гался  с  места.
Колесников хлопнул его по плечу.
   -  Чего  окопался?  Иди,  сразу  не  съедят,  -  Колесников  погладил
выпирающий из-под фирменной куртки тугой живот. - Как  медведи  прибыли,
понял, жди гостей. Ох, не  любит  Москва  терять...  Будешь  уговаривать
вернуться? Ну-ну! - он довольно хохотнул.  -  Ты  с  Гоши  начинай!  Его
уговорить легче!
   Довольный  своей  шуткой,  он  махнул  на   Сильвера   рукой,   вновь
рассмеялся.
   - Сказал же, проводи гостя, а потом ко  мне,  -  и  легко  зашагал  в
темный боковой проход, и его бесшумная  быстрая  походка  совершенно  не
вязалась с коренастой пузатой фигурой.
   На железной коричневой двери было написано: "Осторожно! Хищники!"
   Сильвер ударил несколько раз кулаком, железо гулко  ухнуло,  и  из-за
двери донеслось:
   - Можно!
   - Можно, - пробормотал Сильвер, - войдешь, а Гоша на пороге лежит,  -
он хитро улыбнулся, сверкнул золотым зубом, с  натугой  потянул  тяжелую
дверь и крикнул:
   - Михалыч, к тебе гость из престольной!
   - Пусть войдет!
   - Входи, - Сильвер пропустил Гурова в полуоткрытую дверь, сам остался
в коридоре.
   Гуров  переступил   порог   и   оказался   в   довольно   просторной,
прямоугольной, хорошо освещенной комнате без окон. У дальней стены сидел
седой мужчина, справа стояла огромная  клетка,  в  которой  громоздилась
бурая гора. Гуров понял, что перед ним Миша, а справа - Гоша, а вместе -
они всемирно известная пара "Русские медведи".
   - Ну я  пошел,  -  крикнул  из-за  двери  Сильвер  и  со  скрипом  ее
притворил.
   - Смазать все руки не доходят,  пробурчал  Михаил  Рогожин,  скрипнул
топчаном, поднялся, шагнул  навстречу,  вытирая  подолом  кимоно  мокрые
ладони. Это черное с золотом кимоно, поблескивающая седая шерсть  груди,
массивная фигура, рядом клетка с медведем, железная дверь за спиной даже
на видавшего разное сыщика произвели должное впечатление.  Гуров  поднял
голову, посмотрел хозяину в глаза, которые оказались светлыми  -  то  ли
голубыми, то ли серыми - и  очень  настороженными,  улыбнулся,  протянул
Руку:
   - Полковник Гуров прибыл по вашему приказу, Михаил Семенович.
   Как недавно Колесников, хозяин почувствовал на ладони Гурова  мозоли,
ощупал плечи. Сыщик сначала расслабился, затем напрягся, как  выражаются
профессионалы,  "выдал  мышцу".  Рогожин  шевельнул   лохматой   бровью,
довольно хмыкнул, кивнул, быстро и ловко задвинул в угол огромное ведро,
в котором  он  перед  приходом  гостя  чистил  овощи,  вытащил  рубленый
самодельный табурет, протер стол,  начал  накрывать,  выставляя  посуду,
открывая банки с яркими этикетками, неспешно говорил:
   - Значит, сам Петька не соизволил: служба загрызла либо гордым  стал?
- голос у него  был  густой,  но  мягкий.  -  Ты  документик-то  положь,
взглянуть хочу, - и ткнул пальцем в стол. - Я сам чай с  травками,  тебе
могу предложить иное, коли настроение имеешь. Хотя в доме с этим строго,
Капитан порядок блюдет, но сюда никто не посмеет, тут мы командуем.
   Обычно милицейское удостоверение смотрят мельком, как  бы  извиняясь,
торопятся вернуть  хозяину,  но  Рогожин  изучал  "верительную  грамоту"
внимательно, сверяя фото с оригиналом.
