ни, шуршит море, отблеск  травы  и  нож  в
руке. И ты словно заговоренный. А кстати, куда подевалась эта обезьяна с
ножом? Как сквозь землю провалился.
   - Наоборот, он улетел в Берлин.
   - Теперь сознайся, о чем ты  ночью  беседовал  с  этой  дамочкой?  Ты
произвел на нее  столь  сильное  впечатление,  что  она  превратилась  в
цивилизованную женщину.
   - Не скажу, - прищурился Гуров. - Да теперь это и неважно.
   По проходу пробиралась улыбающаяся стюардесса с  подносом,  предлагая
напитки.
   Гуров поставил  на  откидной  столик  перед  Марией  два  пластиковых
стаканчика  с  минералкой,  привстал,  словно  устраиваясь  удобнее,   и
взглянул через плечо стюардессы на столики Катерины, которая дремала,  и
ее пятнистого соседа, спавшего с открытым ртом.
   Стюардесса с подносом ушла, вскоре подошла другая,  тронула  Катерину
за плечо, зашептала:
   - Простите, там внизу среди вещей желтая кожаная сумка на "молнии"  и
с поперечным ремнем случайно не ваша?
   - Моя, а что с ней? - Катя облизнула жирные от алой помады губы.
   - Расстегнулась, трясет, да и люди вечно лазают,  один  забыл  взять,
другой хочет положить, - ответила виновато стюардесса.
   - Спасибо, - Екатерина  тяжело  выбралась  из  кресла,  двинулась  по
проходу.
   - Извини, Машенька, я пойду покурю втихую, - Гуров пошел следом.
   Когда он встал, то чуть не столкнулся с Еланчуком, который неизвестно
каким  образом  оказался  в  этом  же  проходе.  Пропуская  Гурова,   он
задержался у пустого кресла и, закрытый плотной фигурой  Гурова,  быстро
поменял местами стаканчики, стоявшие на столике перед Катей и ее  спящим
соседом.
   Гуров покурил. Катя, видимо, привела в порядок свой саквояж.
   Они вернулись вместе. Гуров пропустил даму, она села. Гуров взял свою
воду, кивнул Марии и  Кате,  выпил,  сел  и  закрыл  глаза.  Очнулся  на
мгновение пятнистый немец, быстро выпил  воду,  откинул  голову,  закрыл
глаза и вновь открыл рот.
   Катерина смотрела на соседа с нежностью, даже с любовью.  Улыбнулась.
Помада окрасила ее зубы.
   Улыбка  казалась  кровавой.  Достала  зеркальце,  вновь   улыбнулась,
увидела краску на зубах,  провела  пальцем;  затем  взяла  пластмассовый
стаканчик, прополоскала рот и, выпив, откинулась на спинку кресла.
   Гуров посмотрел на сидевшего через ряд Еланчука, беззвучно прошептал:
   "Терпи, остался один шаг", - и встретился взглядом  с  Эльзой-Ольгой,
которая смотрела на него лишь секунду и зажмурилась.
   Мария, которая обычно все видит и чувствует, этот момент  пропустила,
смотрела в окно на разлетающиеся редкие облака и наплывающую  посадочную
полосу, стремительно несущуюся навстречу.
 
*** 
 
   Самолет взвыл и затрясся, мощно затормозил, затем начал выруливать на
отведенную  ему  посадочную  полосу.  По  внутренней  связи  усталый  и,
безнадежный голос убеждал  пассажиров  не  вставать  с  мест  до  полной
остановки двигателей. Большинство людей летало регулярно. Однако это  не
мешало им  мельтешиться,  толкаться,  пробиваясь  к  выходу,  словно  из
самолета можно выпрыгнуть на ходу, как из трамвая.
   Неподвижно сидели лишь несколько пьяных, да Катерина,  разметав  свои
телеса, уронив голову на грудь, не реагировала на посадку.
   Гуров, подхватив легкий  чемоданчик,  пропустил  Марию  вперед,  даже
слегка подтолкнул ее, не хотел,  чтобы  она  присутствовала  при  сцене,
когда выяснится, что женщина мертва. Они прошли в  здание  аэропорта  до
того, как закричала стюардесса.
   Лица пограничников были,  как  всегда,  строги,  неулыбчивы.  Русские
пограничники в своей сосредоточенности впереди планеты всей.
   А  в  зале  выдачи  багажа  произошел  очевидный  прогресс:  чемоданы
появились чуть ли не одновременно с пассажирами, которые их  вылавливали
с транспортера.
   Эльза тут же оказалась  в  объятиях  симпатичного  мужчины  с  легкой
сединой на висках, который повел ее к служебному входу.
   Гуров нарочито замешкался, наблюдая за  ними,  но  Эльза  с  мужчиной
скользнули в стеклянные двери, растворились в людском водовороте.
   Петр, кроме чемодана, держал длинную  узкую  коробку  с  изображением
гигантской  куклы,   озирался.   Еланчук   разговаривал   с   таможенным
начальником, не упуская из поля зрения Петра,  прекрасно  понимая,  кого
тот ищет бегающими глазами. Гиви подтолкнул  Петра  в  сторону  зеленого
коридора, и они благополучно миновали таможенный контроль.
   Гуров нагнулся за своим  чемоданом,  но  им  уже  завладел  полковник
Крячко, который по случаю встречи начальника был в парадной  милицейской
форме. Он обнимал Марию, хохотал и грозно спрашивал:
   - Дорогая, надеюсь, наш бездельник не приставал к  тебе  с  ненужными
вопросами?
   -  Стас,  если  ты  хочешь  изолировать  этого  человека  от  работы,
требуется полностью изолировать его от общества.
   - Неужели нашел? - удивился Станислав.
   - Обязательно! - произнесла Мария любимое  слово  опергруппы.  -  Лев
Иванович разыщет дьявола даже в раю.
 
