етиков: "Подобает божиим слугам  многое  попечение  иметь  о  божественных
законах и соблюдати род человеческий невредимо от волков душепагубных  и  не
давати воли людям,  зло  творящим.  Осуждаются  воры,  разбойники  и  другие
злодеи; казнят людей, поправших и оплевавших образ земного царя; тем большею
ненавистию  должно  возненавидеть  хулящих  сына  божия,  бога  и  пречистую
богородицу. Блюдись от волков, блюдись от псов, блюдись от  свиней,  блюдись
от злых делателей, блюдись, да не разобьют и не съедят стада Христова, о чем
не малый дашь ответ на страшном суде Христове. Блюдись, чтоб, угождая людям,
не погубить себя и  других".  Любопытны  в  поучениях  Даниила  указания  на
некоторые  обычаи  времени,  например:  "Великий  подвиг  творишь,   угождая
блудницам,  платье  переменяешь,  сапоги  у  тебя  яркого  красного   цвета,
чрезвычайно узкие, так что сильно жмут ноги, блистаешь, скачешь, ржешь,  как
жеребец, волосы не только бритвою вместе с телом сбриваешь, но и  щипцами  с
корнем исторгаешь, позавидовавши женщинам, мужеское  свое  лицо  на  женское
претворяешь, моешься, румянишься, душишься, как женщина... Какая тебе  нужда
носить сапоги, шелком шитые, перстни на пальцы надевать? Какая  тебе  выгода
тратить время над птицами? Какая нужда множество псов иметь?  Какая  похвала
на позорища ходить? Мы не только носим шитые  шелком  сапоги,  но  даже  под
рубашкою, где никто не видит, некоторые носят  дорогие  пояса  с  золотом  и
серебром".



    С.М.Соловьев.
    История России с древнейших времен. Том 6


     Publisher: Oleg E. Kolesnikov
     Origin: http://www.magister.msk.ru/library/history/history1.htm


ГЛАВА ПЕРВАЯ
     ПРАВЛЕНИЕ ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ ЕЛЕНЫ

     Право Елены на правление. - Смуты. - Заключение удельного князя Юрия. -
Торжество Телепнева-Оболенского и заключение Глинского. - Бегство вельмож  в
Литву. - Бегство удельного князя Андрея из Старицы, приезд его  в  Москву  и
заключение. - Война литовская, переговоры и перемирие. -  Дела  крымские.  -
Происки  Бельского  в  Константинополе.  -  Вмешательство  Гиреев   в   дела
казанские. - Мирный договор с Швециею и сношения с другими государствами.  -
Построение городов; вызов поселенцев из-за границы. - Меры против поддельных
и резаных денег. - Дети  боярские,  живущие  в  Думе.  -  Онежская  уставная
грамота;     грамота     владимирским     бобровникам.     -      Могущество
Телепнева-Оболенского. - Смерть Елены.

     Уже в Русской Правде находим, что по смерти отца опека над  малолетними
детьми, распоряжение имуществом их принадлежат матери; не говоря  о  древней
Ольге, в  позднейшее  время  мы  видели  важное  значение  матери  семейства
княжеского, ее влияние на дела не только  при  малолетних,  но  даже  и  при
возрастных сыновьях; следовательно, по смерти Василия опека  над  малолетним
Иоанном и управление великим княжеством, естественно,  принадлежали  великой
княгине  -  вдове  Елене.  Это  делалось  по  обычаю,   всеми   признанному,
подразумевавшемуся, и потому в  подробном  описании  кончины  Василия  среди
подробных известий о последних словах его и распоряжениях не говорится прямо
о том, чтоб великий  князь  назначил  жену  свою  правительницею;  говорится
только,  что  трем  приближенным  лицам  -  Михаилу  Юрьеву,  князю  Михаилу
Глинскому и Шигоне - Василий приказал о великой княгине Елене,  как  ей  без
него быть, как к ней боярам ходить. Последние слова о боярском  хождении  мы
должны принимать как прямо относящиеся к правительственному значению  Елены,
должны видеть здесь хождение с  докладами.  В  одной  летописи  говорится  о
возведении малолетнего Иоанна на  престол  таким  образом:  начали  государя
ставить  на  великое  княжение  в  соборной  церкви   Пречистыя   богородицы
митрополит Даниил и весь причет церковный, князья, бояре и все  православное
христианство; благословил его митрополит крестом и сказал  громким  голосом:
"Бог  благословляет  тебя,  государь,   князь   великий   Иван   Васильевич,
владимирский,  московский,  новгородский,  псковский,  тверской,   югорский,
пермский, болгарский, смоленский и иных земель многих, царь и государь  всея
Руси! Добр здоров будь на великом княжении, на столе  отца  своего".  Новому
государю пропели многолетие, и пошли к нему князья  и  бояре,  понесли  дары
многие; после этого отправили по всем городам  детей  боярских  приводить  к
присяге жителей городских и сельских.
