ния,  не  только  заправиться  и  расплатиться,  но  и  отъехать  с
бензоколонки, ибо половина  ее  обслуживающего  персонала  корчилась  от
хохота, держась руками за  животики,  остальные  же  суматошно  пытались
навести порядок. Черноволосая  баба,  вся  в  слезах,  покинула  наконец
бензоколонку, по дороге раздавив чью-то канистру  с  маслом,  за  ней  с
проклятиями погнался хозяин  канистры.  Я  удалялась  в  противоположном
направлении.
   До родного города я  доехала  без  приключений,  правда  уже  поздней
ночью, и остановила машину у. теткиного дома. Во дворе даже нашлось  для
нее свободное место. Ключи от теткиной квартиры всегда  были  у  меня  с
собой. Я решила - могу себе позволить отдохнуть после  дороги,  в  конце
концов, и время дня,  то  бишь  ночи,  не  подходящее  для  того,  чтобы
что-либо предпринимать.
   Предпринимать я начала с самого утра. Ни с Миколаем, ни со  свекровью
я никак не могла связаться по телефону, набирала и набирала их номера  -
без толку. Сколько можно крутить проклятый диск? Терпение  кончилось,  я
решила - еду! Арендованный "полонез" очень хорошо себя вел,  бензином  я
запаслась предусмотрительно по  дороге,  так  что  ехать  можно.  Сев  в
машину, я вдруг решила по пути заскочить на Центральный вокзал.
   За прилавком знакомого окошка камеры  хранения  стоял  совсем  другой
человек, точно другой, у того не было усов.  Вряд  ли  за  неделю  успел
отрастить такие грандиозные. Я выждала момент, когда у окошка никого  не
оказалось,  и  подошла.  Разговор  начала  вежливо  и   даже   несколько
заискивающе:
   - Проше пана, такая у  меня  неувязочка  получилась.  Несколько  дней
назад  я  оставила  вашему  сменщику  вещи,  не  стала  сдавать,  просто
попросила сделать мне одолжение, подержать под  стойкой.  Он  пошел  мне
навстречу. Не скажете, когда его дежурство?
   - Это зависит от того, какой был сменщик, - ответил усатый, задумчиво
глядя на меня. - Нас тут трое работает.
   - А те двое где?
   - Тех двоих нету.
   - Это я вижу. А когда будут? Можете мне сказать.
   - Нет.
   - Что "нет"?
   - Не могу сказать.
   - Почему? Служебная тайна?
   - Да ну, какая там тайна! Просто  оба  на  больничном  и  неизвестно,
когда выйдут на работу.
   Говорил он со мной вежливо и даже охотно, но как-то слишком уж  часто
посматривал куда-то  в  сторону,  что  мне  решительно  не  понравилось.
Вспомнив, что я сама посоветовала мафиози подождать меня на  Центральном
вокзале у камеры хранения, я  всполошилась.  Возможно,  они  последовали
моему совету... Нет, сейчас встречаться с ними не входило в  мои  планы,
ведь их товар находился у свекрови, а с ней я еще не встречалась.
   - Придется еще раз забежать к вам, - небрежно бросила я усачу. -  Или
лучше расскажите, как отыскать  этих  ваших  больных  сменщиков.  А  для
начала загляните под  прилавок,  стоит  ли  там  еще  моя  сумка?  Такая
большая, целлофановая, зеленого цвета. Не буду ее забирать, не  бойтесь,
возьму у того дежурного, кому оставляла, вы только скажите, стоит ли она
еще?
   Усач послушно нырнул под стойку и доложил, вынырнув:
   - Нет, не стоит.
   Какое-то шестое чувство заставило  меня  обернуться.  В  этот  момент
из-за газетного киоска вышли два подозрительных типа  и  направились  ко
мне. Третий приближался со стороны рядов  пустых  автоматических  ячеек.
Тут к окошечку камеры хранения с топотом  и  грохотом  подвалила  группа
пассажиров с детьми и вещами, я  воспользовалась  случаем,  протолкалась
сквозь них в  сторону,  свободную  от  противника,  и  кинулась  бежать.
Выскочила на перрон, и тут опять повезло: перрон запрудила беспорядочная
толпа только что выгрузившихся из вагона русских с кошмарным количеством
багажа. Затесавшись в середину чудовищных узлов и  сумок,  под  которыми
почти не видно было тех, кто их нес, я пробилась на ту сторону перрона и
по стеночке добралась до выхода.
   - Ты, послушай! - просвистело у моего уха.
