и государя за присылку
мехов, посол объявил, что меха эти до сих  пор  в  казне  у  императора,  на
деньги променять их не случилось, и  потому  просил,  чтоб  вперед  государь
прислал серебром и золотом, просил объявить, сколько  еще  государь  намерен
прислать казны своей императору и в какое  время?  Годунову  посол  говорил:
"Государь наш велел тебе бить челом, чтоб великий государь ваш оборонил  его
от крымского царя, чтоб крымский царь не ходил войною на Венгерскую  землю".
Годунов отвечал на это очень хитро: "У великого государя рати  много,  можно
ему Рудольфа цесаря оборонять от недругов: только бы дал дорогу  нашей  рати
король польский через  Литовскую  и  Польскую  земли  рекою  Днепром;  тогда
государь послал бы на крымского рать свою  плавную,  а  из  Северской  земли
послал бы рать конную, и крымскому от такой рати  где  было  бы  деться?  Не
стало бы крымского царя ни на один час". Годунову прислал  Рудольф  поминки:
кубок двойчатый серебряный, позолоченный,  жемчугом  да  изумрудом  саженый;
часы  стоячие  боевые  с  знаменами  небесными;  два  жеребца  с  бархатными
попонами; два попугая. Сыну Борисову Федору: часы стоячие боевые, а приделан
на них медведь, четыре попугая, две обезьяны.
   Печатнику и посольскому дьяку,  Василию  Яковлевичу  Щелкалову,  поручено
было вести переговоры  с  послом.  Щелкалов  начал  с  того,  что  император
несколько раз присылал к царю с  просьбою  о  союзе,  с  обещанием  прислать
великих послов для его заключения: "Теперь, - продолжал Щелкалов,  -  цесарь
прислал тебя, великого человека; так объяви, какой дал тебе цесарь  наказ  о
заключении союза?" Посол отвечал, что испанский король  воюет  с  английскою
королевою, с королем французским и Нидерландами и потому о  союзе  к  цесарю
послов не присылывал, и цесарь потому же не приказывал ему, послу, заключать
союза с царем, ибо с папою и королем испанским еще не укрепился. "Как же,  -
возразил Щелкалов, - прежний посол, Варкоч, объявил здесь,  что  цесарь  уже
заключил союз с папою и королем испанским?" "Это Варкоч  соврал,  -  отвечал
посол, - здесь говорил не по приказу, а приехавши к цесарю, сказал  не  так,
как здесь делалось". Щелкалов продолжал: "Главное дело в том, чтоб  укрепить
братскую любовь и союз между нашим государем  и  Рудольфом  цесарем,  а  все
другие дела после сделаются: цесарь укрепится с испанским,  наш  государь  с
персидским. А теперь ты прислан сюда, именитый человек, и от  папы  римского
посол здесь же; так это великое дело закрепить бы теперь  для  общего  добра
христианского". Посол отвечал: "Я сам знаю,  что  это  дело  между  великими
государями очень годное, да если со мною от государя нашего наказа  нет,  то
как мне сделать? Только были бы у меня крылья, так я  бы  полетел,  наказ  у
царя взял и здесь это дело сделал". "Если такое  великое  дело  годно  всему
христианству, - сказал на это Щелкалов, - и ты его желаешь, то побудь здесь,
а к государю своему за наказом пошли дворянина". "Это дело не  статочное,  -
отвечал посол, - да и не смею я так сделать мимо наказа государя своего".
   Этим  переговоры  кончились.  Австрийский  двор  показал  ясно,  чего  он
добивался от московского царя, которого считал очень богатым. Один из дворян
посольской  свиты  потребовал  также  переговорить  с  Щелкаловым  от  имени
эрцгерцога Максимилиана и объявил,  что  Максимилиан  хочет  всякими  мерами
промышлять, чтоб быть на королевстве Польском, и держит крепкую надежду, что
государь поможет ему в том. Щелкалов  отвечал:  "Великий  государь  радел  и
промышлял об этом, что вам и самим ведомо: да если  на  то  воли  божией  не
было, и то не сталось? И теперь государь наш хочет, чтоб Максимилиан был  на
королевстве Польском, да ведь сам знаешь: на государство  силою  как  сесть?