     Умирающий Василий имел много причин беспокоиться о  судьбе  малолетнего
сына: при малютке осталось двое дядей, которые хотя отказались от прав своих
на старшинство, однако могли при первом удобном случае, отговорясь невольною
присягою, возобновить старые  притязания;  эти  притязания  тем  более  были
опасны, что вельможи, потомки князей, также толковали о старых правах  своих
и тяготились новым порядком вещей, введенным при Василии и отце его. "Вы бы,
братья мои, князь Юрий и князь Андрей, стояли крепко в своем слове,  на  чем
мы крест целовали", - говорил  умирающий  братьям;  боярам  он  счел  нужным
напомнить о происхождении своем от Владимира киевского, напомнить, что он  и
сын его - прирожденные государи;  Василий  знал,  что  в  случае  усобицы  и
торжества братьев должны повториться те же явления,  какие  происходили  при
деде его, Василии Темном, что тогда малюткам - детям его нельзя ждать пощады
от  победителя;  и  вот  он  обращается  к  человеку,  по  близкому  родству
обязанному  и  по  способностям  могущему  блюсти   за   сохранением   семьи
великокняжеской: "А ты бы, князь Михайло Глинский, за моего  сына,  великого
князя Ивана, за мою великую княгиню Елену и за моего сына, князя Юрья, кровь
свою пролил и тело свое на раздробление дал".
     Опасения умирающего сбылись: тотчас после  похорон  Василия  вдове  его
донесли  уже  о  крамоле.  Летописцы  оставили  нам  об  этом  деле   разные
свидетельства: по одним, двое князей Шуйских, Иван и Андрей Михайловичи, еще
при великом князе Василии отъезжали к удельному князю Юрию; Василий отправил
к  брату  с  требованием  их  выдачи,  и  тот  беспрекословно  исполнил  это
требование; Василий велел  оковать  отъезжиков  и  разослать  их  по  разным
городам;  но  великая  княгиня  Елена,  ставши   правительницею,   приказала
освободить их  по  ходатайству  митрополита  и  бояр.  Первым  делом  Андрея
Шуйского по возвращении в Москву была новая крамола: он начал  подговаривать
князя Бориса Горбатого к отъезду, объявил, что князь Юрий зовет его, Андрея,
к себе и он хочет к нему  ехать.  "Поедем  со  мною  вместе,  -  говорил  он
Горбатому, - а здесь служить - ничего не выслужишь: князь великий еще молод,
и слухи носятся о князе Юрии; если князь Юрий сядет на государстве, а  мы  к
нему раньше других отъедем, то мы  у  него  этим  выслужимся".  Горбатый  не
только  сам  не  согласился  отъехать,  но  и  Шуйскому  отсоветовал;  тогда
последний,  видя  неудачу  и  опасаясь  последствий  своей  откровенности  с
Горбатым, решился предупредить его: явился к великой княгине и объявил,  что
князь Борис зовет его отъехать к князю Юрию, который также присылал и к нему
с приглашением; но правда открылась, и князя  Шуйского  посадили  опять  под
стражу. При этом бояре сказали правительнице, что надобно схватить  и  князя
Юрия; Елена отвечала им: "Как будет лучше, так и делайте".  Бояре  сочли  за
лучшее отделаться заблаговременно от удельного князя, и Юрий вместе с своими
боярами посажен был  под  стражу  в  той  самой  палате,  где  прежде  сидел
племянник его, несчастный Димитрий, внук Иоанна III.
     По второму известию, князь Юрий прислал дьяка своего, Третьяка Тишкова,
к князю Андрею Шуйскому звать его к себе на службу.  Шуйский  сказал  дьяку:
"Князь ваш вчера крест целовал великому князю, клялся добра  ему  хотеть,  а
теперь от него людей зовет!" Третьяк  отвечал  на  это:  "Князя  Юрия  бояре
приводили заперши к целованию, а сами ему за великого князя присяги не дали:
так что это за целование? Это невольное целование!" Андрей Шуйский сказал об
этом князю Горбатому, последний сказал боярам, а бояре  -  великой  княгине.