   Я оглянулась. Пчелка!
   Знакомство наше состоялось года три  назад.  Я  подрядилась  оформить
витрину маленького частного магазинчика на  оживленной  торговой  улице.
Работала я по ночам,  оставляя  дверь  открытой,  поскольку  приходилось
часто выходить, чтобы взглянуть на дело  рук  своих  снаружи.  Во  время
одного из  таких  выходов  я  услышала  дробный  стук  каблучков,  резко
разносившийся в ночной тишине, и на меня налетела  девушка.  Безусловно,
пьяная и смертельно напутанная.
   - Спрячь меня! - попросила она, стуча зубами. - Будь человеком!
   Я была человеком, тем более что услышала звуки приближающейся  погони
- цокот подкованных ботинок по неровным  булыжникам  мостовой.  Втолкнув
девушку в магазин, я на засовы заперла дверь за нами,  через  ее  темное
стекло наблюдая за тем, что происходило перед моей освещенной  витриной.
Двое тоже пьяных охломонов, пошатываясь и грязно ругаясь, навалились  на
мою дверь и принялись дергать ее за ручку. А рожи у  них...  Особенно  у
одного, за одну такую  рожу  можно  ссылать  без  суда  и  следствия.  К
счастью, на шум явилась патрульная  машина,  тогда  еще  милицейская,  и
затормозила перед освещенной и разоренной витриной.  Бандюги  нырнули  в
соседнюю подворотню и удрали дворами. Разглядев за дверным  стеклом  мое
лицо, милицейские власти выразили желание поближе со мной познакомиться.
Я предъявила им паспорт и договор с владелицей  магазина  на  оформление
витрины, заверила, что сама в  состоянии  привести  витрину  в  порядок,
хорошо, в случае необходимости обращусь к ним  за  подтверждением  того,
что не я разорила витрину, мы расстались довольны  друг  другом,  и  они
уехали.
   Все это время девушка просидела в уголке под прилавком  и  от  страха
протрезвела. Эти  двое,  рассказала  она,  не  такие  уж  плохие  парни,
прикончить  ее  собирались  просто  потому,  что   нервы   у   мальчиков
расшалились, ничего, к утру  проспятся  и  успокоятся.  Это  они  сейчас
орали: "Пришьем суку!", а так они  смирные,  утром  сами  же  пойдут  на
мировую. За что они так ополчились на нее, девушка  уточнять  не  стала,
назвала свое имя - Пчелка - и поклялась  мне  в  благодарности  по  гроб
жизни. Пчелкой же ее назвали за ее трудолюбие, она и в самом деле, проше
пани, знаете, какая работяга! Никогда никому не отказывала,  как  бы  ни
устала. Ничего, сама она из деревни, надо же вернуться с деньгами, вот и
вкалывает.
   Девушка   мне   понравилась.   Она   не    производила    впечатления
беззастенчивой прожженной куртизанки, и я еще подумала, что вряд ли  она
заработает состояние. Я попыталась направить ее заблудшую душу  на  путь
истинный и спросила, не лучше ли, раз уж  она  такая  трудяга,  заняться
каким-нибудь другим трудом, ведь ее профессия  -  тяжкий  хлеб.  Девушка
вежливо согласилась со мной, но на этом  разговор  на  тему  о  труде  и
закончился. И  хотя  она  тяжко  вздохнула,  но  я  поняла,  что  менять
профессию девушка не собирается. Я пожала плечами - в конце концов, я не
Армия Спасения, грешников обращать не умею. Девушка провела у меня  часа
два, мы боялись, что смирные ребята вернутся. Все было  спокойно,  и  на
рассвете она удалилась-босиком, с туфлями в  руках,  на  всякий  случай.
Потом я несколько раз встречала свою Пчелку в разных частях  города,  и,
признаюсь, она производила не наилучшее впечатление. Похоже, невзирая на
работоспособность, дела у нее шли неважно. Она всегда  мне  кланялась  и
дружески подмигивала. И вот теперь встретилась на вокзале, в  такой  для
меня драматической ситуации.
   Схватив за руку, Пчелка потащила меня за собой. Бегом  мы  преодолели
несколько переходов, выбежали на перрон, откуда отправлялись пригородные
электрички, и Пчелка втолкнула меня в прушковскую, которая готовилась  к
отправлению. Двери за нами захлопнулись, мы  остались  на  площадке,  и,
глядя  через  стекло  двери  на  пустой  перрон,  Пчелка  удовлетворенно
констатировала:
   - Не успели! Спасибо русским, уж эти когда двинутся - тараном  их  не
Пробить. Я все видела, могу рассказать,  и  сдается  мне,  на  пани  там
засада.