Надобно, чтоб  большие  люди,  да  и  всею  землею  захотели  и  выбрали  на
королевство;  а  только  землею  не  захотят,  и  того  государства   трудно
доступать. Ты мне объяви, есть ли  ссылка  Максимилиану  с  панами  радными,
которые бы его хотели на государство, и  многие  ли  паны  хотят?"  Дворянин
отвечал: "Есть тайная ссылка панов-рад  с  Максимилианом,  хотят  его  князь
Острожский, воевода познаньский, Зборовские и другие паны и рыцарство многое
до  7000  человек.  И  только  царского  величества  вопоможение  будет,  то
Максимилиану Польское государство можно получить". Щелкалов спросил: "Какого
же вспоможения хочет Максимилиан?" Дворянин отвечал: "Теперь государю вашему
помогать людьми нельзя, потому что до исхода перемирья вашего с  Литвою  еще
пять лет: так государь бы пожаловал, помог своею царскою  казною;  пожаловал
бы, прислал эту казну в Любек, а наперед прислал бы в Любек послов своих,  и
Максимилиан туда же послов своих пришлет для укрепления". Щелкалов сказал на
это: "Дело не статочное, чтоб государю посылать послов своих в Любек к таким
мужикам  торговым".  Этим  кончилось  сношение   с   Австрийским   домом   в
царствование Феодора.
   Имя папы упоминалось постоянно в сношениях с Австрийским двором, в толках
о союзе всех христианских держав против турок,  и  папа  не  упускал  случая
давать знать о себе московскому правительству, давать знать о своем влиянии.
И Григорий XIII, и Сикст V уведомляли царя, что они хотят отправить в Москву
опять Антония Поссевина; Сикст объявлял, что  Стефан  Баторий  в  исполнение
своей клятвы, данной при вступлении на престол  польский,  хочет  возвратить
земли, отшедшие от Литвы  к  Москве  при  прежних  королях,  и  потому  папа
отправляет  Поссевина,  чтоб  воспрепятствовать  войне.  Но  смерть  Батория
сделала это посредничество ненужным. Потом два раза, в  1595  и  1597  году,
приезжал в  Москву  посол  Климента  VIII,  иллирийский  священник  Комулей:
славянин был избран именно  потому,  что  мог  объясняться  с  русскими  без
посредства переводчика. Комулею  было  наказано  склонять  царя  к  войне  с
турками, склонять внушением страха пред могуществом турок, указанием  выгод,
которые могут получить русские от  приобретения  счастливых  южных  стран  в
сообществе с народами, искусными в деле ратном, напоминанием,  что  Византия
есть наследственное достояние государей московских, что  народы,  угнетаемые
турками, родственны русским по  языку  и  вере.  Комулей  должен  был  также
хлопотать о соединении церквей; внушать,  что  один  папа  может  утверждать
государей в королевском достоинстве, что истинная церковь в  Риме,  а  не  в
Константинополе, где патриархи рабы султана. Ход переговоров и следствия  их
нам неизвестны.
   Мы видели, что Грозный перед смертию вел переговоры с  английским  послом
Боусом, который сердил его  тем,  что  никак  не  хотел  войти  в  виды  его
относительно союза Москвы с Англией против Польши и Швеции. Мы видели также,
что Боус главными врагами своими считал Никиту Романовича, Богдана Бельского
и дьяка Андрея Щелкалова. Последний, по жалобе посла, был удален от сношения
с ним и, если верить Боусу, был даже прибит царем. По  смерти  Иоанна  посол
(как он сам говорит) впал в руки врагов своих, Никиты  Романовича  и  Андрея
Щелкалова: девять недель держали его в  заключении  в  его  доме,  содержали
строго,  обходились  дурно,  и  каждый  день  ждал  он  еще  худшего.  После
прекращения восстания против Бельского послу велено было явиться во  дворец,
при входе в который у него отняли меч: "Если б я не вооружился терпением, то
погиб бы, - писал Боус, - большие услуги оказал мне Борис Федорович  Годунов
и сделал бы еще больше, но он не имел еще власти до коронации царя; несмотря
на то, он часто присылал ко мне и дарил дорогими подарками". Боуса отпустили
с грамотою, в которой царь  писал  Елисавете,  что  английские  купцы  будут
пользоваться и при нем теми же выгодами,  которые  были  даны  им  последнею
грамотою отца его; но взамен требовал, чтоб  королева  позволила  московским
купцам ходить торговать в Англию и через Англию в другие государства,  также
чтоб позволила иностранным купцам ходить чрез Англию  в  Россию  со  всякими
товарами, с доспехами, медью, оловом, серою,  нефтью,  свинцом,  селитрою  и
всяким оружием,  чтоб  пропускала  мастеров  всяких  ратных  и  рукодельных,
каменного дела и городовых мастеров, пушечных  литцев  и  колокольников.  По
озлобленный Боус бросил в Холмогорах царскую грамоту и дары. Тогда отправили
в Англию в легких гончиках, толмача Бекмана, родом ливонца.