   - Молодой, а уже  полковник,  по-нашему  значит  солист,  свой  номер
исполняешь... Уважаю, - и неожиданно спросил:
   - А Петр все еще жердь или с годами мясом оброс?
   Гуров знал Орлова не сорок, лишь двадцать лет,  но  был  уверен,  что
генерал и будучи лейтенантом дистрофией не страдал,  комплекция  не  та,
понял,  что  проверяют,  и  улыбнулся.  Сначала  сыщик  хотел  разыграть
артиста, но решил не рисковать и ответил серьезно:
   - Я знаю Петра Николаевича не один десяток лет, он все вес гонит, так
что вы, уважаемый Михаил Семенович, мне чайку  налейте  и  переходите  к
делу.
   - К делу, к делу - Рогожин явно смутился. - Знал бы я, к какому  делу
и с какого конца.
   - С конца не надо, лучше с начала.
   - Знаете, как говорится,  неспокойно  в  королевстве  Датском  и  все
смешалось в доме Облонских, -  задумчиво  произнес  Рогожин,  засыпая  в
чайник из разных пакетиков.
   Чувствуя, что хозяин следит за его реакцией, сыщик взгляда не поднял,
но лицом невольно затвердел: услышать  от  Рогожина  такие  слова  было,
мягко выражаясь, неожиданностью.
   Рогожин колдовал с заваркой, молчал, наступила пауза. Артист  заварил
свое колдовское снадобье, сыщик подошел к клетке  и  стал  рассматривать
бурую мохнатую гору.
   - Ты не думай,  что  Григорий  спит,  как  ты  вошел,  он  проснулся,
отправит на пенсию в момент.
   Зверь  понял,  что  хозяин  говорит,  повернулся  с  бока  на  спину,
потянулся, зевнул, лизнул лапу. От вида этой мощи, желтоватых  клыков  и
тускло  поблескивающих  лезвий  когтей,  которые  были   много   опасней
воровского ножа, у сыщика вспотели ладони, а ноги ослабли.  Гуров  знал,
что это последний звонок, предупреждающий о смертельной опасности.
   Лет восемнадцать назад, когда он впервые так испугался, то  признался
в  этом  своей  матери  -  врачу-психиатру  и  спросил:  "Мама,  я  что,
патологический  трус?"  Мама  внимательно   выслушала,   показала   сына
невропатологам и вскоре сообщила, что, видимо, этим  свойством  обладали
наши далекие предки, потому и выжили в тяжелой борьбе за жизнь.  Веками,
с развитием цивилизации, человек постепенно утрачивал  это  качество.  У
современного человека чувство опасности обострено  различно,  в  большей
или меньшей степени, он, Левушка, в некоторой  степени  уникален,  вроде
пещерного человека. А трус он или нет, зависит не  от  сигнала,  который
ему подает мозг, а от его реакции: можно  кричать,  бежать,  столбенеть,
падать в обморок, наконец, защищаться.
   За многие годы оперативной  работы  Гуров  получал  такой  сигнал  не
единожды и выработал приемы защиты, первый и непреложный: начать  быстро
двигаться и определить источник опасности.
   Сыщик стоял в метре от клетки, но на всякий случай сделал шаг  назад,
повернулся лицом к Рогожину и  расстегнул  пиджак,  причем  все  это  он
проделал одновременно и мгновенно. Артист разливал чай, кустистые  брови
на смуглом лице шевельнулись, густой голос произнес:
   - Присядь, попьем, я употребляю только горячий.
   Гуров вернулся к столу, но предложенную чашку не  взял,  боялся,  что
рука дрогнет и выдаст. Сыщику было стыдно, он испугался неизвестно чего,
взглянул на Рогожина, проверяя, понял ли артист, что произошло, увидел в
его  глазах  глубоко  запрятанные  огоньки,  лукавые,  одобрительные,  и
вспомнил, как Орлов сказал, что Михаил сделан из  цельного  материала...
