то-нибудь из здешних ксендзов, и сторож пошел  узнать.
Оказался тот самый викарий, у которого исповедывалась Елена. Кто же  мог
знать... Смилуйся надо мной. Господи!
   Бабы  вокруг  по-прежнему  голосили.  Я  подняла  стекло,  от  воплей
разбаливалась голова, а  она  и  без  того  отказывалась  работать,  так
оглушило случившееся. В собственное оправдание могу сказать, что я  даже
не подумала - вот, так я и не узнаю, что же произошло. Нет, меня целиком
и полностью оглушило сознание собственной вины за гибель  ни  в  чем  не
повинного человека. Действительно просто рок какой-то... Потом пробилась
все-таки в голову капелька здравого смысла, вспомнила двух  санитаров  с
носилками, как они бежали к машине "скорой", как та рванула  с  места  и
помчалась, завывая. Не стали бы они так торопиться, если бы везли  труп.
Видимо, в ксендзе еще теплилась жизнь, может,  есть  шансы  на  то,  что
удастся его спасти. И вот еще полицейские... Езус-Мария, если  они  меня
туг прихватят, не удастся выкрутиться. Ведь если бы даже письмо Елены  я
прочла уже после того допроса в управлении, я просто обязана  была  туда
позвонить, передать  вещественное  доказательство,  а  не  приставать  к
ксендзу!..
   Затаившись, я тихо сидела до тех пор, пока не  уехала  полиция,  пока
народ не стал расходиться из костела после мессы. И только когда  никого
не осталось, опять решилась заехать во двор костела. У входа  беседовали
два ксендза, похоже, один из них пробощ. Вышла  из  машины  и,  отчаянно
хромая, дрожа всем телом от волнения, потащилась к ним.
   - Простите, ведь вы ксендз пробощ?  -  обратилась  я  к  старшему  из
священнослужителей. - Теперь я уже совсем не знаю,  что  делать.  Боюсь,
это из-за меня стреляли в ксендза викария,  и  умоляю  вас,  ради  всего
святого, поговорите со мной!
   Естественно, эти слова я произнесла чуть слышно, какие-то  старушонки
все-таки крутились поблизости и наверняка линчевали бы меня, услышь, что
их обожаемого викария  убили  из-за  меня,  но  пробощ  не  был  глухим,
услышал, кивнул и, вежливо взяв меня под руку, произнес:
   - Пошли, дочь  моя,  давайте...  Я  не  дала  ему  закончить,  громко
вскрикнув, ибо проклятая  нога  угодила  на  неровность  между  плитками
двора. Хорошо еще, что вместо обычного проклятия "О,  к...!",  я  успела
выкрикнуть одно "О!".
   - Что с вами, дочь моя? - встревожился ксендз
   - Ничего особенного, отец мой, просто ногу сломала, но  ходить  могу,
если недалеко...
   Недалеко оказалось какое-то хозяйственное помещение. Меня усадили  в,
кресло, наверняка епископское, но за древностью уже вышедшее в отставку.
Сам ксендз занял место в столь же  древней  исповедальнице  без  верхних
стенок и поинтересовался, о чем я желала с ним побеседовать. Набравши  в
грудь побольше воздуха, я в третий раз за день рассказала свою  историю.
Слушатель оказался внимательный и терпеливый. Когда закончила, только  я
произнес с легким укором:
   - Действительно, все обернулось не наилучшим образом.
   Помолчав, ксендз спросил:
   - А где же письмо этой... Елены, вечная ей память?
   - Письмо я оставила ксендзу викарию, он сам попросил.  Ради  Господа,
скажите же, что произошло  с  викарием,  не  то  меня  совесть  насмерть
замучает!
   Пробощ тяжело вздохнул.
   - Все произошло в  ризнице,  там  кто-то  спрятался,  ведь  двери  не
запираются, и выстрелил в викария. Стрелял из пистолета с глушителем, не
удивляйтесь, мы, слуги Божий, тоже смотрим телевизор.  Он  не  убит,  но
рана тяжелая. Доктор Петрксвич  -  великолепный  хирург,  мы  все  будем
молиться, уповаем на  Господа,  надеемся,  что  с  его  помощью  доктору
удастся спасти нашего викария. К счастью, в момент покушения  в  ризницу
вошла одна из наших прихожанок, преступник не  сумел  выстрелить  второй
раз и сбежал. К сожалению,  прихожанка,  женщина  преклонного  возраста,
ничего не поняла и никого не заметила,  хорошо,  хоть  шум  подняла.  Мы
сбежались, вызвали "скорую", приехала полиция... Господи, воля твоя!