   Вследствие жалоб Боуса  королева  долго  не  принимала  Бекмана,  наконец
приняла и спросила: "Для чего нынешний государь ко мне не  так  любовен  как
был отец его? Всяким людям иных земель велит на  Русь  ездить  торговать,  а
моим людям для чего не велит?" Бекман отвечал, что  такого  запрещения  нет.
Тогда призван был Боус, и Елисавета спросила его: зачем он  ей  сказал,  что
царь не велит англичанам ездить торговать в его землю? Боус отвечал, что  он
не то говорил, говорил он, что с других  иноземцев  пошлин  не  берут,  а  с
англичан берут. Бекман возражал: "Это не правда: с англичан берут половинную
пошлину, а с других полную, и если б Боус государевых грамот в Холмогорах не
покинул, то ты бы, государыня, подлинно проведала, какую  нынешний  государь
хотел держать к тебе любовь, больше старого". Бекмана отпустили с  грамотою,
в которой Елисавета соглашалась позволить русским купцам торговать в Англии,
с условием, чтоб царь дал Английско-Русской  компании  право  исключительной
торговли в своих областях. Но при отпуске Бекман не был допущен к Елисавете.
Этим оскорбились в Москве,  и  приговорил  государь  с  боярами  отписать  к
королеве Елисавете с вычетом о после ее и о гостях и что толмача Бекмана  не
по-пригожу отпустил дьяк ее, а не сама  она,  о  том  подлинно  выписать,  а
грамоту послать с  англичанином,  В  грамоте  говорилось:  "Дело  не  схожее
указывать нам в наших государствах - тому торговать, а иному  не  торговать;
гости твои бьют тебе челом не по делу, хотят одни  корыстоваться,  а  других
мимо себя пускать не хотят; в наших государствах  с  божиею  помощию  всяких
товаров довольно и без твоих гостей, государства наши великие и людей в них,
и всяких товаров много".
   Англичанин, с которым приговорили послать эту грамоту к Елисавете,  купец
Горсей, должно быть, объяснил в Лондоне состояние дел при московском  дворе,
указал, к кому нужно обратиться, чтоб получить желаемое. Елисавета  прислала
с Горсеем грамоту к царице Ирине, где писала, что часто слышит о ее мудрости
и чести, что слава об  этой  мудрости  разнеслась  по  многим  государствам;
прислала к ней опять лекаря Якоби, знатока в женских болезнях.  Но  главное,
Елисавета прислала грамоту  к  Годунову,  в  которой  называла  его  кровным
любительным приятелем, как переводили в Москве. В грамоте к  царю  Елисавета
оправдывала поведение посла своего Боуса  тем,  что  его  очень  рассердили,
приказывая снимать  меч  при  входе  к  царю:  "Такое  недоверие  нас  очень
опечалило, - писала Елисавета, - в наших землях это великое бесчестие, когда
велят меч снять, и за такое бесчестие в сердце нашего посла великая  кручина
была, и что ни делал, все с кручиною. А теперь сказал нам  Горсей,  что  меч
отнимают у послов по вашему обычаю, как у вас всегда ведется  в  царстве,  и
мы, узнав это, перестали кручиниться и надеемся, что между нами будет вечная
любовь". Горсей сказал Елисавете, что  в  Москве  недовольны  тем,  что  она
приняла Бекмана в саду, который он назвал огородом; королева писала об  этом
царю: "Место, где Бекман был перед нами, есть место  честное,  близко  нашей
палаты, и туда никого не пускают, только  великих  и  любительных  слуг  для
чести, и в огороде этом нет ни луку, ни чесноку; Бекман  сказал  не  правду.
Так пригоже тебе Бекмана гонца за его лживые и бездельные ссорные  слова  не
только понаказать, и побить пригоже".