"Раз пишет, надо - значит, надо". Михаил сыщику понравился, однако Гуров
сердился, чувствовал,  что  его  вроде  бы  экзаменуют,  приглядываются,
решают, доверять или только чаем  напоить  да  передать  привет  старому
другу. И еще сыщик понимал, что ничего от него не зависит, решает  седой
гигант в кимоно, следует молчать, ни в коем случае не торопить,  терпеть
и ждать. А уж что настоящий оперативник умеет, так это терпеть и  ждать.
Он взял пиалу, понюхал, пригубил, вкус был так же незнаком, как и запах,
обжигаясь, выпил с удовольствием.
   - Мужик, вижу, настоящий, давно не встречал, думал,  что  перевелись.
Медведя ты не понимаешь, а от клетки мигом убрался, значит,  чувствуешь.
Люди полагают, что медведь коротколап, и  ошибаются.  Григорий  тебя  бы
достал, как кот мышь. Но ты ему понравился, я понимаю, но  как  понимаю,
этого не объяснишь. Ты смерть чуешь, и я чую, а уж Григорий, как мы  оба
вместе. Тут она, рядышком бродит, косой помахивает, не знает,  с  какого
боку ударить.
   Рогожин  распахнул  роскошное  кимоно,  твердыми  пальцами   прочесал
серебристую шерсть груди, неожиданно сказал:
   - Ты кури, кури, нам не  помеха,  а  хуже  нет,  когда  человек  себя
непрестанно окорачивает. Я буду долго говорить, может, и лишнее, но ведь
тебе лучше больше, чем меньше.
   Артист вопросов  не  задавал,  говорил  утвердительно,  потому  сыщик
ничего не ответил, лишь  согласно  кивнул,  закурил  и  с  удовольствием
затянулся.
   - Должны мы в Австралию отбыть, нормальная работа. Я на том берегу не
бывал, согласился.  Страна  богатая,  думаю,  людей  поглядим,  кенгуру,
подкормимся, хотя не думай, мы не  только  за  деньги  работаем,  у  нас
запасец есть. Я там, в ихнем банке, держу. Конечно  стыдоба,  однако  мы
мужики здоровые, нам требуется порядочно, а на Руси  давно  уже  воруют,
лет семьдесят с лишним, а если попросту, так грабят безбожно. Короче, мы
согласились. И  тут  доктор,  который  за  нами  приглядывает,  говорит:
"Григорий в возрасте, да и  ты  не  мальчик,  мол,  Австралия,  конечно,
разные там мартышки, бананы, доллары, только не советую тебе  по  старой
дружбе".
   Историю эту сыщик знал, уже о враче и  справки  навел  и  сам  с  ним
беседовал, но слушал внимательно, понимал, что человеку,  прежде  чем  в
кресле у зубного врача рот открыть, нужно настроить себя, приготовиться,
ведь известно, что ничего хорошего не ждет.
   - Гоше дорогу, жару тамошнюю  не  пережить,  продолжал  мягко  урчать
седоголовый гигант. - Есть и другие мнения:  мол,  здоровый  зверь,  все
переживет, вернется живой. Решай, Михалыч, так меня цирковые  зовут,  ты
хозяин-барин. Там суета, эти маленькие, которые  по  нашей  шее  бегают,
питаются, торопятся, шлют факсы, телексы, подписывают контракты.
   Рогожин  провел  ладонью  по  шее,  поднялся,  кастрюлей   из   бачка
зачерпнул, подошел к клетке. Медведь в рост в ней подняться не мог, сел,
подпер огромней башкой верхнюю стенку и просунул лапу между  прутьев.  И
тут  сыщик  понял,  о  чем  ему  говорил  артист,  лапа  вытягивалась  и
вытягивалась, казалось, иллюзионист показывает фокус. Гуров взглянул  на
лезвие когтей, прикинул, где минуту назад стоял,  и  поправил  на  своей
голове прическу.
