ывал  в  странах  богатых  и
спокойных, где не работал, а отдыхал, случалось, заходил  и  в  магазин.
Конечно, в них было стерильно чисто, но европейские, да и  неевропейские
магазины отродясь не являлись, даже отдаленно, ЦУМом.
   "Сюда, пожалуй, приходить  не  надо",  -  думал  он,  профессионально
оценивая огромные светлого  металла  контейнеры  на  колесиках.  Хорошие
емкости, выше человеческого роста, туда можно что угодно  положить.  Вон
три ящика стоят, может, с товаром, может, и пустые. Надеть рабочий халат
и кати куда хочешь, никто не спросит, никому  не  нужно.  Россия.  Новый
порошок для мытья стекла приобрели, пылесосы купили, а культура  быта  и
привычка к порядку не продается.
   Кобра смотрел на бесхозные контейнеры, думал, что  большие  ящики  на
колесах - вещь для него крайне полезная.
   Сыщик Гуров, который перестал спать, почти ничего не ел, искал Кобру,
в этот момент стоял от него метрах в тридцати, не более, смотрел  на  те
же ящики и думал о том же, о чем и террорист.
   Кобра зашел в парфюмерный  отдел,  решил  купить  новой  сожительнице
духи.
   Сыщик отправился искать обувной отдел, хотел выяснить, сколько  стоят
приличные уличные туфли.
   Данину-Кобре  ЦУМ  не  понравился,  взрыв   в   этом   универмаге   -
происшествие, которое не потрясет людей.  Конечно,  жертв  будет  много,
пройти в подвалы торгового здания не просто, но вопрос решить  можно,  и
заложить взрывчатку в основание здания и в торговые залы  не  так  уж  и
трудно.  Но  магазин  есть  магазин,  и   его   взрыв   -   событие   не
экстраординарное. В причинах теракта начнут искать коммерческие причины,
убийство из-за денег тривиально, даже обыденно. Кобре  нужно  иное,  ему
поставили  задачу  потрясти   людей   жестокостью   и   бессмысленностью
содеянного. И Абба, с которым Данин работал второй десяток лет,  впервые
не выплатил  все  деньги  вперед,  а  дал  лишь  четверть,  сказав,  что
остальное террорист получит после работы и в зависимости от  результата.
Правда, два миллиона долларов Данин никогда раньше и не запрашивал.
 
Глава 17 
 
   Впервые вопрос о работе в Москве  обозначился,  когда  Данин  и  Абба
летом этого года встретились в Ницце. Кобра не  работал  уже  два  года,
последняя его акция была проведена  в  Южной  Америке,  где  он  взорвал
машину одного дипломата.
   Неожиданно Абба на очередной встрече сказал:
   - Нами интересуется Интерпол, занимайся  коммерцией,  нужно  будет  -
найду.
   Между  ними  была  установлена  сложная,  хорошо   законспирированная
система связи. Они оба много разъезжали по свету, но  найти  друг  друга
могли достаточно быстро. В случае необходимости Данин посылал открытку в
Вашингтон,  а  Абба  отправлял  свои  послания  на  Канарские   острова,
конкретно на остров Тенерифе,  где  на  скромной  вилле  жила  немолодая
супруга Кобры, в недавнем прошлом одинокая вдова, безумно  влюбленная  в
своего молодого русского супруга-красавца.  Вадим  хотя  и  не  был  уже
молод, но для своих сорока лет выглядел прекрасно,  он  никогда  не  был
красив, скорее его. внешность можно было назвать заурядной, но  женщинам
нравился. Далеко не атлет, он имел сухощавую  стройную  фигуру,  обычное
простоватое  лицо,  но  удивительно  светлые  прозрачные  глаза,  взгляд
которых  буквально  завораживал  женщин,  да  и  на  мужчин   производил
впечатление. Известно, дети впечатлительны, чутки и часто очень точны  в
своих оценках. Вадька Данин получил свою кличку Кобра в классе пятом или
шестом. На уроке зоологии показывали фильм о  змеях,  оператору  удалось
снять кобру очень крупно, она практически смотрела в объектив,  то  есть
прямо в глаза зрителю.
   - Во глазищи, жуть, - сказал кто-то из учеников.