Елена отвечала им: "Вчера вы крест целовали сыну моему на  том,  что  будете
ему служить и во всем добра хотеть; так вы по тому и делайте: если  является
зло, то не давайте ему усилиться". И по приказанию великой княгини Юрий  был
захвачен.
     Какое же из этих двух известий мы  должны  предпочесть?  Автор  первого
старается оправдать князя Юрия и  обвинить  во  всем  бояр  и  князя  Андрея
Шуйского; по его словам, "дьявол вложил мысль недобрую: только  не  схватить
князя Юрия Ивановича, то великого  князя  государству  крепку  быть  нельзя,
потому что государь молод, а  Юрий  совершенный  человек  и  людей  приучить
умеет; как люди к нему пойдут, то он станет под великим  князем  подыскивать
государства. Дьявол вложил эту мысль, зная, что если  князь  Юрий  не  будет
схвачен, то не так совершится воля  его  (дьявола)  в  граблении,  продажах,
убийствах". Последние слова показывают нам, что  известие  составлено  в  то
время,  когда  уже  бояре  возбудили  против   себя   всеобщее   негодование
граблениями,  продажами  и  убийствами.  Когда  бояре,  по  словам  того  же
известия, еще только думали, как сказать  великой  княгине  о  необходимости
схватить Юрия, дьявол, видя, что мысль его  хочет  сбыться,  вошел  в  князя
Шуйского и побудил его, злодея, замыслить отъезд; у князя Юрия  и  на  мысли
этого не было, потому что он крест целовал  великому  князю:  как  было  ему
изменить? Князь Андрей Шуйский одинпомышлял зло.  Многие  рассказывали,  что
дети боярские и даже  бояре  говорили  князю  Юрию,  чтоб  ехал  поскорей  в
Дмитров: "Поедешь в Дмитров, то на тебя никто и  посмотреть  не  посмеет;  а
будешь здесь жить, то уже ходят слухи, что тебя  непременно  схватят".  Юрий
отвечал им: "Приехал я к государю, великому князю Василию,  а  государь,  по
грехам, болен; я ему целовал крест, да и сыну его, великому князю Ивану: так
как же мне  крестное  целование  преступить?  Я  готов  на  своей  правде  и
умереть!" Автор известия мог быть убежден в невинности  князя  Юрия,  но,  к
сожалению, он не приводит ясных доказательств  этой  невинности;  что  князь
Юрий крест целовал - это еще не доказательство, ибо и Андрей  Шуйский  также
крест целовал; рассказы многих об ответе Юрия своим боярам и детям  боярским
также не  имеют  сильной  убедительности.  Второе  известие  имеет  за  себя
обстоятельность рассказа: автор его знает, кого именно князь Юрий присылал к
Андрею Шуйскому - дьяка Третьяка Тишкова; знает, чем дьяк оправдывал  своего
князя в нарушении присяги. Против этого известия приводят то обстоятельство,
что Андрей Шуйский действительно  был  признан  виновным  и  содержался  под
стражею до самой смерти Елены;  но  из  второго  известия  нельзя  нисколько
заключать о невинности  Шуйского;  первое  его  возражение  насчет  недавней
присяги Юрия нисколько еще не ведет  к  заключению,  что  он  после  не  мог
согласиться с доводом Тишкова, не убедился в выгоде отъехать к князю Юрию  и
не обратился с тем же предложением к  Горбатому;  в  этом  отношении  второе
известие нисколько не противоречит первому: имея в  виду  только  рассказать
причину заключения князя  Юрия,  оно  опускает  подробности,  относящиеся  к
другому лицу. Но в приведенных известиях есть еще одно  обстоятельство:  оба
полагают взятие Юрия под стражу 11 декабря; но  во  втором  известии  Андрей
Шуйский возражает дьяку Тишкову: "Ваш  князь  вчера  крест  целовал";  Елена
говорит боярам: "Вчера вы крест целовали сыну моему"; но мы знаем,  что  это
крестоцелование происходило немедленно по смерти Василия, т. е.  не  позднее
утра 4 числа (Василий умер вечером с 3 на 4 число), и,  следовательно,  Юрий
присылал к Шуйскому или Шуйский стал подговаривать Горбатого, и  дело  дошло
до Елены 5 числа; как же в такое короткое время Елена успела  отдать  приказ
освободить князей Шуйских, содержавшихся по разным  городам,  и  они  успели
приехать в Москву, где, побыв мало,  как  говорит  первое  известие,  Андрей
затеял новый отъезд? Если мы даже предположим  неверность  второго  известия
относительно 5 числа,  то  и  тут  останется  сомнительным  рассказ  первого
известия, что Андрей Шуйский находился с братом  в  заточении  и  только  по
смерти Василия получил свободу: в такое короткое время, от 4  числа  до  11,
Елена успела простить Шуйских, гонец с  известием  об  этом  прощении  успел
съездить в тот город, где был заточен князь Андрей, тогда как  мы  не  имеем
никакого права полагать, что он был  заточен  в  ближний  от  Москвы  город,
Андрей успел собраться и возвратиться  в  Москву,  где,  побыв  мало,  успел
завести крамолу!