   Декабрь 1996 г.
   г. Москва



   Николай ЛЕОНОВ 
   СТЕРВЯТНИКИ 
 
 
 
   ONLINE БИБЛИОТЕКА tp://www.bestlibrary.ru 
 
Пролог 
 
   Серебряков Кирилл Федосеевич, мужчина лет около  пятидесяти,  но  уже
пенсионер, полковник-артиллерист, уволенный из армии из-за травмы  ноги,
полученной на учениях, шел ненастным  мартовским  вечером  по  Якиманке,
прогуливал своего пуделя. Серебряков любил  своего  не  шибко  красивого
пуделя, возможно, и потому, что любить отставнику было больше некого.
   Супруга скончалась  еще  прошлым  летом,  сын  -  капитан,  служил  в
Ростовской области. Дочь вышла замуж и отбыла в жаркие страны  по  месту
жительства черного мужа и нелюбимого зятя.
   Полковника уволили, как он считал,  из-за  дурной  привычки  говорить
начальству, что он думает, а не то, что генералы пожелают  услышать.  Но
колено действительно  побаливало,  полковник  шел,  слегка  опираясь  на
толстую сучковатую палку, полированную, с красивой накладной надписью  о
верной безупречной службе, о непроходящей любви офицеров полка, которыми
он командовал в последние годы.
   Об улице, по которой он шел, говорить нечего, каждый москвич Якиманку
знает. В начале века улица считалась чуть ли не  одной  из  заглавных  в
Москве, ну, в крайнем случае, третьей, после  Тверской  и  Поварской.  В
былые времена  особняки  тут  стояли  богатые,  сейчас  они  поблекли  и
облупились... Полковник те годы не застал, но из  книг  и  от  родителей
слышал, что Якиманка считалась улицей почтенной,  Ипатьевского  особняка
не имела, однако люди ее знали.
   Сегодняшним вечером, да еще в  моросящий  дождь,  она  не  выделялась
среди сотен своих московских соседей, разве что тем, что по Якиманке  не
гремели трамваи да троллейбусы, которые выплевывали из  себя  измученных
работой людей. Она не привлекала и провинциалов станциями метро.
   Наш полковник шел по ней,  родимой,  изредка  отбрасывая  из-под  ног
мокрые и пожухлые  листья  деревьев,  и  рассуждал  о  том,  что  завтра
непременно займется устройством на работу.
   Русский человек любит начинать новую жизнь  по-новому  с  завтрашнего
дня  или  с  понедельника,  хотя  и  не  ведает,  чем  закончится   день
сегодняшний.
   Тимошка, так звали пуделя, куда-то подевался, и полковник  начал  его
звать, поворачиваясь в разные стороны,  когда  из  подворотни  выскочила
группа подростков, мгновенно заполнившая промозглую  темень  гиканьем  и
свистом.
   - Вам бы тачанку, так натуральные хлопцы батьки  Махно,  -  усмешливо
сказал полковник, и звучали в его голосе не осуждение  и  не  угроза,  а
обыкновенная зависть к молодости.
   Пацаны,  которым  было  лет  по  семнадцать-восемнадцать,  восприняли
оброненную  реплику  иначе,  окружили  прохожего.  Один   из   них,   не
выделявшийся среди товарищей, недобро сказал:
   - Чего, старый пень? А ну возьми свои большевистские слова взад!
   - Гуляй, сынок! Тимоха, сукин сын, куда  подевался?  -  вновь  позвал
полковник.
   - С тобой вроде разговаривают! - Парень, явно  вожак  стаи,  вошел  в
круг, и он, словно по команде, сомкнулся.
   До этого момента полковник относился к происходящему несерьезно, даже
с юмором. Но когда он увидел белые лица и пустые  глаза  нападавших,  он
испугался, затем разозлился и ударил главаря своей сучковатой палкой.
   Полковник не  знал  закон  улицы:  если  ударил,  должен  нападавшего
"вырубить", тогда бы он сохранил шансы на  жизнь.  Уличная  стая  всегда
труслива и, получив серьезное сопротивление, отступает. Но полковник все
еще считал, что имеет дело с мальчишками, почти детьми, ударил вполсилы,
раскровянил главарю лоб, парень даже не покачнулся.
   Полковник почувствовал удар в бок, не понял, что его ткнули ножом,  и
все еще считал, что дурацкую драку можно покончить миром.
   - Ну все, спустили пар и  хватит,  -  сказал  он,  получил  удар  под
коленки, упал.
   Подлетел пудель, тявкнул, даже схватил  одного  из  парней  за  ногу,
точнее, за штанину, парень нагнулся, поднял верного пса  за  загривок  и
воткнул ему в живот нож.
   А лежачего хозяина били ногами, не пинали, били расчетливо, убивали.
   - По почкам его!
   - А я по печени!
   - Что-то морда у него шибко гладкая, дай-ка я ему врежу!
   Они даже не  понимали,  что  бьют  труп,  бросили  на  грудь  бывшего
отставного полковника безжизненное тело пуделя.
   Думаете, побежали?
   Главарь спросил:
   - На чем мы закончили?
   - Высоцкий, - ответил один из парней, а другой запел:
 