   - Точно как у Вадьки Данина, когда он мазу тянет. С  тех  пор  Данина
начали звать Коброй, хотя ничего бесчеловечного и жестокого в пацане еще
не проявлялось. Да его и нельзя было  назвать  жестоким  в  общепринятом
смысле этого слова. Он никогда не мучил животных, уже став  уголовником,
Данин не бил без необходимости парней зависимых и более слабых. Но когда
умерла, его мать, - отца Вадим никогда не видел, - Данин утром  выполнил
все необходимые формальности, а вечером с девушкой пошел в кино, смотрел
"Карнавальную ночь", а ночью занимался любовью в постели матери, так как
постель была удобнее его продавленного дивана.
   Вадим Данин родился человеком неэмоциональным,  равнодушным  к  чужим
страданиям, боли, даже жизни. С возрастом в  уголовной  среде,  позже  в
зоне он понял,  что  врожденное  качество  дает  ему  перед  окружающими
определенное, порой значительное,  преимущество.  Так,  арестованный  за
хулиганку, оказавшись в зоне  впервые,  без  физического  превосходства,
авторитета, без "подогрева" с воли, он стал рядом с местным паханом чуть
не вровень буквально за одну ночь. Зэки выявили в бараке  стукача  и  на
сходке местных авторитетов приговорили его к смерти.  Но  среди  пятерых
законников,  державших  верх  в   бараке,   были   два   вора-домушника,
мошенник-кукольник и два карманника-щипача, они пользовались авторитетом
на воле, имели его и в зоне, но никто из них никогда не убивал человека.
Так и получилось, что "преступник" имелся, приговор был вынесен, а палач
отсутствовал, никто брать на себя  кровь  не  хотел,  да  и  не  был  на
убийство способен.
   В середине семидесятых человеческая жизнь была еще  в  цене,  еще  не
родились или только пошли в детский сад  пацаны,  которые  к  девяностым
годам выросли в  дебильных  бугаев,  способных  "замочить"  человека  за
стакан или просто  так,  от  скуки,  и  получили  впоследствии  прозвище
"отморозки". Время, когда жизнь человека стала  бесценной,  то  есть  не
имеющей никакой цены, как вещь бросовая, вроде пустой  бутылки,  еще  не
наступило. И в зоне  создалась  ситуация  всем  нам  до  слез  знакомая:
политбюро решение вынесло, исполнять его было некому.
   Данин о том прослышал и однажды, подловив  одного  из  руководителей,
невзначай обронил, мол, создавшееся  положение  несложно  исправить,  за
оказанную услугу он просит "верха" поднять его, Вадьки Данина, авторитет
в зоне. "Член" болтовне пацана не поверил, но  и  не  отказался.  "Бюро"
начинало терять  авторитет,  "народ"  стал  посмеиваться.  Вадька  вновь
подошел к "бате", глянул вопросительно. Авторитет пожал  плечами,  молча
кивнул. Тут Кобра впервые проявил свой талант предвидения.
   - Вечером, как обычно, кликните желающих  в  картишки  переброситься.
Ясно, желающих не окажется, а я откликнусь. Вы  меня  в  свои  хоромы  и
пригласите.
   В бараке  у  руководства  имелся  свой  красный  угол,  куда  рядовым
гражданам был вход воспрещен. Тут пили, что удавалось достать, играли  в
карты, на стене висела реклама Аэрофлота с белозубой стюардессой.
   В назначенный час никому до того не известный  Вадька  Данин  сел  на
предложенное место, взял колоду замусоленных карт и сказал:
   - Я к вам с величайшим почтением и низким  поклоном.  Работенку  вашу
готов исполнить, просьба у меня пустяковая.  Через  минут  несколько  вы
меня  отсюда  выгоните,  пустите  слух,  что   выиграл   я,   вроде   бы
"исполнитель" высокого класса. Когда работа будет  исполнена,  вы  снова
меня в игру возьмете, вновь проиграете и признаете своим. Дунете  людям,
что "малява" с воли вам пришла, где сказано,  что  Вадим  Данин  сильный
шулер, не авторитет, но человек уважаемый.  Мне  лишнего  не  требуется,
хочу в тепле свой небольшой срок домотать.
   - Лады, но если ты языком трепанешь, мы тебя тут раком и поставим,  -
сказал один из авторитетов.
   - Лады, - в тон ему ответил Данин, сгреб  со  стола  несколько  мятых
червонцев, - ты свои слова запомни. - Зная, что  взгляд  его  обычно  не
выдерживают, он посмотрел говорившему в глаза, и  тот  отвернулся.  -  Я
банчок взаймы взял, верну, требуется  перед  братвой  засветиться,  -  и
вышел.