     По той же самой причине, т. е.  по  краткости  времени,  протекшего  от
смерти Василия до заключения Юрия, нельзя думать, чтоб донос известного  нам
Яганова относился к замыслам князя Юрия в то время, когда еще последний  был
на свободе;  гораздо  вероятнее,  что  Яганов  донес  на  дмитровских  детей
боярских князя Юрия,  объявил,  что  они  жалеют  о  своем  князе,  порицают
московское правительство и т. п.; вот как он рассказывает  о  своем  деле  в
челобитной:  "Приказал  ко  мне  князя  Юрия  Ивановича  сын  боярский  Яков
Мещеринов, который прежде некоторыми делами отцу твоему,  государь,  служил,
чтоб я ехал к нему в деревню для некоторого твоего государева дела; я сказал
об этом Ивану Юрьевичу Шигоне, и Шигона мне отвечал: ступай к Якову, и  если
у него какое-нибудь дело  государево  поновилось,  то  ты  вместе  с  Яковом
пораньше приезжай в Москву: я об нем и об его службе представлю государю.  Я
приехал к Якову, и, что он мне сказал, я тотчас послал  об  этом  грамоту  с
моим человеком к князю Михаилу (Глинскому) и  к  Шигоне,  а  сам  остался  у
Якова, чтоб доведаться полных вестей о деле. Иван Шигона  моего  человека  к
нам отпустил с приказом ехать нам в Москву, а ты, государь, прислал за  нами
своих детей боярских и  велел  нас  к  Москве  взять.  Здесь,  перед  твоими
боярами, Яков то дело с меня снял, что он мне сказывал, а слышал, говорит, у
княж Юрьевых детей боярских; а которые речи Яков мне сказывал о  дмитровских
делах, тех речей список я подал твоим боярам; Яков и те речи с меня снял.  А
что я слышал у тех же детей боярских  на  попойке  жестокую  речь  с  Яковом
вместе и мы ту речь сказали твоим боярам, того я  не  знаю,  спьяна  ли  они
говорили или вздурясь: мне в ту пору уши свои не смолою было забить".  Донос
оказался ложным, и Яганова заключили в оковы; это наказание за ложный  донос
показывает нам, что правительство не было расположено верить  всякому  слуху
относительно удельных князей и что если  оно  решилось  заключить  Юрия,  то
имело на то основания.
     Из  челобитной  Яганова  видно,  кто  были  самые   доверенные,   самые
влиятельные люди при дворе в первое время по смерти Василия; то  были  князь
Михаил Глинский и Шигона Поджогин: к ним двоим обращался Яганов с известиями
о государевых делах. Таким образом, Глинский и в Москве достиг почти  такого
же положения, какое имел в Литве при Александре; но скоро явился ему опасный
соперник - то был князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский, умевший  приобресть
особенное  расположение  великой  княгини,  сблизившейся  с  ним,  вероятно,
посредством  сестры  его  Аграфены   Челядниной,   мамки   великого   князя.