   Я всецело разделяла ее мнение. Мы прошли в полупустой вагон,  уселись
в  уголке,  и  Пчелка  поделилась  со   мной   своими   наблюдениями   и
соображениями.
   Рассказывала она сумбурно, но мне удалось уловить  главное  из  того,
что Пчелка подслушала и подглядела, сначала  случайно,  а  потом,  когда
поняла, что дело касается меня, специально. Ее информацию  я  попыталась
хронологически упорядочить, и вот  что  у  меня  получилось.  Свидетелем
устроенного мною представления с похищением сумки Пчелка не  была,  зато
собственными глазами видела меня, когда я с похищенной сумкой вскакивала
в автобус. Потом, совершенно случайно, сшивалась  поблизости  от  камеры
хранения в тот момент, когда  мой  дежурный,  закончив  работу,  вытащил
из-под стойки большую зеленую сумку и удалился с ней. Потом  она,  опять
же случайно, услышала, как кто-то расспрашивал его  сменщика  о  зеленой
сумке и женщине, которая ее оставила в камере хранения.  Сменщик  ничего
не мог сказать, а она, Пчелка, особенно не прислушивалась, поскольку еще
не знала, что речь шла обо мне. Хотя и видела, как я садилась в  автобус
с сумкой, точно такой же,  с  какой  уходил  в  работы  дежурный  камеры
хранения. И до сих пор она, Пчелка, не может понять, каким образом сумка
раздвоилась. Потом тот самый, первый дежурный опять пришел на  работу  с
той самой сумкой и в тот же день, под конец дежурства,  уронил  на  ногу
какой-то тяжелый багаж, кажется деревянный ящик. Его увезли  на  "скорой
помощи", но он, хоть и с переломанной ногой, был в сознании и  все  свои
вещи забрал с собой в больницу, в том числе и ту самую  сумку.  А  потом
Пчелка подслушала, как  какой-то  незнакомый  тип  расспрашивал  другого
дежурного камеры хранения о женщине, причем так обстоятельно описал  эту
женщину, что Пчелка догадалась - речь  идет  обо  мне!  А  она,  Пчелка,
знает, что у всех этих, из камеры хранения, какие-то  темные  делишки  с
турками, а может, и с русскими. И ей,  Пчелке,  кажется...  Да  что  там
кажется, она точно знает, они имеют дело с наркотиками. Один из дежурных
- не мой, а другой - от одних принимает и другим передает,  ей,  Пчелке,
нет до этого дела, поэтому она не знает, постоянная у них клиентура  или
нет. А потом, уже у вокзального буфета,  она  случайно  подслушала,  как
трое па рней уговаривались напасть на дежурного в камере хранения.  Двое
должны были начать с ним потасовку, а  третий  в  это  время  перескочит
через прилавок и обшарит камеру хранения, торба  должна  быть  там:  это
точно! А если все-таки ее там не окажется, придется поприжать  бабу,  то
есть меня.  А  она,  Пчелка,  слишком  хорошо  знает,  как  такие  умеют
поприжать, и хочет меня от этого уберечь.
   Но это еще не все. Еще про меня расспрашивали менты. Один  из  них  с
дежурным камеры хранения очень серьезно, беседовал, про меня  выпытывал,
как раз с  тем,  что  сегодня  дежурит,  и  тот  обещал  дать  им  знать
немедленно, как только я появлюсь и начну расспрашивать о  сумке.  Лично
она, Пчелка, считает, что моя  сумка  у  работника  камеры  хранения  со
сломанной ногой, а она, Пчелка, случайно знает, где он живет,  один  раз
он брал ее, Пчелку, к  себе  домой,  когда  его  жена  была  в  отъезде.
Задаром, жмот! Обещал только иногда пускать ее в камеру хранения,  когда
приезжие  сдают  багаж,  по  ним  сразу   видать,   имеют   ли   желание
поразвлечься. Она уже знает, когда есть шансы найти клиента...
   На станции Варшава-Западная мы с Пчелкой расстались. Она вышла,  а  я
решила  доехать  до  Варшава-Гданьская.  Пока  ехала,  разработала  план
действий. Наносить  визиты  в  Варшаве  начну  с  Миколая.  Все  с  него
началось, пусть он и скажет, в конце концов, чем  набил  свою  проклятую
сумку! И пусть только попробует не сказать, на части его  разорву!  Ведь
если бы не он, не было бы у меня теперь всех этих проблем.