   Я был душой дурного общества,
   И я могу сказать тебе:
   Мою фамилью - имя - отчество
   Прекрасно знали в КГБ.
   В меня влюблялася вся улица
   И весь Савеловский вокзал,
   Я знал, что мной интересуются,
   Но все равно пренебрегал.
 
Глава 1 
 
   В  кабинете  начальника  Главного   управления   уголовного   розыска
Министерства внутренних дел России находились старые  друзья,  служившие
некогда в МУРе. Генерал-лейтенант Петр  Николаевич  Орлов,  ему  недавно
стукнуло 60, и полковники Гуров и Крячко. Они знали друг друга  не  один
десяток лет, дружили домами,  что  не  мешало  им  на  службе  соблюдать
субординацию. Единственно, в чем  они  нарушали  установленный  порядок,
когда не было посторонних, обращались друг к другу на "ты".
   Генерал был невысок ростом, грузен.
   Казалось, его лицо лепил то  ли  скульптор-неумеха,  то  ли  изрядный
юморист.
   Половину  лица  занимал  лоб,  нос  никакой  формы  не  имел,  глазки
прятались под мощными  бровями  и  смотрели  оттуда,  словно  из  норок,
походил генерал на  русского  мужика.  За  такой  простецкой  внешностью
прятался  хитрый  житейский  ум,  потрясающая  память  и  огромный  опыт
розыскника.
   Станислав Крячко, лет сорока с  небольшим,  что  называется,  обладал
внешностью заурядной, если бы не глаза, которые чаще  бывали  дурацкими,
порой - насмешливыми, хитрыми, умными.
   Лев Иванович Гуров, также сорок с хвостиком, был  высок,  атлетически
сложен, лицом походил на  наших  предков,  которых  мы  порой  видим  на
старинных фотографиях, гравюрах и думаем, если такими были наши  предки,
то куда же все девалось? Стать, уверенность  в  себе,  спокойный,  порой
насмешливый взгляд.
   Гуров  неизвестным  способом  все  перечисленные  качества  сохранил,
ботинки всегда сверкают, костюм элегантен, в глазах то ли вопрос, то  ли
легкая усмешка. Гуров с Крячко были в равных званиях,  но  по  должности
Лев Иванович был выше.
   Итак, три друга собрались в генеральском кабинете, не ругались,  чего
за  четверть  века  совместной  работы   не   случалось,   но   говорили
недоброжелательно. В основном беседа  велась  между  Орловым  и  Крячко,
Гуров по  укоренившейся  привычке  стоял  у  окна  и  курил  у  открытой
форточки.
   - Петр Николаевич, извини покорно, - четко выговаривал Крячко,  -  но
тебе,  возможно,  известно,  что  в  Москве,   кроме   Главка,   имеются
райуправления и отделения милиции. И  везде  есть  оперативники.  Забили
человека  насмерть  -  трагедия,  но  ребенку  ясно,  что   преступление
совершила местная шпана. Участковые и оперативники  тамошнего  отделения
знают такую публику в сто раз лучше нас.
   Генерал сидел в кресле, прикрыв глаза, сцепив пальцы рук на животе, и
явно Станислава не слушал, ждал, когда порох у него кончится.
   Станислав решил передохнуть и возмущенно взглянул на  Гурова,  своего
непосредственного начальника и друга.
   Орлов сигнал "SOS" перехватил и ухмыльнулся.
   - А я нарочно велел такие  дела  подобрать,  в  папку  сложить,  сюда
принести. А  то  в  последнее,  время  все  с  банкирами  да  министрами
занимаетесь, пора на грешную землю опуститься.
   - Да, мы последние годы работаем с верхами, - возразил  Станислав.  -
Но у нас и агентура, и связи там.
   Орлов согласно кивнул, перелистал пухлую папку бумаг, лежавшую  перед
ним.
   - Я не стану перечислять, сколько за последний год совершено  уличных
грабежей, изнасилований, немотивированных  убийств.  Вы  полагаете,  это