   Рогожин шлепнул ладонью по могучей лапе, что-то  проурчал,  продвинул
овощи в клетку, почесал медведя за ухом, еще  поурчал  и,  вернувшись  к
столу, продолжал, словно не отходил:
   - Я с этими попугаями, хотя чего умную птицу обижают, неизвестно... Я
ни с кем объясняться не стал, бумагу порвал, сказал, мол,  заболели  мы,
оба - враз. Тут началось! Нарушение контракта - пакостное дело, но не  в
первый раз, номер всегда заменить можно. Мы с Григорием ребята  штучные,
но у цирка в запасе есть не хуже. Заболтался я,  скажу  короче.  Наверху
поругались и замолкли, начали искать замену, сам понимаешь, Австралия не
Тамбов, желающие найдутся. Я родом отсюда, - артист постучал пальцем  по
столу, - позвонил  Лешке  Колесникову,  я  ему  сопли  недавно  вытирал,
говорю, приеду вскоре. Собираюсь  неспешно.  Неожиданно  звонят.  То  ли
мужик, то ли баба, голос скользкий:
   - Мы вам, уважаемый, очень советуем ехать на гастроли.
   - Кто мы-то, говорю, вроде бы большевиков уволили.
   -  Не  занимайтесь  политикой,  берегите  здоровье,  отправляйтесь  в
Австралию.
   - Спасибо, отвечаю. Ты, сынок, загляни ко мне для беседы, я тебе  про
здоровье детально растолкую, ты потом  всю  жизнь  эти  детальки  будешь
складывать.
   Рогожин продрал седые заросли на груди, посопел,  видимо,  вспоминал,
пытаясь восстановить прошедшие события.
   - Часа не прошло, вновь тренькают. Голос другой, солидный, спокойный.
Извинился, начал чего-то про новые структуры объяснять, про коммерцию, я
не понял толком, а в  конце  выступления  выдал  трюк  -  если  поедете,
выплатим десять тысяч долларов. Пять после подписания контракта, пять по
прибытии в Мельбурн. Ну тут уж я закусил  удила,  на  дыбы  поднялся,  -
теперь Рогожин почесал в затылке. - Плохо я ответил. Мне бы не  сегодня,
а тогда Петру позвонить. Но ты пойми, парень, он мне за  жизнь  Григория
деньги предложил. Прибыл сюда, приняли, как должно, я обустроился, -  он
указал на топчан и стол. - А  чуть  погодя  заскакивает  Иван  Иванович,
пацан, которого ко мне без надобности приставили, и тащит пакет с  мясом
и костями, килограмм пять, не меньше. Вы  заказывали,  вот  прислали.  Я
спрашиваю:  кто  прислал-то?  Пацан   отвечает,   что   какой-то   мужик
незнакомый, вроде грузчик у Митрофановны - так зовут хозяйку магазина за
углом. Иван Иванович мясо положил и не уходит, помялся и спросил:
   - Мастер, может, вы мне выделите  чуток,  мы  мяса  в  этом  году  не
видели.
   Рогожин помолчал, глотнул остывшего чая, взглянул сурово.
   - Ты вот смерть  чуешь,  я  видел.  У  меня  тут  мурашки  по  плечам
побежали, я отвечаю, непременно выделю,  не  сомневайся,  иди  пока.  Он
убег, а я  думаю:  мясо  я  никому  не  заказывал,  и  Лешка  Колесников
позаботиться об нас никак не мог, знает, что ни Григорий, ни я  мясо  не
употребляем. Я отучился - вес растет, у Григория и вес на пределе, да он
и  без  мяса  мужик  серьезный,  начнет  употреблять,  сладу  не  будет.
Случается, поклонники подбрасывают, но они обязательно  лично  являются,
оно и понятно, на артистов поглядеть, ну и добротой похвастаться. А тут,
по  нынешним  временам,  такое  богатство  -  и  через  посыльного.   Не
складывается, ну и, конечно, болтовня телефонная вспомнилась.  В  общем,
прихватил кусочек мясца, сунул подарочек в  дальний  угол,  выбрался  во
двор, где  псина  отощавшая  шастает,  выбрал  самого  замухрышчатого  и
подкормил.
   Сыщик так долго молчал, что посчитал возможным спросить:
   - И как? Сразу или на другой день?