   Я испустила такой вздох облегчения, что свободно могла надуть  паруса
знаменитого учебного парусника "Дар Поморья".
   - Слава тебе Господи! Увы, колени преклонить не могу. Не  дай  Бог...
до конца дней  своих  не  простила  бы  себе!  Конечно,  я  не  нарочно,
обратиться к ксендзу викарию меня заставило письмо несчастной  Елены.  Я
коротко перескажу вам его содержание. А кроме  того,  возить  по  разным
странам человеческую голову в багажнике своей машины, это, скажу я  вам,
так  просто  не  забывается.  Наверняка  все  это  связано  с   каким-то
преступлением и в то же время относится ко мне, но вот каким боком -  не
пойму, а хотелось бы понять. Да, в полицию я обратилась, они не очень-то
мне поверили и что предпримут - не  имею  понятия.  Ксендз  викарии  был
единственной моей надеждой, я кинулась к нему, и вот результат...
   - А вы не предполагаете, что за вами следили?
   - Понятия не имею. Не исключено, Елена перед смертью могла наговорить
преступникам много лишнего, возможно, несчастную пытали. Господи, я  уже
не знаю, что и думать! А не мог преступник забрать ее письмо у  викария?
Может, из-за него и стрелял.
   - Боюсь, дочь моя, стрелял он не  из-за  письма,  а  из-за  сведений,
которыми располагал ксендз викарий.  Ведь  такие  люди  не  верят  ни  в
честность человеческую, ни в тайну исповеди.
   Ксендз  явно  на  что-то  намекал,  явно  давал  что-то   понять.   Я
поднапряглась и осторожно поинтересовалась:
   -  Ксендзы  ведь  тоже  исповедуются.  У  кого  исповедовался  ксендз
викарий?
   -  Сколь  несправедливо  повсеместно   распространенное   мнение   об
умственной неполноценности женщин, - вздохнул ксендз.  -  У  меня,  дочь
моя, у . меня.
   - Выходит, вы все знаете, святой отец?
   - Всего наверняка не знаю. И ничего не скажу. Подожду,  пока  викарий
не придет в сознание. Надеюсь, меня никто не попытается застрелить?
   - Дай-то Господи, аминь. Как лучше поступить: приезжать  сюда  каждый
день или можно связаться с вами по телефону?
   - Достаточно телефона. Изобретения человеческие  тоже  свершаются  по
воле Господа. Вот номер моего телефона, а пани даст мне свой  на  всякий
случай.
   Я уже вставала со своего епископского кресла, когда в  голову  пришла
светлая мысль: Груец не Лондон, здесь люди знают друг друга.
   - Раз покойная  Елена  Выстраш  назначила  в  письме  мне  встречу  в
костеле, значит, она тут бывала. Возможно, и вы ее  знали.  Возможно,  у
нее родня в Группе или знакомые есть. Правда, глупо  выйти  на  рыночную
площадь и заорать во все горло: "Эй, знает  кто-нибудь  Елену  Выстраш?"
Может, какой другой способ найдется?
   - Найдется, - рассеянно ответил ксендз, осторожно отцепляя сутану  от
занозистой доски в сиденье старой исповедальни. Нет,  пришлось  все-таки
вытаскивать из нее занозу. - Да,  -  сказал  он  довольный,  что  занозу
вытащил, - помнится,  у  нее  здесь  были  какие-то  родственники.  Могу
ошибиться, так что сначала проверю, а потом дам пани знать.
   Вежливо поблагодарив, я с помощью  ксендза  дотащилась  до  машины  и
вернулась домой, где. наконец-то несчастная  нога  получила  заслуженный
отдых.
   Гжегож позвонил ближе к вечеру,  видимо  перед  уходом  с  работы.  Я
предусмотрительно заранее расположилась рядом с телефоном.
   - Ренусь исчез из виду вместе с Мизюней, - начал он. - Ты мне  о  нем
напомнила, и я тоже заинтересовался. У меня есть кое-какие  знакомые  по
ту сторону океана, я кое-кому позвонил, поговорил, и выяснилось, что  он
уже давно порвал все старые связи, а потом и сам исчез.  Поговаривали  о
всяких нехороших аферах, которыми он занимался, называли  ЮАР,  Эмираты,
Гонконг и т.п. Все полагают, что он давно уже вил себе теплое гнездышко,
но вот из чего - точно  неизвестно,  аферы  были  туманные,  конкретного
никто не  знает.  Правда,  намекали  на  какое-то  наследство.  Впрочем,
повторяю, ничего конкретного, одни сплетни. А посудачить о  ближнем  все
любят.