   Годунов оправдал надежды своей кровной любительной приятельницы:  в  1587
году позволено было английским купцам торговать вольною торговлею, пошлины с
их товаров - таможенной, замытной, свальной,  проезжей,  судовой,  с  голов,
мостовщины, перевозов - брать не велено. Только запрещено было  им  брать  с
собою в Московское государство  чужие  товары;  русским  людям  от  англичан
английскими товарами не торговать; закладней  русских  людей  англичанам  за
собою не держать, закупней своих по городам  не  посылать,  товар  на  товар
менять и продавать должны они местным делом, а в розницу, вразвес и в  аршин
на своем дворе не продавать и не менять: сукна продавать кипами и поставами,
камки и бархаты поставцами, вина куфами. Если английские купцы захотят ехать
в иные государства или в свою землю, то брать им с собою товары  из  царской
казны, продавать и менять их  на  товары,  которые  Московскому  государству
потребны, и в царскую казну отдавать. Выезжая из  Москвы,  английские  купцы
должны являться в Посольском приказе  к  дьяку  Андрею  Щелкалову.  Разобьет
английский корабль и принесет к  русским  берегам,  то  царь  велит  сыскать
товары вправду и отдать англичанам. Английские купцы  живут  по  старине  на
дворе своем у св. Максима за торгом, держат  одного  дворника  русского  или
своего немца, а других русских людей не держат;  да  у  них  же  дворы  -  в
Ярославле, в Вологде, на Холмогорах и у пристанища морского. На людей своих,
посылаемых из Московского государства, англичане берут проезжие  грамоты  из
Посольского приказа; кому будет дело до англичан, судят их царский  казначей
и посольский дьяк, а чего сыск не возьмет, присуживают им веру с жребия: чей
жребий вынется, тому и веру учинить.
   Годунов дал знать Елисавете в своей  грамоте,  что  государь  "для  тебя,
сестры своей, и для нашего  печалования  твоих  подданных  пожаловал  больше
прежнего. А я об них вперед буду государю своему печаловаться и  держать  их
под своею рукою, буду славить перед государем  и  государынею  твои  к  себе
милость и ласку". Благодаря кровному, любительному приятельству Елисаветы  к
Годунову английские купцы освободились  от  платежа  пошлин,  простиравшихся
более чем на 2000  фунтов  стерлингов  в  год.  Но  доходили  жалобы  других
иностранных купцов, что англичане не пропускают кораблей  их  к  Московскому
государству. Вследствие этих жалоб царь писал  Елисавете:  "Бьют  нам  челом
многие  немцы  разных  земель,  англичане  (не   из   компании),   французы,
нидерландцы и других земель на твоих гостей, что они кораблей  их  к  нашему
государству пропускать не хотят. Мы этому и верить  не  хотим;  а  если  так
делается в самом деле, то это твоих гостей правда ли, что  за  наше  великое
жалованье иноземцев отгоняют? Божию дорогу, океан-море как  можно  перенять,
унять и затворить?" С другой стороны, министры Елисаветины прислали  на  имя
Годунова и Щелкалова грамоту, в которой  прописаны  были  жалобы  английских
купцов на московских приказных  людей.  Щелкалов  отвечал  один:  "К  такому
великому человеку (Годунову)  писали  вы  многие  непригожие  слова,  поверя
непрямым людям, ворам. Пишете в своей грамоте с укоризною к такому  честному
и великому человеку, к шурину государскому, будто  вашим  торговым  людям  и
жить нельзя, потому что им от приказных людей жесточь великая,  и  торговать
перестать хотят, и если торговать перестанут, то  будет  бесчестно  государю
нашему и его приказным людям. За такие слова  боярин  Годунов  сам  в  своей
грамоте писать к вам не захотел, словам вашим очень подивился и приказал мне
вам отписать".
   Сношения возобновились по делу англичанина Антона Мерша, который набрал в
долг денег у Годунова, бояр, служилых людей, у купцов,  монахов  и  объявил,
что эти деньги на общий расход, в общие товары; но товарищи  его  отказались
платить долги, объявили, что Мерш  брал  деньги  без  их  ведома,  на  себя.