Оболенскому и Глинскому стало тесно друг  с  другом,  и  Елена  должна  была
выбирать между ними; она выбрала Оболенского. Глинский был  обвинен  в  том,
что захотел держать государство вместе с  единомышленником  своим,  Михаилом
Семеновичем  Воронцовым;  это  обвинение  понятно  для  нас,   ибо   прежняя
деятельность Глинского обличала в нем человека,  не  умевшего  умерять  свое
честолюбие и выбирать средства для достижения своих целей;  мы  имеем  право
смотреть  на  борьбу  его  с  Оболенским  как  на   следствие   честолюбивых
стремлений, а не нравственных побуждений только, но для современников  нужно
было еще другое обвинение: и Глинского в  Москве  обвиняли  в  том,  что  он
отравил великого князя Василия,  точно  так  как  в  Литве  обвиняли  его  в
отравлении великого князя Александра; оба обвинения явно  несправедливы;  но
мог ли жаловаться на них Глинский, мог ли оправдываться в  них  убийца  пана
Заберезинского? Что же касается до соумышленника  Глинского,  Воронцова,  то
это тот самый вельможа, с которым  великий  князь  Василий  помирился  перед
смертию.
     В августе 1534 года был схвачен Глинский и посажен в той самой  палате,
где прежде сидел при Василии; он скоро  умер.  В  том  же  августе,  но  еще
прежде, двое людей из самых знатных  родов:  князь  Семен  Бельский  и  Иван
Ляцкий - последний из рода Кошкиных - убежали в Литву; за  соумышленничество
с ними правительница велела схватить брата Семенова, князя Ивана  Федоровича
Бельского, и князя Ивана Михайловича Воротынского с  детьми,  князя  Дмитрия
Бельского  не  тронули,  и  это  обстоятельство   отнимает   у   нас   право
предполагать, что Иван Бельский и Воротынский были схвачены  без  основания.
Бегство  Семена   Бельского   и   Ляцкого,   заключение   Ивана   Бельского,
Воротынского, Глинского и Воронцова,  случившиеся  в  одно  время,  в  одном
месяце,  могут  навести  на  мысль,  что  все  это  было  следствием  общего
негодования вельмож на  Елену  и  ее  любимца  Оболенского,  -  негодования,
которого мы увидим сильные следы. В первые минуты по смерти  Василия,  когда
правление твердого государя сменилось правлением слабой женщины, каждый  при
этой смене видел возможность для осуществления своих честолюбивых  замыслов,
и потому все охотно согласились на скорые и решительные меры против замыслов
удельного князя Юрия; но когда по прошествии  некоторого  времени  отношения
определились,  когда   увидали   Телепнева-Оболенского   облеченным   полною
доверенностию правительницы, занимающим первое место  в  управлении,  когда,
следовательно,  многие  обманулись  в  своих   честолюбивых   надеждах,   то
негодование и обнаружилось.
     При заключении князя Юрия источники выставляют на первый план бояр,  на
решение которых Елена отдала это дело; при заключении второго дяди Иоаннова,
князя  Андрея  Ивановича,  мы  видим  действующими  саму   Елену   и   князя
Телепнева-Оболенского.  Князь  Андрей  не   был   нисколько   заподозрен   в
соумышленничестве с братом своим Юрием и спокойно жил в Москве до сорочин по
великом князе Василии;  но,  собравшись  после  этого  ехать  в  удел,  стал
припрашивать у Елены городов к своей отчине; в городах ему отказали, а  дали
по обыкновению на память о покойном шубы, кубки, копей, иноходцев в  седлах.
Андрей уехал с неудовольствием в Старицу; нашлись люди, которые передали  об
этом неудовольствии в Москву; нашлись также люди,  которые  сказали  Андрею,
что в Москве хотят его схватить.  Елена  отправила  в  Старицу  князя  Ивана
Васильевича Шуйского и дьяка Меньшого Путятина внушить Андрею, что это  слух
ложный. Андрей не удовольствовался этим, но требовал  от  Елены  письменного
удостоверения и, получив его, приехал  в  Москву  для  личных  объяснений  с
правительницею, причем митрополит Даниил был  посредником;  Андрей  начал  с
того, что до него дошел слух,  будто  великий  князь  и  она,  Елена,  хотят
положить на него опалу; Елена отвечала: "Нам про тебя  также  слух  доходит,
что ты на нас сердишься; и ты б в своей правде стоял крепко, а  лихих  людей
не слушал, да объявил бы нам, что это за люди, чтоб вперед между нами ничего
дурного не было". Князь Андрей не назвал никого, сказал, что ему так  самому
показалось. Елена повторила ему, что она ничего против него  не  имеет.  Как
видно, в это время взята была с Андрея запись, в которой он клялся исполнить
договор, заключенный им прежде с племянником, обязался не  утаивать  ничего,
что ни услышит о великом князе и его матери  от  брата