дела воров в законе, крутых авторитетов?
   Вчерашняя  уличная  шпана  почувствовала   нашу   неорганизованность,
бессилие, собрала свои команды и творит беспредел. И если мы не дадим ей
по лбу, не проявим власть, то скоро можно будет объявить Москву открытым
городом, ввести комендантский час, осадное положение.
   - Петр, ты прав, но решение  принимаешь  неверное.  -  Гуров  погасил
сигарету и сел на свой стул. - Каждый  должен  заниматься  своим  делом.
Если в горах грозит сойти лавина и похоронить тысячи людей, бессмысленно
вызывать  на  помощь  мастеров-горнолыжников.  Следует  тряхнуть   наших
генералов,  которые  занимаются   кадрами,   поставить   на   их   место
профессионалов.
   Те  в  свою   очередь   разгонят   стада   бездельников,   курирующих
райуправления  и  отделения.  Следует   создать   армию   оперативников,
участковых, следователей, которые работают на земле, и они  будут  знать
бритоголовых отморозков в лицо и по имени, тогда наступит порядок. А  мы
вдвоем, - Гуров кивнул на Станислава,  -  ничего  сделать  не  можем.  И
говорить об этом людей смешить.
   - Лева, ты мыслишь правильно, а предлагаешь утопию. - Орлов приподнял
папку с бумагами, отпустил, она грузно шлепнулась на стол. - По  данному
вопросу существует приказ первого замминистра, и твоя фамилия названа.
   Если вы срочно не раскроете несколько уличных преступлений,  сбудется
твоя мечта, ты отправишься копать огород к отцу.
   - Ну, пугать меня, Петр, не следует, - усмехнулся Гуров. -  Рапорт  я
могу подать сегодня. И ты прекрасно знаешь, работу в Москве я найду  дня
через три.
   - А три дня чего будешь делать? - наивно,  с  детским  выражением  на
лице спросил Станислав.
   - Ну, по русскому обычаю два дня буду с тобой  обмывать  покойника  и
плакать, день - баня, день - бассейн.
   К тому времени друзья  найдут  мне  местечко,  где  я  буду  получать
больше, чем министр, и работать по свободному расписанию.
   - Вроде нас трое, - сказал Орлов. - Значит, меня вы бросите? -  вроде
бы жалобно спросил генерал, да так достоверно, что даже Гуров обманулся.
Орлов по-блатному цыкнул зубом и продолжал:
   - Вы, пацаны, будете на этой делянке пахать, пока меня на  пенсию  не
выпихнут. А ты.  Лев  Иванович  Гуров,  опосля  в  энто  кресло  сядешь,
узнаешь, сколько кровушки вы из меня выпили. Я озабочусь, и твои  фокусы
о чьем-то неумении руководить - не пройдут, найду человека, которого  ты
послушаешь.
   "Это он моего отца имеет в виду", - понял Гуров  и  загрустил,  знал,
что против отца никогда не пойдет.
   - Ты умен, но политик херовый, - в глазах генерала  плясала  усмешка.
Ты предлагаешь совершенно верную реорганизацию милиции. Люди  устали  от
перестроек, власти знают, хотя бы кусок  народу  надо  бросить  сегодня.
Поэтому тебя, сыщика от Бога, заставляют улицы  подметать.  Ты  возьмешь
метлу и пойдешь на улицу. Все! Совещание закончено. Уйдите добром, а  то
выгоню.
   Генерал взял со стола папку, протянул Гурову  и,  когда  офицеры  уже
были в дверях, обронил:
   -  Начальник  МУРа,  руководители  прочих  милицейских  подразделений
поставлены в известность, людьми вам помогут.
   Крячко повернулся, вытянулся, даже щелкнул каблуками.
   - Спасибо,  господин  генерал-лейтенант.  Я  знаю  этих  людей.  Коли
зарежут, соблаговолите над ящиком пару слов сказать, - Станислав  закрыл
двойные двери и одними губами матерно выругался.
   Секретарь Верочка, прекрасно  зная  о  дружбе  генерала  с  сыщиками,