   - Некоторые это скрывают. Вот интересно, с чего это Ренусь привязался
ко  мне?  А  Южная  Америка  не  упоминалась?  Тогда   можно   было   бы
предположить, что он занялся раскопками сокровищ инков и майя...
   - Пожалуй, это мысль! Особенно, если учесть, что при нем  в  качестве
жены подвизается Мизюня. Впрочем, плевать мне на этих  супругов,  что  у
тебя?
   - Много чего и все ужасное. Так и быть, скажу, хотя, сдается мне, мой
телефон стал прослушиваться. Но ведь  если  об  этом  пишут  в  газетах,
значит, не секрет? Занимаюсь ногой... нет, о ноге в газетах  не  писали,
но из-за нее ничего не удалось сделать, только в Груец съездила. Неловко
ступила, а она опять распухла, проклятая. На камень наткнулась...
   И я коротко рассказала о ксендзе викарии, на всякий случай умолчав  о
ксендзе пробоще. Гжегож сразу учуял второе дно, потому как  при  ксендзе
викарии не усмотрел никакого камня, на который я наткнулась.
   - Что ж, более-менее понятно, - коротко резюмировал он, воздержавшись
от комментариев.
   И опять сердце обдало теплой волной счастья, ведь говорю с человеком,
понимающим меня  с  полуслова.  Нет,  очень  глубоко  в  печенках  засел
злополучный родничок... Все-таки в мужчине  главное  -  ум.  Ну  хорошо,
одного ума  недостаточно,  согласна,  необходимо  множество  привходящих
моментов в общении  с  женщиной.  Прежде  всего  -  желание  ее  понять,
разделить ее печали и заботы, проявить интерес к ее интересам,  извините
за  повтор,  пусть  даже  если  они  сводятся  к  фасону  платья.  Ну  и
разумеется, нежные чувства по отношению к этой  женщине.  Она  для  него
должна быть дорога не только в постели. И еще одно соображение, как само
собой разумеющееся: голова его женщины  должна  быть  набита  не  только
опилками...
   Разговор с любимым мужчиной я закончила печально:
   - А теперь я  по  возможности  спокойно  буду  ждать,  когда  ко  мне
обратятся полицейские. Догадываюсь, есть у них ко мне дело.
   О том, какие сложности переживала полиция, я узнала намного позже.  В
принципе, мой визит к ним с мертвой головой, неожиданно превратившейся в
ананас, был просто даром небес, и они должны благодарить меня  до  конца
дней своих. Впрочем, благодарность они почувствовали ко  мне  сразу  же,
вот только по полицейскому обыкновению  воздержались  от  сообщения  мне
столь приятной информации. С информацией ко мне обратился ксендз пробощ,
да и то не сразу,  а  лишь  через  три  дня.  Эти  три  дня,  вынужденно
проведенные мною в бездействии, очень благотворно сказались на состоянии
моей  ноги  и  просто  фатально  -  на  нервах.  Лишившись   возможности
действовать,  я  до  такой  степени  разбухла  от   переполнявшей   меня
неизрасходованной энергии, что казалось, вот-вот лопну.
   Естественно, звонок ксендза поднял меня на ноги.
   Итак, в Груйце состоялись похороны некой Елены Выстраш. Похоронили ее
ранним утром на груецком кладбище в фамильном  склепе  неких  Осташеков,
потому что она была  их  родственницей.  И  столько  кружило  по  Груйцу
несусветных слухов о покойнице, что ксендз при всем желании не может мне
их сообщить. Зная мой интерес к данной особе, он, ксендз,  старался  все
эти слухи выслушать и запомнить, да уж больно они были глупые.  И  адрес
Осташеков сообщил, жили они на улице Посвентной.
   Без пяти пять я испытала прилив искренней симпатии к  еще  незнакомым
мне Осташекам, ибо их квартира была на первом этаже, не надо подниматься
по лестнице. Вошла, познакомилась, позволила напоить себя кофе.
   Разговорилась  с  хозяйкой,  пани   Осташковой.   Женщина   приятная,
доброжелательная, но явно чем-то смущенная.
   - Елена была нашей дальней родственницей, -  запинаясь,  рассказывала
пани Осташкова. - До, знаете ли, наш  склеп,  наше  дело,  кого  мы  там
похороним, а для нее должны были уж хоть это сделать, проще пани... А вы
частным образом интересуетесь или как?..