   - К вечеру, - ответил артист, - а сотоварищи его порвали и  тоже  все
полегли. Но то был только  парад-алле,  номер  показывали  на  следующий
день. Иду по городу, темно, фонарей у нас на всю Россию дюжина,  из  них
десяток в престольной, сам знаешь. Ну  я  шагаю,  такой  порядок  завел,
перед  сном  хотя  бы  с  пяток  верст  отмахать,  вдруг   чую,   кто-то
приглядывает за мной и не с любопытством, а зло и как  бы  перед  ударом
примеривается. Удар - это я так сказал,  понимаешь.  Меня  в  рукопашной
завалить - надо бригаду ОМОНа вызывать, а подстрелить  и  один  мерзавец
способен. В общем, как мураши по плечам побежали. Я шаг придержал, башка
седая, а дурная, привстал как раз у подслеповатого окна, оно  тут  же  и
тренькнуло. Ну и бежал, скажу тебе, как  молодой  конь,  шаг-то  у  меня
широкий. Все. Марш. Поклон. Артисты покидают арену... Ну как номер?
   Не то чтобы сыщик разволновался, скорее обрадовался.  Ничего  еще  не
просчитав,  не  поняв  ничего  толком,   он   почувствовал   -   история
завязывается крутая, приехал не зря.
   Теперь молчал и ждал артист, удивления не выказывал,  лишь  шевельнул
лохматой бровью,  прошел  к  своему  другу-напарнику,  заговорил  с  ним
ворчливо, почесывая загривок.
   - Михалыч, вы говорили, что у вас, кроме  чудесного  чая,  и  напитки
имеются?
 
Глава вторая 
СМЕРТЬ ПЕРВАЯ 
 
   Гуров налил в стакан на два пальца, пригубил  и  в  который  уже  раз
подумал, что мир набит не дураками, поэтому люди предпочитают  виски,  а
рассказы о популярности русской водки - утешение для нищих.
   - Из каждой поездки ящик  привожу,  -  Рогожин  колдовал  над  свежей
заваркой чая, - мы-то не употребляем, а для жизни абсолютно  необходимо,
жидкая валюта. В России лучшая взятка и самая лучшая оплата.
   Выложив суть своего дела и поняв, что людей беспокоил не зря,  артист
повеселел, лицом разгладился, заговорил легче, и его слова,  мол,  мы  с
напарником молчуны, были лишь нехитрым кокетством.
   - Эту валюту и министры, и мастеровые берут, и  дела  решают  быстро,
сноровисто, как положено. А провезти пару ящиков  нам  легче,  чем  фигу
показать: сунул  в  угол  Гришиной  клетки,  тряпками  прикрыл,  соломки
бросил, вопрос решен. Пограничники, таможенники глянут  -  и  ходу.  Лет
несколько  назад,  еще  при  большевиках,  конфуз  приключился.  Молодой
шустрый таможенник мне говорит: "Выведите зверя, желаю клетку осмотреть,
в таких объемах вы можете любую контрабанду провозить". Я отвечаю,  что,
мол, стар, воспитан иначе, а Григорий не зверь,  а  очень  даже  большая
умница, а в данный момент не  в  настроении  и  из  дома  не  пойдет.  А
мальчонка губу отвалил, гнет свое,  что  он  при  исполнении,  его  долг
блюсти, чтоб мы ему лапшу не вешали, иначе мы не соответствуем и все тут
сплошной обман и провозим мы в клетке наркотики, золото либо иконы.