   Подойдя к дому Мйколая, я вспомнила о вредной бабе с глазком в двери,
которая день и ночь подстерегала всех приходящих к Миколаю.  Плевать  на
бабу, пусть подсматривает, пусть хоть сама просочится через свой глазок!
Проклятую лестницу я одолела одним махом, кровь  громко  пульсировала  в
висках и от ярости и  от  физического  напряжения,  я  почти  ничего  не
видела, когда принялась стучать в дверь Мйколая.  Сначала  еще  довольно
деликатно,  потом,  поскольку  он  не  торопился  открывать,   принялась
тарабанить изо всех сил. Помер он там, что ли? А может, и в  самом  деле
наврал мне с три короба про свой поврежденный позвоночник, а сам носится
по городу? Придется оставить записку.
   Наскоро набросав записку, я принялась искать на двери место, куда  бы
ее пришпилить, и только тогда увидела, что дверь опечатана. Три бумажные
полоски, на них пломба с  государственной  печатью.  Что  такое?  Может,
Миколай сам, с непонятной мне целью, имитировал  опечатание  собственной
двери? Он и не на такре был способен, каких только мистификаций  в  свое
время я не насмотрелась... Но сейчас все-таки  отказалась  от  намерения
оставлять  ему  записку  и,  растеряв  всю  бодрость,  недоумевающая   и
поникшая, собралась покинуть его дом.
   Трудно проследить путь ассоциаций в человеческом мозгу. Вот и  сейчас
я бы не могла сказать, что именно заставило меня  вспомнить  рассуждения
Миколая с среднем звене партийной  номенклатуры.  Верхние  ее  слои,  по
словам Миколая,  были  слишком  уверены  в  себе,  уверены  во  всесилии
партийного аппарата, в незыблемости существующего строя, и их совершенно
не тревожило будущее, которое представлялось безоблачным во веки  веков.
Им и в голову не приходило позаботиться - скажем теперешними словами - о
приватизации тех благ, которые  находились  в  их  распоряжении  в  силу
занимаемой должности, они не считали  нужным  юридически  оформить  свое
право на недвижимость, на то, что им  предоставило  задарма  благодарное
государство. Представители же среднего звена то ли были поумнее,  то  ли
подальновиднее, во всяком случае они-то проявили заботу о своем будущем.
Не все, конечно, но многие. И был среди них один...
   Как я ни напрягала память,  не  могла  вспомнить,  на  какой  он  был
должности. Не  помнила  даже,  в  какой  области  подвизался.  Советник?
Контролер? Бухгалтер? Охранник? Нет, не вспомнить, а может, Миколай  так
толком и не сказал, мне же ни к  чему  было  запоминать.  А  вот  теперь
вспомнилось... Сначала Миколай говорил о нем как о  человеке  приличном,
порядочном, не таком, как остальные партийные работники. Его, по  словам
Миколая, возмущало всевластие партии и он склонен был к  противодействию
ему. Какое-то время они были с  Миколаем  близки,  Миколай  ему  даже  в
чем-то доверился, не слишком, совсем немного, но  достаточно  для  того,
чтобы этот самый представитель среднего  партийного  звена  мог  держать
Миколая в руках. И вовсе он не такой уж порядочный  оказался,  а  совсем
напротив, к Миколаю подлаживался только для того,  чтобы  заслужить  его
доверие и получить нужную информацию. И насколько я  поняла,  не  только
информацию  о  нелегальной   деятельности   Миколая,   но   и   какие-то
вещественные  доказательства  этой  деятельности.  Документы,  наверное,
какие-то, что же еще? Ну и теперь держал Миколая в  руках,  Миколай  его
боялся. Не за себя боялся, за дело. Во власти этого партийного работника
было погубить плоды многолетних трудов  Миколая  по  раскрытию  аферы  с
производством фальшивых денег. А Миколай  по  неизвестным  мне  причинам
ничего не мог тому сделать.