   Я с чистой совестью заверила женщину, что как нельзя  более  частным.
Успокоенная, та немного оживилась.
   - Елена отдала нам свои деньги. Держала у нас  и  предупредила,  что,
если что с ней случится, - деньги наши, вроде  как  наследство  от  нее.
Немного денег, но все же... Ну и как, проше пани, после этого ее в склеп
не впустить?
   Я горячо похвалила добрую женщину за ее справедливое решение. А  пани
Осташкова, видимо, все еще  переживала  недавние  события,  ей  хотелось
поделиться с новенькой, ничего не знавшей  о  похоронах  Елены.  Желание
высказаться переполняло ее, выплескиваясь  наружу,  и  мне  не  пришлось
задавать вопросы.
   - А ведь ужасти какие, проше пани, в катастрофе погибла бедная, а нам
только вот сейчас сказали, хотя недели две как ее и  в  живых  не  было.
Вроде бы не могли отыскать родственников, а чего трудного,  ведь  она  у
нас постоянно прописана, нашли наконец.  Только  вот  тела  не  захотели
отдать...
   - Наверное, надо было произвести вскрытие, - со знанием дела заметила
я.
   Пожав плечами, пани Осташкова огляделась, желая убедиться, что  никто
не подслушивает, и понизила голос, хотя вокруг не было  ни  одной  живой
души. Детей она с самого начала выгнала погулять, а муж, не  проявив  ко
мне никакого интереса, отправился куда-то за дом рубить дрова.
   - Может, вы и правы, может, и вскрытие, но все говорят - что-то у нее
с головой было. Всякое тут болтали и выходило, будто голова у несчастной
отрублена... Да вы сами знаете, в катастрофах и не то бывает. А тогда  с
чего, спрашивается, нам ее сразу не показали?  Хотя  бы  для  опознания.
Только в последний момент и показали, сегодня утром, как болезная уже  в
гробу лежала. Гроб мы заказали, все сделали, чтобы от  людей  не  стыдно
было, из самой Лодзи везли ее в гробике на похоронной  машине,  а  когда
приехали за ней, там, в морге больницы, нам и показали ее в  гробу,  все
было при ней, все как следует, только вот на  шее  чего-то  намотано.  Я
было поглядеть сунулась, да муж остановил. Какое тебе дело, сказал,  что
там? Это Елена? Елена. Видишь же,  все  при  ней,  нечего  слушать,  что
болтают, глупая ты баба! Так сказал,  ну  я  и  отступилась,  чего  там,
думаю, опять же, в катастрофах чего не случается, вроде ее личность.  На
всякий случай я на руку глянула, родинка у нее на  руке  была,  как  же,
есть родинка, значит, Елена,  без  обману,  а  там  пусть  болтают,  что
хотят...
   Ни с того ни с сего подумалось: сообщи я  пани  Осташковой  все,  что
приключилось с Еленой и ее головой, озолотила бы  меня,  такие  сенсации
выпадают  человеку  раз  в  столетие,  было  бы  что  рассказывать   всю
оставшуюся жизнь. Естественно, сообщать  не  стала,  попросила  уточнить
даты. Похороны Елены состоялись сегодня, но полиция их разыскала три дня
назад, надо же,  как  раз  после  моего  приезда  в  Груец...  Голова  у
покойницы была. Интересно откуда? Злоумышленники подбросили или  полиция
разыскала? Сувенир у меня похитили, по всей вероятности, в Штутгарте.  А
не в Париже? Ведь Гжегож в холодильник не заглядывал, только  сообщил  о
его наличии в моем багажнике. Не исключено, что уже тогда в холодильнике
был ананас.  Как  же  они  провернули  все  с  головой?  Наверняка  были
задействованы несколько  человек.  Патологоанатом,  допустим,  служебной
тайны не разгласил, а вот сторожа в морге наверняка пришлось  подкупить.
Впрочем, может, только напоить как следует. Нет, в  Лодзь  я  не  поеду,
когтями выдеру все подробности из моих знакомых  в  Главном  полицейском
управлении, отдел особо тяжких преступлений.
   -  А  чем  она  вообще   занималась,   эта   ваша   родственница?   -
поинтересовалась я. - Жила где? Тут, у вас, где и прописана?
   - Да нет! - махнула рукой пани Осташкова и наконец спохватилась:
   - А почему пани ею интересуется? Пани ее знала?
   Ответ пришел в голову моментально.