   Гуров лишь пригубил, боялся расслабиться и  что-нибудь  упустить,  он
старался только слушать и запоминать, но не  получалось.  Сыщик  слушал,
непроизвольно  уже  просчитывая  ситуацию.  "Человек   отказывается   от
зарубежных гастролей. Возможно,  за  выступление  "Русских  медведей"  в
Австралии некто получил взятку и ему отказ поперек горла.  Возможно.  Но
десять тысяч долларов? Ради чего платить такие деньги? Каков  же  размер
взятки? Положим, я в этих делах дилетант, - рассуждал Гуров. - Возможно,
там оперируют такими суммами.  Из  чувства  мести,  за  потерю  "навара"
попытались отравить медведя. Допускаю.  А  вот  покушение  уже  даже  не
двадцать два, а тридцать восемь. В данном вопросе, извините  покорно,  я
профессионал и знаю, за что могут убить человека, а за что - нет. А  вот
если в твоей клетке собирались провезти  серьезную  контрабанду,  а  вы,
уважаемый и заслуженный,  в  последний  момент  передумали,  тогда  дело
иное". Ехал правильно, а прибыл не туда, одернул себя сыщик.
   -  А  история  происходила  при  выезде,  у  меня   ну   ничегошеньки
запретного, только грубости и дурости не терплю,  потому  закусил  и  на
дыбки, - продолжал Рогожин. - Спокойно так отвечаю, мол, я  заслуженного
артиста из-за твоей сопливой фанаберии нервировать не стану. У меня есть
начальство, а у тебя так его до чертовой матери, соберите съезд,  пленум
и решайте. Не наводи на грех, а то я тебя по попке вытяну, и  устроишься
ты в лазарете для малолетних. Ну, понимаешь, слова я употребил  попроще,
но смысл передаю точно. Я тебе не надоел, полковник?  Я  ля-ля,  а  тебе
работать.
   - Почему же,  очень  интересно,  -  ответил  сыщик.  Мысли  мелькали,
сбивались,  затем   разлетались,   он   пытался   только   слушать,   не
анализировать. Позже, когда сыщик Гуров и человек Гуров  останутся  один
на один,  они  спокойненько  разберутся,  профильтруют,  рассортируют  и
попытаются сложить мозаичное  панно.  А  сейчас  главное,  чтобы  артист
Рогожин  заинтересованности  милиционера  не   почувствовал,   и   Гуров
беспечным тоном ответил:
   - К сегодняшнему  ваша  история  никаким  краем,  но  продолжайте,  я
любознательный.
   - Ты, я вижу, не пьешь, а так, для форсу, - Рогожин кивнул на стакан,
который держал сыщик.
   Гуров вновь пригубил и поощрительно улыбнулся.
   - Да, история занятная, - Рогожин чуть помедлил и продолжал:
   - Ну, мальчонка губу подобрал, вытянул рацию  и  бу-бу-бу,  бу-бу-бу,
однако дистанцию принял, ждет,  наблюдает,  чтобы  я  какую  крамолу  из
клетки не утащил. Григорий лежит, лапой морду прикрыл,  вроде  спит,  но
я-то понимаю, прикидывается хитрец. Подглядывает, интересно ему, смысла,
может,  и  не  понимает,  а  скандал  точно  чувствует,  слышит,  как  я
вздыбился.
   Надо  пояснить,  что  в  той  поездке,  уж  куда  мы  тогда  двигали,
запамятовал, нам администратора со стороны подсунули. Уж сколько звезд у
него на погонах было, либо партбилет особенный, не знаю, но мужчинка был
не наш, не цирковой. Тогда  за  эти  поездки  глотку  рвали,  видно,  он
кому-то перекусил и устроился.  Я  Григорию  корма  подкинул,  он  лапой
пригреб, жует, но из засады не выразит, любопытный,  вроде  тебя.  Он  и
сейчас слушает и подглядывает.
   Первым прибежал наш, этот горлогрыз, и  ко  мне.  Поначалу  в  голос:
"Чего вы себе позволяете? Вы весь коллектив  задерживаете.  Вам  так  не
пройдет!" Ну, а я повернулся и пошел к водителям трайлера чай пить. А  с
нами ехал коверный, классный мужик. Ему, конечно, самолет полагался,  но
он сказал, что желает со зверями прокатиться, но, полагаю,  трепался,  у
него  просто  огромный  перегруз  был.  Но  мужик,   говорю,   классный,
заслуженный и умнющий. Он этого бегунка-