   На третий день утром стукач на подъем не отозвался. Он лежал в  койке
с пробитым напильником горлом. В оперчасти  головы  до  лысин  протерли,
изучая дела осужденных, всех лагерных стукачей на уши  поставили,  но  в
сторону худощавого Вадьки Данина не только  никто  не  мигнул,  даже  не
глянул.
   Он домотал свой короткий срок на кухне, известно, в зоне теплее места
нет. Ни  опер,  ни  сотоварищи  удивления  не  высказывали,  все  знали,
авторитеты в буру пацану крупно попали и таким местом отмазывались.
   Вернулся домой он если не героем, то парнем авторитетным. Судимость с
него сняли, тут же в военкомате о Данине вспомнили. Он в жизни ничем  не
болел, даже болезнями, которые любому нормальному  ребенку  от  рождения
положены. Скажем, ветрянка, корь, ангина паршивая и та  парня  миновала.
Но опять же медкомиссия прежде была не то что сегодня: коли указательный
палец на правой руке имеешь - служи. У Данина  обнаружили  плоскостопие,
дефект, о котором он никогда и не слышал, сказали, что к срочной  службе
он не годен и подлежит призыву только в случае войны.
   Вскоре Вадька по недоразумению при всей своей осторожности вляпался в
групповой разбой. Была  его  вина  в  нападении  на  пьяного,  не  было,
установить не успели.  Вадим  Данин  кинулся  в  военкомат,  где  о  его
плоскостопии забыли, так как очень требовались войны, способные защитить
Россию от Афганистана.
   К добровольцу Данину в армии отнеслись внимательно. После прохождения
трехмесячного курса молодого бойца  направили  в  школу  сержантов,  где
обучали взрывному делу. Новобранцы, в основном девятнадцатилетние пацаны
из   российской   глухомани,   сообразительностью   не   отличались,   и
двадцатичетырехлетний москвич со средним образованием, жизненным  опытом
и хваткой уголовника разительно выделялся  и  начальству  нравился.  Его
даже хотели, присвоив звание сержанта, оставить при школе,  но  война  в
Афганистане разворачивалась серьезная. Данина направили в пекло.
   Но и в Афганистане начальство к серьезному, дисциплинированному парню
благоволило, и он попал не на передовую, а на  расчистку  горных  дорог,
которые местные жители  заваливали  и  разрушали  ежедневно,  взрывникам
работы хватало. И хотя работали в нескольких километрах от места  боевых
действий, небольшие группы душманов появлялись не  только  ночью,  но  и
днем, приходилось падать в каменные расщелины и отстреливаться.
   Кобра относился к  войне  и  своей  судьбе  философски,  считая,  что
сегодня ему выпала не худшая карта. В Москве его  ждала  тюрьма,  долгое
ожидание суда, как минимум пять-шесть лет зоны  строгого  режима.  Рядом
гибли пацаны, не видевшие жизни, никем  не  разыскиваемые,  единственная
вина которых заключалась в том, что они родились в Стране Советов.
   Выходя спозаранку на  объект,  осматривая  предстоящий  фронт  работ,
распределяя своих солдатиков, сержант Данин первым  делом  находил  свой
персональный дзот, то есть место среди скал, где он схоронится в  случае
нападения. Он не был  философом,  не  обладал  политическим  кругозором,
жизнь понимал просто, потому на афганцев личного зла не держал. Они  нас
не звали, мы заявились, желаем, чтобы они жили, как мы того хотим, а они
того не желают.  А  тут  еще  Аллах  с  Христом  путаются,  вообще  дело
непонятное,  говорят,  тысячелетия  тот   спор   разрешить   не   могут.
Спрашивается, на хер мы сюда полезли и кому тут нужны?
 
*** 
 
   До дембеля оставалось полгода, когда Кобра  получил  приказ  очистить
завал на горной дороге. Работа была обычной.
   Выстрела Данин не слышал, но по  тому,  как  упал  лейтенант  охраны,
понял, что началось худшее. Горстка саперов и бойцов на узком шоссе была
похожа на  игрушечных  солдатиков  в  тире,  которых  выставили  в  ряд,
промахнуться мог  только  безрукий.  "Духи"  стрелять  умели.  Уничтожив
практически всех, они посыпались с горного отвеса.
   Автомат Данина лежал в стороне. Кобра даже не подумал о нем.  Стоя  у
скалы, смотрел равнодушно, как  добивают  товарищей,  курил.  Командовал
отрядом бородатый атлет, но старшим был явно  другой  человек,  европеец
среднего роста, он не стрелял, не  кричал,  по-хозяйски  оглядывал  поле
боя. Европеец взглянул на спокойно покуривающего  Кобру,  сказал  что-то
командующему атлету, который тут же гортанно закричал, афганцы торопливо
подхватили валявшиеся на дороге инструменты, начали подниматься в  горы.