Годунов в 1588 году велел известному уже нам Бекману отвезти этого  Мерша  в
Англию. Королева не скоро приняла Бекмана: "Я долго не пускала тебя до своих
очей, - сказала она ему, - потому  что  была  нездорова,  очень  грустила  о
смерти своего дворецкого (графа Лейстера); да великая досада была у меня  на
тебя за то, что ты в речах своему  государю  применил  наш  потешный  сад  к
капустному огороду, где сеют лук да чеснок; за такое  дело  ты  достоин  был
пени, но мы тебе не мстили". Бекман отвечал: "Бью челом  вашему  величеству,
вели безопально выговорить". Елисавета позволила, и Бекман стал говорить: "Я
этого не думал, не только что не  говорил,  в  чем  бог  свидетель;  если  в
царской грамоте об этом написано, или кто сможет на  имя  довести,  то  я  у
вашего величества милости не прошу, хочу  за  мою  вину  терпеть  наказанье;
нанес на меня это лихой человек, который  хотел  моей  доброй  славе  поруху
учинить, и я надеюсь, что  тот  камень  упадет  на  его  голову".  Елисавета
отвечала, что она об этом деле забудет. Мерш, позванный к допросу,  объявил,
что он заплатил деньги, взятые им из царской казны; в  частных  долгах  -  в
одних винился, в других  запирался  и  сказал,  что  его  собственных  денег
задержано в  Москве  15000  рублей.  Когда  лорд  казначей  сказал  об  этом
показании Бекману, тот отвечал, что надобно верить  царской  грамоте,  а  не
бездельным речам Мерша. "Это правда, - возразил казначей, -  но  зачем  было
Мершу давать такие деньги? Он был гость небольшой, скорей был простой  слуга
у гостей, а большие гости кабал не подписывали". Бекман отвечал:  "Мерш  был
на гостином дворе, покупал, продавал, деньги занимал и сам в долг давал,  не
как слуга, а как большой гость, на котором  все  положено;  сверх  того,  он
умеет по-русски читать и писать, и ваши большие гости не объявили,  что  ему
не верить".
   Еще до возвращения Бекмана, осенью 1588 года, приехал в Москву  посол  от
Елисаветы - Флетчер. Он объявил царю, что  с  королевною  Елисаветою  многие
государи в братстве, дружбе и любви, но ни с кем не имеет она такой дружбы и
любви, как с ним, царем. "Если некоторые англичане, - продолжал  Флетчер,  -
поступили здесь нехорошо, то его величество за немногих виновных  на  других
невинных нелюбья не держал бы, не велел оглашать и поругать  всей  земли  за
одного человека, потому, что нет такой земли и  торговли,  где  бы  не  было
лихих людей; хотя бы подданные королевины и лихие люди были, то  все  в  них
столько худого не было бы, если б государевы  люди  с  ними  в  безделье  не
мешались. Королева надеется, что государь  последует  примеру  отца  своего,
будет продолжать сердечное приятельство к ней; да чем ему следовать  примеру
отцовскому, лучше смотреть на свой собственный образец, потому  что  он  сам
подданных королевиных  жаловал  своею  государскою  ласкою".  Флетчер  подал
длинный список статей, в  которых  заключались  просьбы  Елисаветы  к  царю:
Елисавета просила, чтоб государь подтвердил ее купцам  последнюю  жалованную
грамоту с прибавлением некоторых новых статей из прежней  грамоты  Грозного;
купцы английские прекратили бы торговлю с  Россиею,  если  бы  не  надеялись
вперед на государево жалованье, что государь не отнимет  у  них  грамоты  из
такого небольшого дела, как Мершево. На это Флетчеру  отвечали:  "Английским
гостям государево жалованье стало ни во что; а тем нечем грозить, что они не
поедут торговать  в  наше  государство:  много  гостей,  и  кроме  англичан,
приезжают к  нам  торговать".  Королева  просила,  чтоб  приказные  люди  не
отнимали силою товаров у английских купцов, как  недавно  случилось.  Ответ:
насилия никакого никаким гостям казначеи и дьяки не  делают,  английских  же
гостей больше других берегут; а если кто взял товар у  английского  гостя  и
денег не заплатил или кто-нибудь его обидел, то ты  скажи,  кто  это  сделал
именно, и государь велит расправу учинить. Королева просила, чтоб английские
купцы не платили долгов за Мерша, потому что он набрал денег  взаймы,  когда
не был с ними в товарищах, а торговал сам  по  себе,  и  дана  была  ему  от
царских приказных людей особенная грамота