот
одержал над крымцами блистательную  победу,  которая  была  последним  делом
Александрова правления. Глинский, победитель, избавитель страны от  свирепых
татар, стал еще страшнее панам литовским. Как только Александр умер, начался
спор о месте его погребения: польский канцлер  Лаский  хотел  везти  тело  в
Краков, исполняя желание самого покойника, но паны литовские требовали, чтоб
король был погребен в Вильне, боясь того, что, когда они будут провожать его
тело в Краков, Глинский воспользуется их отсутствием  и  захватит  Вильну  с
своими русскими. Опасения  их  были,  однако,  напрасны:  брат  Александров,
Сигизмунд, прибыл немедленно в Вильну,  и  Глинский  первый  выехал  к  нему
навстречу. Зная, что новый  великий  князь  уже  предупрежден  против  него,
Глинский произнес пред Сигизмундом прекрасную речь, в которой очищал себя от
всякого подозрения в посягательстве  на  престол  великокняжеский  и  обещал
верную службу. Сигизмунд отвечал ласково, благодарил за изъявление верности.
Понятно, с какою  радостию  литовские  паны  поспешили  признать  Сигизмунда
великим князем и короновать его в Вильне; вслед  за  этим  и  польская  Рада
провозгласила его королем.
     Александр отложил войну с Москвою, сдержанный  благоразумными  советами
Плеттенберга, спокойным утверждением Василия на столе отцовском, нападениями
татар  и,  наконец,  болезнию;  Сигизмунд  думал,  что  может   ознаменовать
вступление свое на  престол  удачною  войною  с  московским  князем,  считая
обстоятельства для себя благоприятными в начале 1507 года:  поход  казанский
кончился неудачно, и Москва должна была снова употребить большие усилия  для
поправления  дел  своих  на  востоке;  прежние  отношения  Крыма  к   Москве
переменились: хан готов был помогать  своему  пасынку,  царю  казанскому,  и
действовать заодно с Литвою  против  Москвы;  и  вот  2  февраля  1507  года
виленский сейм определил сбор войск к  Светлому  воскресенью.  "А  для  того
такой короткий  срок  положен,  -  говорит  сеймовое  определение,  -  чтобы
неприятель господарский, услыхавши о желании нашего господаря начать  с  ним
войну и своих земель  доставать,  не  предупредил  и  не  вторгнулся  в  его
государство".  Сигизмунд  послал  сказать  Плеттенбергу,  что  крымский  хан
заключил с ним союз против Москвы, что послы хана казанского просят  его  не
пропустить удобного времени и ударить вместе с Казанью на Москву, потому что
царь  их  четыре  раза  уже  разбил  ее  войска,  поразил   наголову   брата
великокняжеского,   приходившего   с   пятьюдесятью   тысячами   войска,   и
беспрестанно опустошает Московскую землю; что он,  Сигизмунд,  уже  отправил
своих больших послов в Крым и Казань поднимать  татар  на  Василия  и  своим
подданным велел быть готовыми на войну к  Светлому  воскресенью,  ибо  хочет
идти на неприятеля со всеми своими силами,  видя,  что  таких  благоприятных
обстоятельств для войны с Москвою еще никогда не бывало.
     Распорядившись  таким  образом,  Сигизмунд  отправил  послов  в  Москву
выведывать расположение тамошнего двора. Послы известили  Василия  о  смерти
Александра,  о  восшествии  на  престол  Сигизмунда  и  объявили  от   имени
последнего, что у великого князя Василия Васильевича  и  у  короля  Казимира
заключен был вечный мир, по которому они обязались не забирать друг у  друга
земель и вод, что Казимир не нарушил ни в чем договора,  который  нарушен  с
московской стороны; так как правда Казимира и Александра, королей,  известна
всему свету, то Сигизмунд вызывает великого князя  Василия  к  уступке  всех
литовских городов, волостей, земель и вод, доставшихся  его  отцу  во  время
прежних войн, также к освобождению  всех  пленников  литовских,  дабы  кровь
христианская не лилась, ибо король в своей правде уповает на бога: это  была
явная угроза, что в случае неисполнения требования  будет  объявлена  война;
наконец,  послы  жаловались,  что  московские  подданные  захватили   четыре
смоленские  волости,   и   помещики   дорогобужские   притесняют   литовских
пограничников. Но и Сигизмунд, подобно Александру, обманулся  в  надежде  на
благоприятное время для  войны  с  Москвою:  прежде  его  послов  явились  к
великому  князю  послы  из  Казани  с  просьбою  о  мире;  с  этой  стороны,
следовательно, Василий мог быть покоен и  потому  дал  Сигизмундовым  послам
обычный ответ: "Мы городов, волостей, земель и вод Сигизмундовых, его  отчин
никаких за собою не держим, а держим с божиею волею города и волости,  земли
и воды, свою отчину,  чем  нас  пожаловал  и  благословил  отец  наш,  князь
великий, и что нам дал бог, а от прародителей наших и вся  Русская  земля  -
наша отчина". Но этого мало: на  гор