Европеец подошел к сержанту, переговорил с ним, и Данина  не  только  не
связали, а нагрузили пятью автоматами, дали рюкзак  со  взрывчаткой.  Он
шел свободно, примерно в середине небольшого отряда, который  растянулся
цепочкой на чуть приметной горной тропе.  Шли  трое  суток  с  короткими
привалами.
   Так Кобра впервые встретился с Аббой, жизнь связала их  на  несколько
лет.  И  впоследствии  Абба  не  раз  благодарил  судьбу  и  собственную
прозорливость, которая подсказала ему,  что  молодой  русский  парень  с
мертвыми прозрачными глазами,  спокойно  куривший  под  дулом  автомата,
многого стоит.
   В горах Данин спал в хижине, сложенной из камней, где имелся очаг, на
котором Кобра готовил себе еду, спал он на деревянном настиле,  покрытом
рваной  одеждой,   видимо   снятой   с   захваченных   пленных,   охрана
отсутствовала, впрочем, и идти было некуда. Конечно, он мог  определить,
в какой стороне  находились  советские  войска,  и,  если  двигаться  по
прямой, в конце концов набредешь на своих.  Но  кто  для  Кобры  "свой"?
Главное, добраться до них шансов практически никаких. Да и Абба, к  тому
времени  Данин  уже  знал  имя   иностранца,   национальность   которого
определить не мог, был далеко  не  прост,  и  видимая  свобода  пленника
наверняка контролировалась, являлась примитивной  ловушкой.  Кобра  лишь
однажды его спросил:
   - Вы имеете на меня определенные виды? Когда мы отсюда уедем?
   - Всему свое время, молитесь, чтобы ваши меня  не  убили.  Вы  умрете
следом за мной, только страшнее, - ответил Абба.
   - Я говорил, для меня нет ваших и наших, я  сам  по  себе,  -  сказал
Кобра и ушел в свою нору.
   Через день Абба зашел к  нему  в  хижину  с  каким-то  афганцем,  они
перебросились несколькими фразами, после чего абориген  развязал  мешок,
который держал в руках, и вынул из него человеческую голову.
   - Ты знал этого человека? - спросил Абба. В  хижине  было  сумеречно,
голова испачкана в крови. Кобра сказал:
   - Вынесите на свет, не разберу.
   Афганец сунул голову в руки Кобре, что-то сказал и ушел. Кобра  вышел
на улицу, вымыл голову в бочке с водой, которая стояла неподалеку,  отер
тряпицей мертвое  лицо,  положил  голову  на  выступ  в  скале,  отошел,
пригляделся. В этот  момент  он  походил  на  художника  или  фотографа,
ищущего наилучший ракурс для портрета.
   Абба наблюдал за Даниным, молча курил.
   - Фамилии не знаю, кажется мне, что это старлей из второй  роты,  они
стояли по соседству с нами.
   - Он был разведчик? - спросил Абба.
   - Не думаю, - ответил Кобра. - Полагаю, обычный полевой офицер.
   - Больше ничего сказать о нем не можете?
   - Нет.
   - Хорошо, захороните. - Абба взглянул  на  Данина  с  любопытством  и
ушел.
   Кобра отыскал среди скал кусок земли, вырыл яму, захоронил  голову  и
стал  готовить  обед.  Он  чувствовал,  что  за  ним  наблюдают,  но  не
оглядывался, вел себя как обычно.
   Еще через  три  дня  в  лагерь  привезли  русскую  женщину  с  сыном,
парнишкой лет десяти, может, чуть старше. Кобра  видел  их  издалека.  В
хижину вновь явился Абба.
   - Они захватили жену и сына русского полковника, который во время боя
погиб, унести его  не  удалось.  Они  хотят  отослать  женщину  и  парня
обратно. У нас имеется  старенький  "Виллис",  вы  можете  сделать  так,
чтобы, когда машина придет к русским, она взорвалась?
   - Прибыла на место и взорвалась? - переспросил  Кобра.  -  Нет.  Если
установить часовой механизм, то он сработает в определенное  время.  Где
будет находиться машина -  неизвестно.  Можно  сделать  так,  что  взрыв
произойдет, когда откроют капот или багажник.  Существуют  дистанционные
управления,  которых  у  меня  нет.  Так   что   ваше   театрализованное
представление я устроить не в силах.