   - Нет, не знала Скажу вам правду - я получила письмо от Елены. У  нее
были какие-то неприятности, и она хотела встретиться со мной. Я сразу не
прочла письма, так получилось, а когда прочла -  уже  поздно  было.  Это
меня мучает, чувствую себя виноватой  перед  покойницей.  Вот  почему  и
приехала к вам. Знаете, очень тяжело на душе, хотелось бы облегчить свою
совесть, хоть теперь что-то для нее сделать. Это вроде как ее посмертное
завещание, последняя воля, высказанная на смертном одре...
   Услышав о смертном одре, пани  Осташкова  сразу  избавилась  от  всех
сомнений, он как-то сразу ее убедил и даже растрогал.  Женщина  до  того
разволновалась, что пошла красными  пятнами  и  принялась  допытываться,
какие же неприятности были у Елены. Добрая душа, она  тоже  была  готова
расценить их как последнюю волю Елены и всей душой хотела мне помочь.
   - В письме о неприятностях было написано туманно, я  как  раз  у  вас
собиралась узнать что-либо  конкретное.  Пожалуйста,  расскажите  мне  о
вашей родственнице. Чем она занималась, как жила?
   - Ну как... да обыкновенно. Работала. Может, неприятности как раз  на
работе и случились? Работала она прислугой у одних  таких,  богатеньких,
где-то то ли в Варшаве, то ли под Варшавой. Да,  вспомнила,  и  в  самом
деле где-то на краю города. Елена рассказывала, дом у  них  свой  и  сад
большой при нем. Елена у  них  и  готовила,  и  убиралась,  работы  хоть
отбавляй, дом  огромный,  жаловалась.  И  знаете,  наверное,  вы  правы,
неприятности именно из-за работы вышли, она еще  сказала,  что  ушла  от
хозяев. Туг как раз подвернулось ей  в  Варшаве  жилье.  Кто-то  надолго
уехал, она осталась сторожить, вот и жила там. А что она вам написала?
   - Да только то, что я вам сказала: у нее большие неприятности и  надо
со мной встретиться, потому что помочь ей смогу только я. Нет,  не  так:
если кто и поможет, так только одна я.  Встретиться  мы  должны  были  в
костеле, здесь, в Груйце. Вот и все. А я так и не успела побывать в этом
костеле при ее жизни.
   Логики в моем рассказе не было ни на  грош,  но  пани  Осташкова  так
разволновалась, что совершенно не заметила этого. А ведь несчастной  уже
никто и ничто не могло помочь, так что совершенно неважно,  какого  рода
неприятности у нее были. Однако посмертное послание сделало свое дело.
   - Вот-вот, последнее время она довольно  часто  приезжала  к  нам,  -
защебетала отзывчивая  родственница  Елены  Выстраш.  -  Почитай  каждую
пятницу, на денек-другой, а ведь раньше  хорошо  если  раз  в  три  года
появлялась. А что касается квартиры, которую стерегла, так там был  один
такой, помогал он ей...
   - Где был?
   - Вроде бы по соседству  жил,  ну,  по  соседству  с  той  квартирой,
которую ей оставили стеречь. Жили они дверь в дверь.
   - Адрес вы знаете?
   - Откуда! Елена адреса никогда не называла и вообще она  была  не  из
болтливых, скрытная была, редко когда о себе  говорила,  больше  я  сама
догадывалась. Вроде бы он о ней немного заботился, я  и  то  подумала  -
наконец-то мужик у бедняжки появился, давно пора. Послушайте,  а  может,
неприятности как раз с ним?
   Я с готовностью  подтвердила  -  из-за  мужиков  вечно  неприятности,
ничего удивительного. Порассуждав немного на  эту  тему,  с  энтузиазмом
подхваченную пани Осташковой, я все-таки заставила хозяйку  вернуться  к
ее покойной кузине. Очень уж хотелось понять, почему я вдруг появилась в
жизни Елены Выстраш, почему именно мне адресовано  ее  письмо.  Туманный
намек на то, что я украла что-то у своего сожителя, наполнил душу  столь
же туманными подозрениями, в эту версию очень хорошо укладывался мужик с
неприятностями, но концы с  концами  не  сходились.  Зато  очень  хорошо
поняла, почему любезная пани  Осташкова  мирилась  с  таинственностью  и
неразговорчивостью своей кузины: та ей щедро платила. А жаль,  уж  лучше
была бы не такой таинственной и более разговорчивой.
   - А о ее работе... Той самой, с большим садом, о которой вы  сказали,
что Елене не понравилось и она ушла от хозяев. Не знаете, что именно  ей
не понравилось?
   - Знать-то я наверняка ничего не знаю, но сдается мне, те ее