   Краем уха слышала я об  этом  типе.  Дело  происходило  уже  в  самый
последний  период  нашего  сожительства  с  Миколаем,  так  что  у  меня
сохранились о партийном прохиндее лишь  самые  общие  воспоминания,  но,
кажется, эту гниду не раздавили, когда рухнула партия. Напротив,  слетев
со своего места, она мягко приземлилась в заранее подготовленном, хорошо
унавоженном местечке и  расцвела  пышным  цветом  в  атмосфере  всеобщей
разрухи и беспредела, вмиг  позабыв  о  родной  партии.  Миколай  как-то
проговорился, что у него на  эту  партийную  гниду  тоже  есть  уздечка,
найдется, чем приструнить, кажется, какая-то ценная бумажка,  с  помощью
которой можно очень хорошо скомпрометировать негодяя. А если тот добился
теперь высокого положения, он мог для  собственной  безопасности  первым
приструнить   Миколая.   Не   исключено,   что   все   это   связано   с
фальшивомонетчиками.
   Прочно в памяти засела лишь одна деталь:
   Гниду из среднего звена можно было распознать  по  одной  характерной
черте. Очень характерной, но какой именно - я никогда не  знала.  Может,
был он косым на один глаз, может, одна нога у него была  короче  другой,
во всяком случае что-то очень  бросающееся  в  глаза.  И  баба  напротив
наверняка его видела, потому что он довольно часто бывал у Миколая.
   Очень не любила я эту бабу. Собственно, я против нее ничего не имела,
Миколаю она всегда оказывала мелкие услуги, но сквозь глазок ее двери на
меня излучалась такая неприязнь и даже ненависть, что во мне поднималась
в ответ волна стихийной, неосознанной антипатии. Нет,  я  с  этой  язвой
общаться не собиралась, но, может, имело смысл напустить на нее полицию?
Расскажу им все, что мне известно, а они уж сами пускай выжмут  из  этой
приросшей к глазку в двери мегеры все, что той известно. В конце концов,
не так уж много людей посещало Миколая, по характерной детали среди  них
нетрудно выявить нужного.
   Все это пронеслось в мозгу за  какие-то  две-три  секунды,  и  я  уже
собралась спуститься с лестницы, покинув площадку перед дверью Миколая и
вредной бабы, как  до  меня  донесся  снизу  женский  голос,  молодой  и
звонкий:
   - Адель, назад! Стой! Ты куда помчалась? Тебе еще мало этих ступенек?
Немедленно возвращайся! Назад, Адель! О Боже, это  собака  меня  в  гроб
вгонит!
   Снизу  что-то  стремительно  поднималось  по  лестнице.   Я   немного
поднялась вверх по лестнице, ведущей на шестой этаж,  ибо  в  мои  планы
никак не входила встреча с жильцами дома, я не хотела, чтобы меня  здесь
видели,  бабы  напротив  было  совершенно  достаточно.   И   тут   внизу
лестничного пролета  в  поле  моего  зрения  появилась  собака,  крупная
немецкая овчарка. Она уже не мчалась наверх, а поднималась по ступенькам
осторожно. Тело ее напряглось, шерсть вздыбилась, нос тревожно  втягивал
воздух.  Я  тоже  встревожилась  -  встреча  с  таким  крупным   зверем,
настроенным агрессивно, ничего хорошего не сулила. А  собака  была  явно
возбуждена. Что она против меня имеет? Не привыкла я к такому отношению,
как правило, всю жизнь и с собаками, и с кошками всегда хорошо ладила.
   Овчаркиной хозяйке  явно  не  хотелось  подниматься,  она  продолжала
убеждать собаку:
   - Адель, назад! Что с тобой? Забыла, где живешь? Адель!
   Не слушая хозяйку, напряженная как струна Адель ступила  на  площадку
пятого этажа, и тут я поняла, что не являюсь объектом  ее  внимания.  Не
реагируя на призывы хозяйки, Адель была вся поглощена тем, что учуяла за
дверью вредной бабы. Подойдя  к  этой  двери  вплотную,  она  интенсивно
принялась нюхать щель под дверью, потом  села  у  двери,  подняла  морду
вверх и жутко завыла.
   - Езус-Мария! - в ужасе произнесла ее хозяйка. - Адель, ты что?
   Адель выла художественно, с переливами, меняя интенсивность и  высоту
звука,  и  так  громко,  что  вытье,  казалось,  уже  не   умещалось   в
пространстве лестничной клетки.  Этажом  выше  и  этажом  ниже  хлопнули
двери, на третьем не хлопнула, но за дверью отчаянный детский голосок не
переставая допытывался: "Кто там?"
   Я оказалась в дурацком положении, спрятаться было решительно  некуда,
пришлось покориться судьбе.  Первой  меня  заметила  женщина  с  шестого
этажа. Свесившись через перила, она спросила:
   - Что там происходит? Это ваша собака? Мне не пришлось  отвечать,  за
меня это сделали  поднявшиеся  по