   - А если от этого зависит ваша жизнь?
   - Слушайте, майор,  полковник  или  кто  вы  там  на  самом  деле!  -
разозлился Кобра. - Моя жизнь никак  не  связана  с  моими  техническими
возможностями. Пугать меня не надо, вы  уже  могли  убедиться,  что  это
бессмысленно. И вообще мне надоело жить в этой лачуге, мерзнуть  ночами.
Я такой, какой есть, нужен - берите!
   - Странный вы человек, Вадим. - Абба смотрел  задумчиво.  -  Я  видел
много разных людей, вас не пойму.
   - Чего меня понимать, я прост, как оглобли, - ответил сержант.
   Через несколько дней Данина перевезли  в  лагерь  военнопленных,  где
была обычная казарма, двухъярусные койки, кормили  неплохо.  Здесь  были
люди разных национальностей, они  и  держались  группами,  разговаривали
между собой на родном языке. Было и с  десяток  русских,  среди  которых
Кобра  быстро  определил  троих  блатных,  их  особо  и  разыскивать  не
требовалось, они вели себя  вызывающе,  громко  разговаривали,  щеголяли
татуировками. В камере им определили бы место у  параши.  Один  из  них,
высокий и рыхлый, сверкая рыжими  фиксами,  на  второй  день  подошел  к
Кобре, небрежно похлопал по плечу:
   -  Привет,  парень,  чую,  нашего  полку  прибыло.  Сам  сдался   или
контуженого взяли? Я тут за старшего, так что докладывай как на духу.
   Кобра видел,  что  дружки  "пахана"  наблюдают  за  разговором,  дело
происходило во дворе, неподалеку стоял часовой с  автоматом.  Кобра,  ни
слова не говоря, ткнул жестко блатняка  в  горло,  под  кадык,  в  самую
ямочку. Тот зашелся хрипом, пустил слюну,  упал  на  колени.  Кобра  его
обошел, направился к русской "колонии", один из русских был явно офицер.
   - Петухи, кто из вас в зоне баланду хлебал, разговор вести  может?  -
Он смотрел на офицера. - Ты коммунист  или  еще  в  комсомоле  обитаешь?
Предупреждаю, кто ко мне полезет, убью, - и,  не  ожидая  ответа,  пошел
вдоль забора.
   Русские к нему больше не приближались, пару раз  пытались  заговорить
нацмены. Кобра говорил лишь одно  слово  "отойди",  и  его  оставляли  в
покое.
   Начались допросы, говорили в основном вежливо, но трижды ударили,  он
два раза упал, поднимался, разговор продолжать отказывался.
   Через  неделю  появился  Абба,  улыбнулся,  как  старому   знакомому,
спросил:
   - Ну как, пока живой?
   - А чего мне сделается? - удивился Кобра, словно разговор  происходил
не в концлагере, а в доме отдыха. - Кормежка нормальная,  народ  дерьмо,
так я ни с кем и не общаюсь.
   - Знаю. Слышал, ты здесь авторитет приобрел.
   - Меня не колышет. Я жду, когда вы решение  примете.  Я  считал,  что
бюрократия только у нас, в Союзе, в Америке решения принимают быстрее, -
сказал Кобра. - Бумажки проверять - занятие пустое,  человека  проверить
можно только в деле.
   - А почему ты решил, что я американец?
   - Так ведь не тунгус. Ты спецслужба, ЦРУ или как  иначе  называешься,
мне безразлично.
   Они сидели в комнате для допросов, стол, три стула,  диван.  Охранник
принес кофе, бутерброды, бутылку и стаканы, вазочку со льдом.
   - Ты сказал, что тебе безразлично. Я не люблю безразличных людей.
   - Я человек нормальный, люблю женщин, хорошую одежду,  еду,  комфорт,
хотя в жизни мало чего хорошего видел.
   Абба имел много имен, фамилий, которые не имело  смысла  перечислять.
Он был подданным нескольких  государств,  по  профессии  был  вербовщик,
работал  не  на  одну  спецслужбу,  которые  об  этом   были   прекрасно
осведомлены, так как  это  всех  устраивало.  Он  не  собирал  секретную
информацию,  ему  нечем  было  торговать,  кроме   людей,   в   основном
террористов, которых он при  необходимости  сдавал.  Агентурист  он  был
превосходный, обладал сверхъестественным чутьем на  людей,  выискивая  у
них не только скрытые пороки, но и  нереализованные