проводила их удивленным взглядом.
   Кабинет Гурова и Крячко находился рядом. Когда они  вошли,  Станислав
чуть не заорал:
   - Где твой знаменитый норов, гений?
   - Побереги силы, Станислав, - холодно ответил Гуров. - Иначе  у  тебя
весь пар в свисток уйдет.
   - Ты понимаешь, кого нам дадут в  МУРе  и  в  других  подразделениях?
ехидно поинтересовался Станислав. -  Каждый  хозяин  сводит  на  сторону
людей бросовых либо давно обезножевших, пьяниц да дураков.
   - Они могут выделять кого угодно, но я возьму лишь  тех,  кто  пашет,
ответил Гуров. - Ты слушал, да не понял, что нам с тобой власть  отдали.
А за власть, дорогой мой, люди головы кладут. А нам насильно ее всучили.
   - А в заклад взяли наши головы.
   - Не головы, только погоны. Хватит дискутировать,  давай  читать  эту
макулатуру. Начнем с убийства  отставника  и  пуделя.  Садись,  -  Гуров
указал на кресло Станислава, которое  стояло  за  столом,  расположенным
напротив. Столы  сыщиков  упирались  лоб  в  лоб  у  единственного  окна
кабинета.
   Станислав с тяжелым вздохом опустился на свое  место.  Гуров  раскрыл
полученную у генерала папку, разделил лежавшие в ней материалы  примерно
поровну, протянул пачку другу, сказал:
   - Просмотри, затем поменяемся.
   Некоторое время они читали документы,  чувствовалось,  что  некоторые
заявления были припрятаны в отделениях, работа  по  ним  не  велась,  на
милицейском жаргоне это были "глухие висяки", то есть дела  безнадежные,
которые не регистрировались, чтобы не гробить и  без  того  безрадостную
отчетность.
   В основном сыщики читали об убийствах на улицах,  разбоях,  грабежах,
нанесениях тяжких увечий. Бумажки были  подколоты  скрепками,  содержали
заявления  потерпевшего,   если   он   остался   жив,   либо   заявления
родственников убитого; редко - протокол осмотра места преступления,  еще
реже - опрос одного-двух свидетелей, которые "чего-то такое  видели  или
слышали". Ясно, что достать такие  материалы  из  заначек  оперативников
было делом непростым.
   В  старые  времена  за   одно   подобное   укрывательство   вкалывали
"строгача", выносили  служебное  несоответствие,  а  то  и  выгоняли  со
службы. После Афганистана, Чечни выяснилось, что  никто  ни  за  что  не
отвечает, спрятать заявление в отделении милиции  стало  делом  если  не
обыденным, то и  не  слишком  скандальным.  Уличенные  оперативники,  не
смущаясь, отвечали, мол, вы с генералами и сотнями  трупов  разберитесь,
опосля снимайте с меня шкурку, что не передал заявление в прокуратуру по
столь "громкому" делу.
   Однако, читая заявления и скудные бумаги,  опытные  сыщики  прекрасно
понимали,  что  начальству   пришлось   крепко   надавить,   требуя   от
оперативников расстаться со своими заначками.
   Гуров и Станислав обменялись папками, прочитали все,  взглянули  друг
на  друга  и  долго  молчали.  Одно  дело  читать  ежедневные  сводки  о
совершенных  преступлениях,  совершенно  иное  -  ознакомиться  с  таким
количеством убийств, разбоев, изнасилований, когда они собраны вместе.
   - Да, Лев  Иванович,  снялись  мы  с  "земли",  окопались  в  высоких
кабинетах, стали большими начальниками, -  произнес  наконец  Станислав,
растянув последние слова до предела, - и  беды,  горе  людское  остались
где-то вдалеке.
   Гуров смотрел задумчиво и равнодушно, не отвечал. Станислав  согласно
кивнул и продолжил:
   - Известно, молчание - золото... Творится беспредел, но ты был  прав,
заявив Петру, что